Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
— Над чем это вы так стараетесь? — поинтересовались они. — Ах, чердак очищаете… Хорошее дело. Разрешите взглянуть, что это за хлам. Может, что-нибудь еще пойдет в дело?
Они и в ус не дули, заметив ужасное смятение тружеников, а тем, которые хотели улизнуть, приказали не шевелиться и не подымать шума. А чтобы долго не спорить по этому поводу, вынули для убедительности из карманов свои «вальтеры» и таким образом установили во дворе тишину и порядок.
Атауга только головой тряс. Вот тебе и министерский пост…
— Старое чучело, — злобно шипел на него шофер, — заманил в ловушку. Что теперь будет?
Один из «рабочих»
Атаугу судили и выслали. Шофер и ночные труженики оказались членами той же самой контрреволюционной организации, готовившей вооруженный заговор, в которую входил и Индулис Атауга.
Конечно, мадам Атауга пролила немало слез по своем «ни в чем не повинном старичке», который был «такой тихий и примерный гражданин — ну чуть ли не большевик». Ей вторили обывательницы-соседки, и кое-какие простофили, не имевшие понятия о случившемся. Про тайный склад оружия на чердаке Атауги и про планы бывшего домовладельца они помалкивали. Нет, об этом они знать не хотели. Из их среды был вырван хороший, добросердечный человек — невинная жертва людской злобы и зависти. И долго еще говорили об этом, окружая Атаугу ореолом мученика.
Очень неприятно обернулось это дело и для Бунте. После высылки Атауги теща переселилась к дочери, и на его шею сел лишний едок. Если бы она только ела его хлеб, было бы еще полбеды. Но с тех пор как мамаша Атауга уволилась из домоуправления, она не знала, куда девать свободное время, и с утра до вечера поедом ела Джека:
— Что нам до твоего пролетарского происхождения, когда ты не мог даже вызволить из тюрьмы родного отца своей жены? Тряпка, а не зять…
Джек молча глотал все обиды.
Глава девятая
Первыми заметили его малыши, пасшие коров у опушки кустарника. Восьмилетнему Янцису сразу показался знакомым этот стройный парень в военной форме. Неторопливым шагом, внимательно осматривая все вокруг, он спускался по тропинке с холма и не замечал, что пастушки наблюдают за ним. Когда Янцис окончательно убедился, что это идет их старший брат, он велел сестренке Мирдзе присматривать за коровами, а сам опрометью бросился к дому. Чистое наказание: когда тебе дорог каждый миг, все, словно нарочно, под ноги подвертывается — валяющийся на дороге сук, камень, ком глины… Спотыкаясь, с радостно бьющимся сердцем, бежал он, как маленькая козуля, и, увидев в сарайчике отца, еще издали крикнул:
— Густ приехал! Густ идет!
Отложив в сторону топор, заинтересованный Закис посмотрел на сынишку.
— Что случилось, Янцис? От кого ты бежишь?
Янцис бросился к отцу и, еле переводя дух, скороговоркой выпалил:
— Вовсе я не бегу. Прибежал только сказать, что Густ…
— Слышишь, мать? — крикнул Закис. — Заводи тесто, лепешки печь. Сегодня одним едоком будет больше.
Вытирая руки о передник, из хибарки вышла Закиене. Меньшой мальчуган держался за ее юбку и что-то лепетал на своем детском наречии.
— Какие еще лепешки? — переспросила Закиене.
— Янцис говорит, Густ приехал.
— Я первый увидел. Во-он где он идет. Я только прибежал сказать. Мирдза, а ты почему бросила коров?
— Почему ты сам удрал? — огрызнулась сестренка.
— О господи, скотина все хлеба потравит, — встревожилась мать. — Два пастуха и не могут досмотреть.
— Да-а, все мне да мне одной, а Янцис удрал, — оправдывалась Мирдза.
Такая суета поднялась на дворе Закиса, что слышно было в этот тихий вечер и в усадьбе Лиепниеки. Там залаяли собаки. Виновник всего этого, Аугуст Закис, в форме курсанта военно-пехотного училища, стоял среди родни и давал оглядывать себя со всех сторон. У него было отцовское статное сложение и сухощавое лицо, большими серыми глазами он походил на мать. Держался он молодцевато и казался старше своих девятнадцати лет. От всеобщего внимания ему стало неловко. Мирдза вцепилась в руку старшего брата и не хотела выпускать ее, даже когда Аугуст здоровался с остальными.
— Надолго, сынок? — спросила мать.
— Дали отпуск на три дня.
— Тогда вы с Аустрой вместе вернетесь в Ригу. Только позавчера приехала. С пятнадцатого июня ей надо начинать работу в комиссариате. Сейчас ее нет дома — ушла в лавку за писчей бумагой.
— Янцис, ты у нас послушный паренек, — заговорил отец. — Ну-ка, дружок, посмотри, как там скотина. Скоро пора и домой гнать.
— Тогда пусть и Мирдза идет, — потребовал пастух.
— Ведь ты уже большой, обойдешься и один.
— Ну, нет — не надо, можно и обойтись, — согласился Янцис и нехотя ушел на пастбище.
Глядя, как он понурил голову, Мирдза пожалела его и, выпустив руку Аугуста, побежала за ним. Когда через полчаса ребятишки пригнали во двор двух коров и телку, Закиене не сказала им ни слова. Хотя была середина недели, но им казалось, что сегодня суббота.
Аугуст обошел двор, осмотрел новый колодец и свезенный для постройки лес. За время его отсутствия многое здесь изменилось. Под окнами избушки появились цветочные клумбы, на огороде зеленел лук, свекла и репа; картофель был недавно окучен в первый раз, но ботва уже снова лезла из влажной земли.
— Ты погляди, какой урожай нынче будет, — говорил отец, ведя Аугуста по небольшим полям своего новохозяйства. — Хватит и самим и государству. Кое-что можно будет и на базар свезти. Только вот с сеном тяжело, пока не приведем в порядок приречный лужок. Придется все ж пойти косить исполу. Старый Лиепинь все набивается.
— Лиепиню еще туда-сюда, а Лиепниеку ни в коем случае, — сказал Аугуст. — Пусть сынок спину поразомнет, а то гнет ее, сидя в банке, совсем кривая станет. Тогда узнает, каково батрацкое житье.
— Спина что, — усмехнулся отец. — Главное, души у них кривые. Не знаю, с чего они так осмелели, но последнее время всякий стыд потеряли. Как встретят, обязательно облают.
— Ах, они так?
— Наверное, старика молодой Лиепниек подбивает. На людей глядит сбычившись, чуть ли не съесть глазами готов. Меня все «красным» называет, «господином товарищем». А когда чужих нет, начинает грозиться, чтобы не радовался на урожай, косить все равно не придется. А если, мол, уберу, то не для себя. Готовь, говорит, цыганскую кибитку для зайчат [64] , чтобы везти в свою нору.
64
Готовь, говорит, цыганскую кибитку для зайчат— игра слов. Закис — по-латышски заяц.