Собрание сочинений. Том 4. Гражданская лирика и поэмы

Кирсанов Семен Исаакович

Теперь это стало несколько проще. Каждое воскресенье я разговариваю с ними в бассейне через электронного переводчика. По-русски и по-дельфински их речь записана на звучные черные диски. У них своя Книга Бытия, свое сказание о Потопе…

Среди толпы блестящих спин играет с сыном мать-дельфин, то погружаясь, то взлетая, изогнуто, как запятая; как тень когда-то стройных ног хвоста раздвоенный клинок. Бело, как чайка, ее лоно, спина из черного нейлона; напоминают плавники движенья некогда руки; скорее женское, чем рыбье, ее блаженное улыбье. А сын, не зная ни о чем, собой играет, как мячом; она ему дает свободу всплывать и погружаться в воду и, объясняя жизнь ему, внушает по-дельфиньему: — Ныс, тьсап ньусыв хревв! (Сын, пасть высунь вверх!) Тьашыд

ботя. (Чтоб дышать.) Худзов жевс. (Воздух свеж.) Хылпетв хагзырб ужок жьен. (В теплых брызгах кожу нежь.) Нифьлед ныс! (Сын-дельфин!) Идюл окзилб! (Люди близко!) Мчись, ныряй вниз, вниз! (Йярып, сьичм зипв, зипв!) Они спускаются под волны в мир безопасный, мир подводный, ежей, кораллов пестрый сад, где спруты люстрами висят, где рыбы с красными усами без батареек светят сами, на дно, в убежища свои, в полупрозрачные слои. Но там нет воздуха, нет неба, нет солнца, нет дождя, нет снега, и хочется наверх — домой, спешить за вспененной кормой. Мы, дельфины, опускаемся в глубины, огибаем невзорвавшиеся мины, якоря, уже рябые от ракушек, доски палуб, почерневших и распухших. Нас подводные встречают острова, где дельфина не достанет острога, где, раздут, свинцовоног и одноглаз, ищет золото пиратов водолаз, и спускается утопленник нагой с грузным камнем под разбухшею ногой. Эти толщи водяные, эти глуби мы родными не считаем и не любим, и кефаль, и скумбрия, и камбала — никогда роднёю нашей не была, только люди, только люди, только вы нам близки среди холодной синевы. И дышать мы подымаемся отсюда, безземельные морские чуда-юда, для игры, или охоты и любви — будто люди, будто люди, будто вы… Так, вплывая в прибережную теплынь, с нами хочет объясниться мать-дельфин, чтобы ультразвуковая ее речь помогла ей дельфиненка уберечь. — Наших мучеников дни и жития, и отплытия, и стран открытия, и с акулами кровавые бои сохранили полушария мои. Наши Библии, записанные в них, долговечнее пергаментов и книг, и глубокие извилин письмена в память к сыну переходят из меня. Я, как Ева вашей Книги Бытия, девять месяцев ношу свое дитя, и, как Авеля, но с черным плавником, я кормлю его соленым молоком, и неписаную Библию свою в плоть из плоти я ему передаю: «В начале пошел лед, и стали тонуть звери, и треснул земной свод. Покинул нору крот, покрылся водой берег; мы стали вязать плот. В потопе тонул слон, и мертвые львы плыли, и гром заглушил стон. Затопленные холмы исчезли в речном иле, и в море ушли мы…»

Диск третий

Уже светало. Чуть рябя, дышало море сонной грудью, как будто радуясь безлюдью без берегов, без корабля. Я молча двигался, гребя к скале, стоящей одиноко; надел я выпуклое око и два баллона на себя. И погрузился в те края, где в слой песчаный затянуло корсаров пушечные дула, обломки мачт и якоря.

Размахивая своими лягушечьими ногами в резиновых ластах, я достиг подножья скалы. Вокруг нее на подводных камнях расположилось все племя дельфинов с запасом воздуха на время действия. Здесь, в день весеннего равноденствия, ставилась их мистерия, их Книга Бытия. Подножье скалы — затопленный наводнением остров в дельте реки, где древние жили предки дельфинов — люди. Время действия — всемирный Потоп. Место действия — плот, на котором они спасаются от Потопа в разлившейся дельте. Лица — вожак племени Амад, жена его Аве, сыновья Инак и Ваель, их жены, дети,

Амад

До верхней тверди Дельта поднялась. Ни берегов, ни быстрой середины. А с севера, где буря поднялась, плывут, переворачиваясь, льдины и, оплывая, тают подле нас. На них — волчата, кролики, кроты, ища спасенья, суши, теплоты. Вот так и наши слабые плоты, скрипят их ненадежные крепленья; на них мое встревоженное племя, в корзинах наспех снятые плоды, горшки, где племенные наши клейма, и кучи сена — жалкие постели, и топоры, какие взять успели… Еще вчера на острове моем костры полупогашенные тлели. Внезапно я почувствовал, что дом захлестнут разрушительным дождем, что молнии змеятся между елей. Я выбежал. По Дельте

шла вода с обломками сверкающего льда. Я понял: это движется сюда, и поднял всех — в мешки бросайте хлебы! И вверх взглянул, ища укрыться где бы. Но с севера шли мутные стада угрюмых туч, и вот не стало неба, и ливень смыл строения мои и крова не оставил для семьи. По грудь в воде плоты вязали мы, нагих детей искали жены с воплем. К утру наш остров был полузатоплен. Свой скарб мы потащили на холмы, об очаге скорбя, о ложе теплом. Потом холмов не стало. Нас бросало на трех плотах на ледяное сало. Унялся ливень. Жены спят устало. Лишь сыновья дежурят на плотах. Я их веду. Водой весь мир устлало. Над нами крики бесприютных птах. Где гнезда их? Куда их гонит страх? И нас куда?.. Но юг как будто светел. Мне кажется — нас к морю гонит ветер. Эй, сыновья! Инак, Ваель, — пора! По два весла в уключины проденьте! Лавины льдин идут на нас по Дельте, грозящая приблизилась гора. Не выпускайте из руки багра, отталкивайте льдины, ибо вскоре погибнем, если не пробьемся в море.

Инак

Отец, пробьемся! Гребу сквозь лед. Ваель, не бойся, веди свой плот. Среди разводий есть к морю путь!

Ваель

На небосводе клубится муть. Глаза туманят льды и ливни. На льдине мамонт свесил бивни. Плывут слоны и, словно дремля, за ними львы. Инак, взгляни: они мертвы?

Инак

Смотреть не время нас отнесло, левей весло!

Ваель

На льдине тигр кинжалозубый, он тих и мертв. Как ряд могил поплыли зубры; свисает ил с их черных морд…

Инак

Ваель, очнись, проснись, Ваель, нас сносит вниз, держись левей. Багром по глыбе — иначе гибель!

Ваель

Вот — человек, покрытый шкурой, зарылся в снег. За ним — медведь косматобурый, в глазницах смерть. Отец, ответь: что с ними было, что их убило?

Амад (думая)

Догадываюсь: сверху — ледники оттаяли. Их солнцем растопило. И в водопады слились родники, и вздулись воды северной реки, а небо испарения скопило, отяжелело и потопом вниз обрушилось на гибнущую жизнь. Я слышу струй неумолимый топот о грудь равнин, они весь мир затопят, и только гор гранитная гряда останется свободна и горда… Инак, Ваель — гребите мимо льда, нас гонит в море бурная вода!

Инак

Вал водяной идет горой, он ледяной покрыт корой. Ваель, за мной!

Ваель

Плот накренило.

Инак

Держи кормило!

Амад

Скорей, Инак, сближайся с младшим братом, сцепись багром, свяжись канатом. Уже мы в море, вижу мель…

Инак

Упал Ваель — сбит водопадом, иду за братом!

Ада

Инак, вернись! Вам нет возврата.

Инак

Ныряю! Вниз!

Цинна

Погибнут оба, и нам конец…

Амад

Рычит воды голодная утроба, но я в Инака верю — он пловец, рыб и жемчужин розовых ловец. Ваель моложе, вырос он особо, свирелью нежной пестуя овец. Погибнут оба? Нет, спасутся оба, — Инак себе не скажет самому: «Я разве сторож брату своему». Утихло все. Ни ветерка, ни рева. Ни первого не вижу, ни второго.

Ада

Кровь на волне, О, горе мне!