Собрание сочинений. Т. 1

Черный Саша

КАК ФРАНЦЫ ГУЛЯЮТ ^*

Набив закусками вощеную бумагу, Повесивши на палки пиджаки, Гигиеническим, упорно мерным шагом Идут гулять немецкие быки. Идут за полной порцией природы: До горной башни «с видом» и назад, А рядом их почтенные комоды Подоткнутыми юбками шумят. Увидят виллу с вычурной верандой, Скалу, фонтан иль шпица в кружевах — Откроют рты и, словно по команде, Остановясь, протянут сладко: «Ах!» Влюбленные, напыживши ланиты, Волочат раскрахмаленных лангуст И выражают чувство деловито Давлением локтей под потный бюст. Мальчишки в галстучках, сверкая глянцем ваксы, Ведут сестер с платочками в руках. Все тут: сознательно гуляющие таксы И сосуны с рожками на шнурках. Идет ферейн «Любителей прогулок», Под жидкий марш откалывая шаг. Десятков семь орущих, красных булок, Значки, мешки и посредине флаг. Деревья ропщут. Мягко и лениво Смеется

в небе белый хоровод, А на горе ждет двадцать бочек пива И с колбасой и хлебом — пять подвод! <1910>

В НЕМЕЦКОЙ МЕККЕ ^*

I. ДОМ ШИЛЛЕРА

Немцы надышали в крошечном покое. Плотные блондины смотрят сквозь очки. Под стеклом в витринах тлеют на покое Бедные бессмертные клочки. Грозный бюст из гипса белыми очами Гордо и мертво косится на толпу, Стены пропитались вздорными речами — Улица прошла сквозь львиную тропу… Смотрят с каталогом на его перчатки… На стенах портретов мертвое клише, У окна желтеет жесткою загадкой Гениальный череп из папье-маше. В угловом покое тихо и пустынно (Немцам интересней шиллеровский хлам): Здесь шагал титан по клетке трехаршинной И скользил глазами по углам. Нищенское ложе с рваным одеялом. Ветхих, серых книжек бесполезный ряд. Дряхлые портьеры прахом обветшалым Клочьями над окнами висят. У стены грустят немые клавикорды. Спит рабочий стол с чернильницей пустой. Больше никогда поющие аккорды Не родят мечты свободной и простой… Дочь привратницы с ужасною экземой Ходит следом, улыбаясь, как Пьеро. Над какою новою поэмой Брошено его гусиное перо? Здесь писал и умер Фридрих Шиллер… Я купил открытку и спустился вниз. У входных дверей какой-то толстый Миллер В книгу заносил свой титул и девиз…

II. ДОМ ГЕТЕ

Кто здесь жил — камергер, Дон Жуан иль патриций, Антикварий, художник, сухой лаборант? В каждой мелочи чванство вельможных традиций И огромный, пытливый и зоркий талант. Ордена, письма герцогов, перстни, фигуры, Табакерки, дипломы, печати, часы, Акварели и гипсы, полотна, гравюры, Минералы и колбы, таблицы, весы… Маска Данте, Тарквиний и древние боги, Бюстов герцогов с женами — целый лабаз. Со звездой, и в халате, и в лаврах, и в тоге — Снова Гете и Гете — с мешками у глаз. Силуэты изысканно-томных любовниц, Сувениры и письма, сухие цветы — Все открыто для праздных входящих коровниц До последней интимно-пугливой черты. Вот за стеклами шкафа опять панорама: Шарф, жилеты и туфли, халат и штаны. Где же локон Самсона и череп Адама, Глаз Медузы и пух из крыла Сатаны? В кабинете уютно, просторно и просто, Мудрый Гете сюда убегал от вещей, От приемов, улыбок, приветствий и тостов, От случайных назойливо-цепких клещей. В тесной спаленке кресло, лекарство и чашка. «Больше свет а!» В ответ, наклонившись к нему, Смерть, смеясь, на глаза положила костяшки И шепнула: «Довольно! Пожалуйте в тьму…» В коридоре я замер в смертельной тревоге — Бледный Пушкин, как тень, у окна пролетел И вздохнул: «Замечательный домик, ей-богу! В Петербурге такого бы ты не имел…»

III. НА МОГИЛАХ

Гете и Шиллер на мыле и пряжках, На бутылочных пробках, На сигарных коробках И на подтяжках… Кроме того — на каждом предмете: Их покровители, Тетки, родители, Внуки и дети. Мещане торгуют титанами… От тошных витрин, по гранитным горбам, Пошел переулками странными К великим гробам. Мимо групп фабрично-грустных С сладко-лживыми стишками, Мимо ангелов безвкусных, С толсто-ровными руками, Шел я быстрыми шагами — И за грядками нарциссов, Между темных кипарисов, Распростерших пыльный креп, Вырос старый темный склеп. Тишина. Полумрак. В герцогском склепе немец в дворцовой фуражке Сунул мне в руку бумажку И спросил за нее четвертак. «За что?» — «Билет на могилу». Из кармана насилу, насилу Проклятые деньги достала рука! Лакей небрежно махнул на два сундука: «Здесь покоится Гете, великий писатель — Венок из чистого золота от франкфуртских женщин. Здесь покоится Шиллер, великий писатель — Серебряный новый венок от гамбургских женщин. Здесь лежит его светлость Карл-Август с Софией-Луизой, Здесь лежит его светлость Франц-Готтлиб-Фридрих-Вильгельм»… Быть может, было нелепо Бежать из склепа, Но я, не дослушав лакея, сбежал. Там в склепе открылись дверцы Немецкого сердца: Там был народной славы торговый подвал! <1910>

В ОЖИДАНИИ НОЧНОГО ПОЕЗДА ^*

Светлый немец Пьет светлое пиво. Пей, чтоб тебя разорвало! А я, иноземец, Сижу тоскливо, Бледнее мизинца, И смотрю на лампочки вяло. Просмотрел журналы: Портрет кронпринца, Тупые остроты, Выставка мопсов в Берлине… В припадке зевоты Дрожу в пелерине И страстно смотрю на часы. Сорок минут до отхода! Кусаю усы И кошусь на соседа-урода — Проклятый! Пьет пятую кружку. Шея, как пушка, Живот, как

комод… О, о, о! Потерпи, ничего, ничего, Кельнер, пива! Где мой карандаш? Лениво Пишу эти кислые строки, Глажу сонные щеки И жалею, что я не багаж… Тридцать минут до отхода! Тридцать минут… <1910> Веймар. Вокзал

С ПРИЯТЕЛЕМ ^*

(«Фриц, смешная мартышка!..»)

Фриц, смешная мартышка! Ты маленький немец, Шепелявый и толстый мальчишка. А я иноземец — Слов твоих мне не понять. Будем молча гулять, Фриц, мой маленький Фриц! Фриц, давай помолчим. Ты будешь большим, Солидным и толстым купцом, Счастливым отцом (Не бей меня по щеке) Нового Фрица И на том языке, Который в моей голове сейчас рассуждает сурово, Никогда не скажешь ни слова… Фриц, мой маленький Фриц. Фриц, без слов мы скорей Поймем друг друга. Вон елка, мак и порей. Вон пчелка полезла под кисть винограда… Чего еще надо? А мы — мы пара ленивых зверей. Слышишь, какой в орешнике гул? Это ветер запутался в листьях. Уснул. Ну, ладно — пойду отнесу к мамаше (Вон вяжет под грушей гамаши), А я погуляю один. Фриц, мой маленький Фриц!.. <1910>

РЫНОК ^*

Бледно-жирные общипанные утки Шеи свесили с лотков. Говор, смех, приветствия и шутки И жужжанье полевых жуков. Свежесть утра. Розовые ласки Первых, робких солнечных лучей. Пухлых немок ситцевые глазки И спокойствие размеренных речей. Груды лилий, васильков и маков Вянут медленно в корзинах без воды, Вперемежку рыба, горы раков, Зелень, овощи и сочные плоды. В центре площади какой-то вождь чугунный Мирно дремлет на раскормленном коне. Вырастает говор многострунный И дрожит в нагретой вышине. Маргариты, Марты, Фриды, Минны — Все с цветами и корзинками в руках. Скромный взгляд, кокетливые мины — О, мужчины вечно в дураках! Я купил гусиную печенку И пучок росистых васильков. А по небу мчались вперегонку Золотые перья облаков… <1910>

ФИЛОСОФЫ ^*

Профессор Виндельбанд Введенье в философию читал… Какой талант! Набив огромный зал, Студенты слушали не упуская слова, Полны такого понимания живого, Что Кант на небесах сердечно умилялся. И сладко улыбался. Вдруг, оборвав рассказ (Должно быть, опасаясь, что забудет), — Профессор заявил, что в следующий раз Он им читать не будет, Затем, что приглашен в ученое собранье На заседанье. Вмиг крики поднялись И топот ног и ржанье — Философы как с цепи сорвались: «Hoch! Hoch! [31] Благодарим! Отлично! Браво!» Профессор посмотрел налево и направо, Недоуменно поднял плечи И, улыбаясь, перешел к дальнейшей речи. <1911> Гейдельберг

31

«Ура! Ура!» (нем.).

КОРПОРАНТЫ ^*

Бульдоговидные дворяне, Склонив изрубленные лбы, Мычат над пивом в ресторане, Набив свининою зобы. Кто сцапал кельнершу под жабры И жмет под общий смех стола, Другой бросает в канделябры Окурки, с важностью посла. Подпивший дылда, залихватски На темя сдвинув свой колпак, Фиксирует глазами штатских И багровеет, как бурак. В углу игрушечное знамя, Эмблема пьянства, ссор и драк, Над ним кронпринц с семейством в раме, Кабанья морда и чепрак. Мордатый бурш, в видах рекламы, Двум желторотым червякам, Сопя, показывает шрамы — Те робко жмутся по бокам. Качаясь, председатель с кружкой Встает и бьет себя в жилет: «Собравшись… грозно… за пирушкой, Мы шлем… отечеству… привет…» Блестит на рожах черный пластырь. Клубится дым, ревут ослы, И ресторатор, добрый пастырь, Обходит, кланяясь, столы. <1911>

ДАМОКЛОВ МЕЧ ^*

Рудой гранит каменоломни Раскрыл изломы и зубцы. Под пышной липой так тепло мне Смотреть, пьянясь, во все концы. Неумолкая свищут птицы. Присело небо на обрыв. Как гул далекой колесницы, Загрохотал протяжный взрыв… Томится сладкий ладан липы, Кишит жужжаньем желтый цвет. Лесного матового скрипа Напьюсь, как зверь, на много лет! Сквозь зелень сосен в пасти дола Краснеют пятна черепиц: Костел… театр… больница… школа… Я там живу? У фрейлейн Тиц? Но глупый вензель на скамейке (В пузатом сердце со стрелой), Запел из-под улитки клейкой: «Долой иллюзии, долой!» Я там живу? «А ты не знаешь? Спеши, брат, вниз; Чрез час обед. На две минуты опоздаешь — Ни габерсупа, ни котлет!» <1911>