Собрание сочинений. Т. 9.
Шрифт:
— Спокойной ночи, кузен.
Через пять минут она храбро погасила свечу и свернулась клубочком на кровати под муслиновым пологом. От усталости Полина долго не могла уснуть, она словно грезила наяву. Сперва она услышала, как, шаркая ногами, поднялась к себе Вероника и, будто желая всех разбудить, стала передвигать стулья. А потом доносилось лишь грохотание грома; дождь нещадно барабанил по черепичной крыше, от ветра дрожали оконные рамы, он с завыванием врывался в щели дверей. Еще с час продолжалась канонада, каждый обрушившийся вал отдавался в сознании девочки сильным и тупым ударом. Наступила гнетущая тишина, небытие, ей казалось, что дом плывет по воде, как корабль. Постепенно ее окутывало влажное, приятное тепло, расплывчатые мысли перенеслись к бедным людям,
Присутствие Полины с первых же дней внесло радость в дом. Ее рассудительность, ее спокойная улыбка смягчали тайную ожесточенность, царившую в доме Шанто. Дядя нашел в ней заботливую сиделку, тетка была счастлива, что сын чаще бывает дома. Одна Вероника ворчала. Сто пятьдесят тысяч франков, запертые в ящике бюро, как бы сделали семью богаче, хотя никто до них не дотрагивался. Возникли новые родственные связи, и на фоне надвигавшегося разорения стала маячить надежда, хотя нельзя было сказать, на что именно.
На третий день ночью приступ подагры, который Шанто предчувствовал, начался. Уже целую неделю он ощущал покалывание в суставах, мурашки в конечностях, непреодолимый страх при малейшем движении. Вечером Шанто лег спать довольно спокойно, но в три часа утра у него начал болеть большой палец левой ноги. Затем боль перешла в пятку, а под конец распространилась на всю ступню. До самого рассвета он тихонько стонал, лежа весь в поту под одеялами, но не хотел никого беспокоить. Его приступы подагры были бичом для всего долга, поэтому он никого не звал и крепился до последней минуты, стыдясь своего недуга и зная, как неприязненно отнесутся домашние к его припадку. И все-таки, когда Вероника около восьми утра проходила мимо его комнаты, он не стерпел и вскрикнул от острой боли.
— Так я и знала, — проворчала служанка. — Вот он и заорал.
Она вошла и при виде Шанто, который стонал и метался на подушке, вместо того чтобы утешить его, грубо сказала:
— Обрадовали хозяйку, что и говорить.
Действительно, когда сообщили г-же Шанто и она вошла к мужу, у нее от отчаяния опустились руки.
— Опять! — сказала она. — Только я приехала и опять началось.
Она давно затаила злобу против подагры, это длилось уже пятнадцать лет. Она ненавидела ее, как врага, эта мерзавка искалечила им жизнь, разорила ее сына, погубила ее честолюбивые мечты. Не будь подагры, разве они переселились бы в эту заброшенную деревушку? Несмотря на доброе сердце, г-жа Шанто, содрогаясь от ужаса, с отвращением наблюдала за припадками мужа и заявляла, что не умеет и не может ухаживать за ним.
— Господи, как я страдаю! — кричал несчастный. — Этот приступ будет еще тяжелее, чем в прошлый раз, я чувствую. Уходи, ведь тебя это раздражает, только сейчас же пошли за доктором Казеновым.
И вот все в доме пошло кувырком. Лазар уехал в Арроманш, хотя никто в семье уже не возлагал надежд на врачей. За пятнадцать лет Шанто перепробовал всевозможные лекарства, но после каждого снадобья состояние его только ухудшалось. Вначале у него бывали слабые приступы, и притом редко, но вскоре они участились и усилились, а теперь подагра распространилась на обе ноги и даже угрожала коленному суставу. За это время на глазах у больного трижды менялись методы лечения. В конце концов его бедное тело превратилось в опытное поле, на котором как бы сражались различные модные лекарства. Сперва ему без конца ставили пиявки, потом стали прописывать неимоверное количество слабительных, а теперь стали пичкать кольхицином и окисью лития. Из-за потери крови и ослабления всего организма острая подагра постепенно стала переходить в хроническую. Местное лечение помогало не больше, от пиявок его суставы одеревенели, от опиума приступы становились длительнее, от пластыря появились язвы. Висбаден и Карлсбад не дали никакого результата, а лечение в Виши чуть не стоило ему жизни.
— Господи, как я страдаю! — неустанно повторял Шанто. — Будто собаки рвут ногу
Он метался и непрерывно ворочал ногу, стараясь найти более удобное положение и облегчить свои муки. Но приступ все усиливался, при каждом движении у него вырывались стоны. Вскоре, когда боли достигли предела, стоны слились в непрерывный вопль. Начался озноб и жар, несчастный изнемогал от невыносимой жажды.
В это время Полина проскользнула в комнату. Она стояла перед кроватью и серьезно, но без слез смотрела на дядю. Г-жа Шанто, расстроенная этими криками, совсем потеряла голову. Вероника хотела поправить одеяло, тяжесть которого не мог вынести больной; но, когда она дотронулась до него своими грубыми руками, Шанто стал кричать еще сильнее и оттолкнул ее. Она внушала ему ужас, он уверял, что она тормошит его, как узел с грязным бельем.
— Тогда уж и не зовите меня, сударь, — рассвирепев, заявила Вероника и вышла из комнаты. — Коли вы гнушаетесь людьми, то делайте все сами.
Полина тихонько подошла и своими тонкими пальчиками легко и ловко отвернула одеяло. На короткое время Шанто почувствовал облегчение и не отверг ее услуг.
— Спасибо, деточка… Вот здесь, эту складку. Она весит по меньшей мере пятьсот фунтов… Ой! не так быстро! Мне страшно.
Впрочем, боли возобновились и стали еще сильнее. Видя, что жена мечется по комнате, пытаясь найти какое-нибудь занятие: то отдернет занавеску, то поставит чашку на ночной столик, — он снова рассердился.
— Прошу тебя, перестань ходить, все кругом дрожит… Когда ты делаешь шаг, мне кажется, что меня бьют молотком.
Госпожа Шанто даже не пыталась попросить извинения, чтобы его успокоить. Всегда этим кончалось. Его бросали, предоставляя страдать в одиночестве.
— Пойдем, Полина, — только и сказала она. — Ты видишь, дядя не выносит нас.
Но Полина осталась. Она ступала так легко, что ее ножки едва касались паркета. С той минуты, как она расположилась у постели больного, он не допускал в комнату никого другого. Ему хотелось бы, чтобы за ним ухаживал дух, заявил как-то Шанто. Полина умела угадывать боль и облегчать ее, предупреждала его желания — то убавит свет, то поднесет ему чашку овсяного отвара, которую Вероника ставила за дверью. Но больше всего успокаивало беднягу, что он постоянно видел девочку здесь, рядом. Она тихо и неподвижно сидела на краю стула, не сводя с него больших глаз, полных сочувствия. Он пытался отвлечься, рассказывая ей о своих страданиях.
— Вот теперь словно зазубренным ножом выковыривают кости ступни, и при этом, я готов поклясться, поливают ее горячей водой.
Потом боль стала иной: казалось, ногу стянули железным обручем, а мускулы напряглись до отказа, как струны скрипки. Полина внимательно слушала, словно все понимала, и спокойно переносила крики и жалобы больного, думая лишь о том, как облегчить его муки. Она даже умудрялась быть веселой и умела рассмешить дядю в промежутке между стонами.
Когда явился наконец доктор Казенов, он пришел в восторг от маленькой сиделки и крепко поцеловал ее в голову. Это был человек лет пятидесяти четырех, сухопарый и крепкий, который, прослужив тридцать лет во флоте, вышел в отставку и поселился в Арроманше, где дядя оставил ему в наследство дом. Он стал другом семьи после того, как вылечил вывихнутую ногу г-жи Шанто.
— Ну вот! Опять, — сказал он. — Я забежал, чтобы только проведать вас. Но едва ли я способен сделать больше, чем это дитя. Дорогой мой, уж если человек унаследовал подагру и ему перевалило за пятьдесят, остается лишь махнуть на нее рукой. К тому же вы доконали себя кучей лекарств… Есть только два средства, они вам известны: терпение и фланель!
Доктор производил впечатление большого скептика. За тридцать лет он перевидал столько несчастных, умирающих в разных широтах и от разных болезней, что в глубине души мало верил в свою науку: чаще всего он предоставлял организму бороться самому. Тем не менее он осмотрел у больного опухший большой палец на ноге, где кожа лоснилась и багровела, затем перешел к колену, которое начало воспаляться, и под конец обнаружил на правом ухе твердый белый бугорок.