Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести)
Шрифт:
Чечек незаметно улыбнулась. Вот Костя назвал ее Чечек, как настоящего человека. А то все "бурундук" да "бурундук"...
– А знаешь, Кенскин, люди такое обещание на всю жизнь дают!
Костя ответил серьезно и ласково:
– Знаю, Чечек!
– и добавил, задумчиво глядя в огонь: - Я тоже его на всю жизнь дал.
...К вечеру усилился дождь. Чейнеш-Кая стояла мрачной, темной стеной, наполовину одевшись туманом. Хиус выл и гудел над крышами. Но сквозь гул ветра из колхоза донеслась тонкая мелодия комыса*, рассыпались малиновые лады гармошки, прорвалась веселая песня -
_______________
* К о м ы с - музыкальный инструмент.
А в школе всюду загорелись огни, и в классах зашумел, загомонил радостный молодой народ. Потом зазвонил школьный звонок, приглашая в зал школьников и гостей. Много народу пришло из деревни - родные, знакомые. Пришла и Костина мать, Евдокия Ивановна. Она уже успела повидать Чечек, приласкала ее, успокоила насколько могла, вплела в ее косы новые розовые атласные ленты... Как же не подбодрить человека в такую важную минуту, если около него нет матери?
Но вот пропел пионерский горн, и звуки его, словно звенящие золотые лучи, заполнили зал, прорвались сквозь окна, сквозь дождь и пролетели над колхозом. Тогда люди приостановили свое гулянье и сказали друг другу с доброй улыбкой: "Сегодня в нашей школе большой пионерский сбор! Сегодня новые пионеры дают торжественное обещание".
И снова пропел пионерский горн, и золотые звуки его сквозь дождь и тьму пролетели над темными горами и долинами. Где-то в глуши отозвались им пробужденная птица, любопытная белка выглянула из дупла, и медведь приподнял рыжую голову. Большая гора Чейнеш-Кая приняла эти звуки и повторила их несколько раз. А пастухам в тайге показалось, что не один горн поет внизу, на берегу Катуни, а много горнов поют и трубят на вершинах гор...
И вот ударили барабаны и рассыпали торжественную маршевую дробь. Барабанщики - оба тонкие, стройные, в красных галстуках, в белых рубашках - легким шагом прошли через весь зал, красиво и важно приподняв локти над барабанами. Лица их были серьезны и торжественны, и тонкие палочки в их руках будто сами собой мелко и ритмично ударяли в тугие барабаны.
Отряд за отрядом со своими вожатыми шли следом, четко отбивая шаг. Подойдя к самой сцене, барабанщики дружно ударили в барабаны еще раз, опустили палочки и стали по сторонам. Отряды построились направо и налево. Старшая вожатая Настенька, в белой атласной кофточке, с новеньким красным галстуком на шее, вся какая-то праздничная и в то же время сосредоточенная, вышла на середину. Ее милое круглое лицо зарумянилось, гладкие светло-русые волосы чуть-чуть взмокли на висках.
Вожатые отрядов, глядя прямо в строгие и взволнованные синие глаза старшей вожатой, отдавали торжественные рапорты. У некоторых от волнения срывался голос: слишком много народу смотрело на них в этот день, слишком много народу их слушало.
Чечек и еще двое - Ваня Михайлов и Нюша Саруева - стояли в стороне. Чечек не слышала своего дыхания. Сейчас, вот сейчас она выйдет на сцену и произнесет необыкновенные слова... Сейчас, сейчас...
На сцену вышел Анатолий Яковлевич. Чечек не могла уловить, что он говорит. И, хотя все время ждала, что ее позовут, все-таки вздрогнула, когда услышала свое имя.
Они
– Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю быть верным заветам Ленина.
Зал замер.
Слова эти прозвучали как большая клятва, которой человек изменить не может.
Голос Чечек чуть-чуть звенел и дрожал. Евдокия Ивановна, глядя на ее побледневшее лицо, не вытерпела: слезы подступили у нее к глазам.
– Дети, дети мои!
– шептала она, плача и улыбаясь.
– Ах, дети, дети!..
Сзади тоже кто-то вздыхал: эти пионерские клятвы растрогали взрослых людей до слез.
Старшая вожатая приняла торжественное обещание и, подойдя к Чечек она стояла первой, - повязала ей пионерский галстук.
А когда все окончилось и вожатая поздравила их, Чечек в первый раз отдала пионерский салют. И тут ей показалось, что она как-то сразу выросла, сразу стала большая.
Вечер был такой веселый, такой радостный, какого никогда не было в жизни Чечек. Подруги поздравляли ее, обнимали, тормошили. А она все поправляла галстук и все беспокоилась, что его сомнут. Увидев Костю, она подбежала к нему:
– Кенскин!..
– и, еще раз расправив галстук, остановилась перед ним, вся сияющая от радости, и отдала салют.
Костя улыбнулся.
Ему хотелось сказать: "Вот напыжилась! Эх ты, бурундук!" Но он понял, что сейчас так с ней разговаривать нельзя.
– Поздравляю тебя, Чечек!
– сказал он.
– Вот бы Яжнай был сейчас, а?
– Да, Яжная нету!..
– вздохнула Чечек.
– Если бы Яжнай был! Э-э, если бы Яжнай был! И мать была бы! И отец был бы! И бабушка...
– Но тут же снова заблестела глазами.
– А твоя матушка не ушла, Кенскин?
– Да как же я уйду! В такой-то день да уйду!
– Евдокия Ивановна пробиралась к ним из дальнего конца зала.
Чечек бросилась к ней, и они крепко обнялись.
– Сегодня ночевать ко мне пойдешь, - сказала Евдокия Ивановна. Пускай же и наш отец посмотрит на новую пионерку!
Чечек взглянула ей в лицо своими влажными глазами и снова уткнулась в ее розовую кофточку.
Школьники выходили на сцену, читали стихи, пели, танцевали. Чечек, сидя рядом с Маей и Лидой Корольковой, с удовольствием смотрела и слушала и громче всех хлопала в ладоши. И все-таки та радость, которая томила ее, не находила выхода. Чечек хотелось бы самой петь, плясать или вскочить на лошадь и поскакать куда-нибудь навстречу ветру.
Она встала и тихонько выбралась из зала. Пройдя мимо пустых классов, она вышла на заднее крыльцо постоять под ночным небом, послушать дождь, посмотреть на черные конусы гор. Но когда вышла, то удивилась: дождя не было и, как часто бывает в Горном Алтае, погода внезапно изменилась. Куда-то умчались холодные тучи, с гор тянуло запахом цветущей лиственницы, небо искрилось от звезд. Чистые, омытые дождем звезды переливались, мерцали и словно затевали там, наверху, какую-то таинственную безмолвную игру. Они словно тоже радовались празднику пионерки Чечек.