У фрау Шмидт отравилась дочь,Восемнадцатилетняя Минна.Конечно, мертвым уже не помочь,Но весьма интересна причина.В местечке редко кончали с собой —Отчего же она отравилась?И сплетня гремит иерихонской трубой:«Оттого, что чести лишилась!»«Сын аптекаря Курца, боннский студент,Жрец Амура, вина и бесчинства,Уехал, оставивши Минне в презентПозорный залог материнства».«Кто их не видал в окрестных горах,Гуляющих нежно под ручку?Да, с фрейлейн Шмидт студент-вертопрахСыграл нехорошую штучку!..»В полчаса облетел этот скверный слухВсе местечко от банка до рынка,И через каких-то почтенных старухК фрау Шмидт долетела новинка…Но труп еще не был предан земле —Фрау Шмидт, надевши все кольца,С густым благородством на вдовьем челе,Пошла к герр-доктору Штольцу.Герр-доктор Штольц приехал к ней в дом,Осмотрел холодную МиннуИ дал фрау Шмидт свидетельство в том,Что Минна была невинна.<1911>
В зале «Зеленой Свиньи» гимнастический клуб «На здоровье» Под оглушительный марш праздновал свой юбилей.Немцы в матрацном трико, выгибая женские бюсты, То наклонялись вперед, то отклонялись назад.После классических поз была лотерея и танцы — Максы кружили Матильд, как шестерни жернова,С красных досок у стены сверкали великим соблазном Лампы, щипцы для волос, кружки и желтый Вильгельм.Вдруг разразился вокруг сочувственный радостный рев, Смолкнул медлительный вальс, пары друг друга теснят:Ах, это плотный блондин, интимную выиграв вазу, Пива в нее нацедив, пьет среди залы, как Вакх!..<1911>
Над крышами мчатся вагоны, скрежещут машины,Под крышами мчатся вагоны, автобусы гнусно пыхтят.О, скоро будут людей наливать по горло бензином,И люди, шипя, по серым камням заскользят!Летал по подземной дороге, летал по надземной,Ругал берлинцев и пиво тянул без конца,Смотрел на толстый шаблон убого системныйИ втайне гордился своим выраженьем лица…Потоки парикмахеров с телячьими улыбкамиЩеголяли жилетами орангутанских тонов,Ватные военные, украшенные штрипками,Вдев в ноздри усы, охраняли дух основ.Нелепые монументы из чванного железа —Квадратные Вильгельмы на наглых лошадях,—Умиляя берлинских торгующих Крезов,Давили землю на серых площадях.Гармония уборных, приветствий, извинений,Живые манекены для шляп и плащей.Фабричная вежливость всех телодвижений,Огромный амбар готовых вещей…Продажа, продажа! Галстуки и подтяжкиЗавалили окна до пятых этажей.Портреты кайзера, пепельницы и чашки,Нижнее белье и гирлянды бандажей…Буквы вдоль стен, колыхаясь, плели небылицы:«Братья Гешвиндер»… Наверно, ужасно толсты,Старший, должно быть, в пенсне, блондин и тупица,Младший играет на цитре и любит цветы.Военный оркестр! Я метнулся испуганно к стенке,Толкнул какую-то тушу и зло засвистал.От гула и грохота нудно дрожали коленки,А едкий сплин и бензин сердце мое провонял…
II
Спешат старые дети в очках,Трясутся ранцы на пиджачках.Солидно смеются. Скучно!Спешат девушки, — все, как одна:Сироп в глазах, прическа из льна.Солидно смеются. Скучно!Спешат юноши, — все, как один:Один потемнее, другой блондин.Солидно смеются. Скучно!Спешат старухи. Лица, как гриб…Жесткая святость… Кто против — погиб!Солидно смеются. Скучно!Спешат дельцы. Лица в мешках.Сопящая сила в жирных глазах.Солидно смеются. Скучно!Спешат трамваи, повозки, щенки.Кричат рожки, гудки и звонки.Дымится небо. Скучно!<1911>
Мюнхен, Мюнхен, как не стыдно!Что за грубое безвкусье —Эта баба из металлаРостом с дюжину слонов!Между немками немалоВолооких монументов(Смесь Валькирии с коровой), —Но зачем же с них лепить?А потом, что за идея —На баварские финансыВылить в честь баварцев бабуИ «Баварией» назвать?!..После этих честных мыслейЯ у ног почтенной дамыПриобрел билет для входаИ полез в ее живот.В животе был адский климат!Как разваренная муха,Вверх по лестнице спиральнойПолз я в гулкой темноте.Наконец, с трудом, сквозь горлоВлез я в голову пустую,Где напев сквозного ветраСпорил с дамской болтовней.На дешевом стертом плюшеТараторили две немки.Потный бурш, расставив ноги,Впился в дырку на челе.Чтобы выполнить программу,Поглядел и я сквозь дырку:Небо, тучки — и у глазаГолубиные следы.Я, вздохнув, склонился к горлу,Но оттуда вдруг сверкнула,Загораживая выход,Темно-розовая плешь.Это был толстяк-баварец.Содрогаясь, как при родах,Он мучительно старалсяВлезть «Баварии» в мозги.Гром железа… Град советов…Хохот сверху. Хохот снизу…Залп проклятий — и баварец,Пятясь задом, отступил.В тщетном гневе он у входаДеньги требовал обратно:Величавый сфинкс-привратникБыл, как рок, неумолим!И, скрывая смех безумный,Смех, сверлящий нос и губы,Смех, царапающий горло,Я по-русски прошептал:«О наивный мой баварец!О тщеславный рыцарь жира!Не узнать тебе вовеки,Что в „Баварской“ голове!»<1911>
Размокшие от восклицаний самки,Облизываясь, пялятся на Рейн:«Ах, волны! Ах, туман! Ах, берега! Ах, замки!»И тянут, как сапожники, рейнвейн. Мужья в патриотическом азартеНа иностранцев пыжатся окрестИ карандашиками чиркают по картеНазвания особо пышных мест. Гремит посуда. Носятся лакеи.Сюсюкают глухие старички.Перегрузившись лососиной, ЛорелеиРасстегивают медленно крючки… Плавучая конюшня раздражает!Отворотясь, смотрю на берега.Зелено-желтая вода поет и тает,И
в пене волн танцуют жемчуга. Ползет туман задумчиво-невинный,И вдруг в разрыве — кручи буйных скал,Темнеющих лесов безумные лавины,Далеких облаков янтарно-светлый вал… Волна поет… За новым поворотомСбежались виноградники к реке,На голову скалы взлетевший мощным взлетомСереет замок-коршун вдалеке. Кто там живет? Пунцовые периныОтчетливо видны в морской бинокль.Проветривают… В кресле — немец длинный.На Рейн, должно быть, смотрит сквозь монокль… Волна поет… А за спиной крикливоШумит упитанный восторженный шаблон.Ваш Рейн? Немецкий Рейн? Но разве он из пива,Но разве из колбас прибрежный смелый склон? Ваш Рейн? Но отчего он так светло-прекрасенИзменчив и певуч, свободен и тосклив,Неясен и кипуч, мечтательно-опасен,И весь туманный крик, и весь глухой порыв! Нет, Рейн не ваш! И вы лишь тли на розе —Сосут и говорят: «Ах, это наш цветок!»От ваших плоских слов, от вашей гадкой прозыИсчез мой дикий лес, поблек цветной поток… Стаканы. Смех. Кружась, бегут опушки,Растут и уплывают города.Артиллерийский луг. Дымок и грохот пушки…Рокочет за кормой вспененная вода. Гримасы и мечты, сплетаясь, бились в Рейне,Таинственный туман свил влажную дугу.Я думал о весне, о женщине, о ГейнеИ замок выбирал на берегу.<1911>
Я б назвал ее мадонной,Но в пивных мадонн ведь нет…Косы желтые — короной,А в глазах — прозрачный свет. В грубых пальцах кружки с пивом. Деловито и лениво Чуть скрипит тугой корсет.Улыбнулась корпорантам,Псу под столиком — и мне.Прикоснуться б только к бантам,К черным бантам на спине! Ты — шиповник благовонный… Мы — прохожие персоны,— Смутный сон в твоей весне…К сатане бы эти кружки,И прилавок, и счета!За стеклом дрожат опушки,Май синеет… Даль чиста… Кто и что она, не знаю, Вечной ложью боль венчаю: Все мадонны, ведь, мечта.Оглянулась удивленно —Непонятно и смешно?В небе тихо и бездонно,В сердце тихо и темно. Подошла, склонилась: — Пива? Я кивнул в ответ учтиво И, зевнув, взглянул в окно.<1922>
Словно звон бессонной цитры,В глубине поет поток.Горы — пепельные митры…За спиной скрипит мешок.Даль — цветистее палитры.Сбоку вьется ветер хитрый. Взмок…Сел под елкой. Вынул ножик.Сыра что ли откроить?Вниз сбегает сто дорожек.Впереди шоссе, как нить…Под сосной хлопочет ежик.С лип слетает дождь сережек. Пить!Солнце пляшет в водопаде.Дилижанс ползет, как клоп:Сонный кучер, горы кладиИ туристов пыльный сноп.Удивительные дяди!Прицепиться что ли сзади? Стоп.Плащ — и в путь! Пешком честнее:Как библейский Илия…Жук, подлец, ползет по шее.Снег в горах, как клок белья.Две козы с глазами феи…Кто сегодня всех добрее? Я!Диск заката тлеет плошкой.Дом над лугом. Звонкий лай…Стол под липой с жирной кошкой,Пиво с пеной через край,Шницель с жареной картошкой,—И постель с цветной дорожкой, Рай!1920
В полдень тенью и миром полны переулки.Я часами здесь сонно слоняться готов,В аккуратных витринах рассматривать булки,Трубки, книги и гипсовых сладких Христов. Жалюзи словно веки на спящих окошках,Из ворот тянет солодом, влагой и сном.Корпорант дирижирует тростью на дрожкахИ бормочет в беспомощной схватке с вином. Вот Валькирия с кружкой… Скользнешь по фигуре,Облизнешься — и дальше. Вдоль окон — герань.В высоте, оттеняя беспечность лазури,Узких кровель причудливо-темная грань. Бродишь, бродишь. Вдруг вынырнешь томный к Неккару.Свет и радость. Зеленые горы — кольцом,Заслонив на скамье краснощекую пару,К говорливой воде повернешься лицом. За спиной беглый шепот и милые шашни.Старый мост перекинулся мощной дугой.Мирно дремлют пузатые низкие башниИ в реке словно отзвуки арфы тугой. Вы бывали ль, принцесса, хоть раз в Гейдельберге?Приезжайте! В горах у обрыва теперьРасцветают на липах душистые серьгиИ пролет голубеет, как райская дверь.<1922>
Неспокойно сердце бьется, в доме все живое спит,Равномерно, безучастно медный маятник стучит…За окном темно и страшно, ветер в бешенстве слепомНалетит с разбега в стекла — звякнут стекла, вздрогнет дом,И опять мертво и тихо… но в холодной тишинеКто-то, крадучись, незримый приближается ко мне.Я лежу похолоделый, руки судорожно сжав,Дикий страх сжимает сердце, давит душу, как удав…Кто неслышными шагами в эту комнату вошел?Чьи белеющие тени вдруг легли на темный пол?Тише, тише… Это тени мертвых, нищих, злых недельСели скорбными рядами на горячую постель.Я лежу похолоделый, сердце бешено стучит,В доме страшно, в доме тихо, в доме все живое спит.И под вой ночного ветра и под бой стенных часовИз слепого мрака слышу тихий шепот вещих слов:«Быть беде непоправимой, оборвешься, упадешьИ к вершине заповедной ты вовеки не дойдешь».Ночь и ветер сговорились: «Быть несчастью, быть беде!»Этот шепот нестерпимый слышен в воздухе везде,Он из щелей выползает, он выходит из часов —И под это предсказанье горько плакать я готов!..Но блестят глаза сухие и упорно в тьму глядят,За окном неугомонно ставни жалобно скрипят,И причудливые тени пробегают по окну.Я сегодня до рассвета глаз усталых не сомкну.1906