Собрание сочинений. Том 5

Евтушенко Евгений Александрович

Декабристы

Над петербургскими домами,над воспаленными умамицаря и царского врага,над мешаниной свистов, матов,церквей, борделей, казематовкликушей корчилась пурга.Пургу лохматили копыта.Все было снегом шито-крыто.Над белой зыбью мостовыхлуна издерганно, испито,как блюдце в пальцах у спирита,дрожала в струях снеговых.Какой-то ревностный служака,солдат гоняя среди мрака,учил их фрунту до утра,учил «ура!» орать поротно,решив, что сущность патриота —преподавание «ура!».Булгарин в дом спешил с морозцуи сразу – к новому доносцуна частных лиц и на печать.Живописал не без полета,решив, что сущность патриота —как заяц лапами стучать.Корпели цензоры-бедняги.По вольномыслящей бумаге,потея, ползали носы.Носы выискивали что-то,решив, что сущность патриота —искать, как в шерсти ищут псы.Но где-то вновь под пунш и свечивовсю крамольничали речи,предвестьем вольности дразня.Вбегал, в снегу и строчках, Пушкин…В глазах друзей и в чашах с пуншемплясали чертики огня.И Пушкин, воздевая руку,а в ней – трепещущую муку,как дрожь невидимой трубы,в незабываемом наитьечитал: «…мужайтесь и внемлите,восстаньте, падшие рабы!»Они еще мальчишки были,из чубуков дымы клубили,в мазурках вихрились легко.Так жить бы им – сквозь поцелуи,сквозь переплеск бренчащей сбруи,и струи снега, и «Клико»!Но шпор заманчивые звоныне заглушали чьи-то стоныв их опозоренной стране.И гневно мальчики мужали,и по-мужски глаза сужали,и шпагу шарили во сне.А их в измене обвинялаи смрадной грязью обливалатупая свора стукачей.О, всех булгариных наивность!Не в этих мальчиках таиласьизмена родине своей.В сенате благостно, надменносидела сытая измена,произнося за речью речь,ублюдков милостью дарила,крестьян ласкающе давила,чтобы потуже их запречь.Измена тискала указы,боялась правды, как проказы.Боялась тех, кто ниш и сир.Боялась тех, кто просто юны.Страшась, прикручивала струныу всех опасно громких лир.О, только те благословенны,кто, как изменники измены,не поворачивая вспять,идут на доски эшафота,поняв, что сущность патриота —во имя вольности восстать!

Петрашевцы

Барабаны, барабаны…Петрашевцев казнят!Балахоны, балахоны,словно саваны, до пят.Холод адский, строй солдатский,и ОНИ — плечом к плечу.Пахнет площадью Сенатскойна Семеновском плацу.Тот же снег пластом слепящим,и пурги все той же свист.В каждом русском настоящемгде-то спрятан декабрист.Барабаны, барабаны…Нечет-чет, нечет-чет…Еще будут баррикады,а пока что эшафот.А пока что — всполошенно,мглою свет Руси казня,капюшоны, капюшонынадвигают на глаза.Но один, пургой обвитый,молчалив и отрешен,тайно всю Россию видитсквозь бессильный капюшон.В ней, разодран, перекошенсреди призраков, огней,плача, буйствует Рогожин.Мышкин мечется по ней.Среди банков и лабазов,среди тюрем и сиротв ней Алеша Карамазовтихим иноком бредет.Палачи, — неукоснимоне дает понять вам страх,что у вас — не у казнимых —капюшоны на глазах.Вы не видите России,ее голи, босоты,ее боли, ее силы,ее воли, красоты…Кони в мыле, кони в мыле!Скачет царский указ!Казнь короткую сменилина пожизненную казнь…Но лишь кто-то жалко-жалков унизительном пылу,балахон срывая жадно,прокричал царю хвалу.Торопился обалдело,рвал крючки и петли он,но, навек приросший к телу,не снимался балахон.Барабаны, барабаны…Тем, чья воля не тверда,быть рабами, быть рабами,быть рабами навсегда!Барабаны, барабаны…и чины высокие…Ах, какие балаганына Руси веселые!

Чернышевский

И когда, с возка сошедший,над тобою встал, толпа,честь России – Чернышевскийу позорного столба,ты подавленно глядела,а ему была видна,как огромное «Что делать?»,с эшафота вся страна.И когда ломали шпагу,то в бездейственном стыдеты молчала, будто паклюв рот засунули тебе.И когда солдат, потупясь,неумелый, молодой,«Государственный преступник»прикрепил к груди худой,что же ты, смиряя ропот,не смогла доску сорвать?Преступленьем стало – противпреступлений восставать.Но светло и обреченноиз толпы наискосокчья-то хрупкая ручонкаему бросила цветок.Он увидел чьи-то косыи ручонку различилс золотым пушком на коже,в блеклых пятнышках чернил.После худенькие плечи,бедный ситцевый наряди глаза, в которых свечидекабристские горят.И с отцовской тайной больюон подумал: будет срок,и неловко бросит бомбута, что бросила цветок.И, тревожен и задумчив,видел он в тот самый деньтени Фигнер и Засуличи халтуринскую тень.Он предвидел перед строем,глядя в сумрачную высь:бомба мир не перестроит,только мысль – и только мысль!

Степан Халтурин

Халтурин третью ночь не спит.Он болен – кажется, серьезно,а под подушкой дышит грозноего крамольный динамит.И ядовитые парыползут, ползут от динамита,и снова кашлем грудь изрыта,и ядом легкие полны.Чем будет этот динамит?Неужто он его прославит,но, как его, других отравит,а вовсе не освободит?Глаза куда-то вдаль вперив,рукой, привычною к рубанку,сдирает мокрую рубаху,и вновь щекой – на спящий взрыв.Сомненье гложет и грызет.В душе, сшибаясь, полыхаютКропоткин, Маркс, Бланки, Плеханов,и некто новый, кто грядет.На мир лакейства и господстватот некто, мыслью замахнется,вновь на дыбы Россию взвив…Но будет ли спасеньем взрыв?

Ярмарка в Симбирске

Ярмарка! В Симбирске ярмарка!Почище Гамбурга! Держи карман!Шарманки шамкают, а шали шаркают,и глотки гаркают: «К нам, к нам!»В руках приказчиков под сказки-присказкивоздушны соболи, парча тяжка,а глаз у пристава косится пристальнои на «селедочке» [7] — перчаточка.Но та перчаточка в момент с улыбочкойвзлетает рыбочкой под козырек,когда в пролеточке с какой-то цыпочкой,икая, катит икорный бог.И богу нравится, как расступаютсяплатки, треухи и картузы,и, намалеваны икрою паюсной,под носом дамочки блестят усы.А зазывалы рокочут басом.Торгуют юфтью, шевром, атласом,прокисшим квасом, пречистым Спасом,протухшим мясом и Салиасом [8] .И, продав свою картошкуда хвативши первача,баба ходит под гармошку,еле ноги волоча.И поет она, предерзостная,все захмелевая,шаль за кончики придерживая,будто молодая:«Я была у Оки,ела я-бо-ло-ки,с виду золоченые —в слезыньках моченые.Я почапала на Каму.Я в котле сварила кашу.Каша с Камою горька.Кама – слезная река.Я поехала на Яик,села с миленьким на ялик.По верхам и по низам —все мы плыли по слезам.Я пошла на тихий Дон.Я купила себе дом.Чем для бабы не уют?А сквозь крышу слезы льют…»Баба крутит головой,все в глазах качается.Хочет быть молодой,а не получается.И гармошка то зальется,то вопьется, как репей…Пей, Россия, ежли пьется,только душу не пропей!..Ярмарка! В Симбирске ярмарка!Гуляй, кому гуляется!А баба пьянаяв грязи валяется.В тумане плавая,царь похваляется…А баба пьянаяв грязи валяется.Корпя над планами,министры маются…А баба пьянаяв грязи валяется.Кому-то памятникподготовляется…А баба пьянаяв грязи валяется.И мещаночки, ресницы приспустив,мимо, мимо: «Просто ужас! Просто стыд!»И лабазник стороною,мимо, а из бороды:«Вот лежит… А кто виною?Все студенты да жиды…»И философ-горемыканиже шляпу на лоби, страдая гордо, — мимо:«Грязь — твоя судьба, народ!»Значит, жизнь такая подлая —лежи и в грязь встывай?!Но кто-то бабу под локотьи тихо ей: «Вставай…»Ярмарка! В Симбирске ярмарка!Качели в сини, и визг, и свист,и, как гусыни, купчихи яростно:«Мальчишка с бабою… Гимназист!»Он ее бережно ведет за локоть,он и не думает, что на виду.«Храни Христос тебя, яснолобый,а я уж как-нибудь сама дойду…»И он уходит, идет вдоль барокнад вешней Волгой, и, вслед грустя,его тихонечко крестит баба,как бы крестила свое дитя.Он долго бродит… Вокруг все пасмурней…Охранка – белкою в колесе.Но как ей вынюхать, кто опаснейший,когда опасны в России все!Охранка, бедная, послушай, милая:всегда опасней, пожалуй, тот,кто остановится, кто просто мимочужой растоптанности не пройдет.А Волга мечется, хрипя, постанывая.Березки светятся над ней во мгле,как свечки робкие, землей поставленные,за настрадавшихся на земле.Ярмарка! В России ярмарка!Торгуют совестью, стыдом, людьми,суют стекляшки, как будто яхонты,и зазывают на все лады.Тебя, Россия, вконец растрачивалии околпачивали в кабаках,но те, кто врали и одурачивали,еще останутся в дураках!Тебя, Россия, вконец опутывали,но не для рабства ты родилась.Россию Разина, Россию Пушкина,Россию Герцена не втопчут в грязь!Нет, ты, Россия, не баба пьяная!Тебе страдальная дана судьба,и если даже ты стонешь, падая,то поднимаешь сама себя!Ярмарка! В России ярмарка!В России рай, а слез – по край,но будет мальчик — он снова явится —и скажет праведное: «Вставай…»ГЛЯДИТ ПИРАМИДАкак тяжко, огромно,сопя, разворачивается «Аврора»,как прут на Зимний орущие тысячи…Глядит пирамида все так же скептически…«Я вижу — мерцают в струенье дождяштыки – с холодной непримиримостью,но справедливость, к власти придя,становится несправедливостью.Людей существо – оно таково…Кто-то из древних молвил:чтобы понять человека, егонадо представить мертвым.Тут возразить нельзя ничего.Согласна, хотя отчасти.Чтобы понять человека, егонадо представить у власти».

7

Полицейская шашка (жарг.).

8

Салиас – популярный в то время среди мещанства писатель.

Идут ходоки к Ленину

Проселками и селеньями,с горестями, боленьямиидут ходоки к Ленину,идут ходоки к Ленину.Метели вокруг свищут.Голодные волки рыщут.Но правду крестьяне ищутстолетьями правду ищут,столькие их поколения,емелек и стенек видевшие,до своего избавленияне добрели,не выдюжили.Идут ходоки зальделые,все, что наказано, шепчут.Шаг за себя делают,шаг — за всех недошедших.Лица у них опухли.Грудь раздирает кашель.Жалобно просят обувкинесуществующей каши.Высокие все идеи —только пустые «измы»,если забыты на делерусские слезные избы.И ветром ревущим накрениваемые,по снегу, строги и суровы,идут ходоки к Ленину,похожие на сугробы.А ночью ему не спитсяпод штопаным одеялом.Метель ворожит: «Не сбытьсянаивным твоим идеалам!»Как заговор, вьется поземка.В небе за облакамесяц, как беспризорник,прячется от ЧК.«Не сбыться! — скрежещет разруха.Я все проглочу бесследно!»«Не сбыться! — как старая шлюха,неправда гнусит: — Я бессмертна!И лица какие-то потныепророчат ему, глумясь:«Та баба из грязи поднята,но снова свалится в грязь».«В грязь ее!» — скалится голод.«В грязь!» — визжат спекулянты.«В грязь!» — обывателей гогот.«В грязь!» — шепоток Антанты.Липкие, подлые, хитрые,разная всякая мразьржут, верещат, хихикают:«В грязь! В грязь! В грязь!»Волга дышит смолисто,Волга ему протяжно:«Что, гимназист из Симбирска,править Россией тяжко?Руководил ты, не робок,лишь заговорщиков горсткой.Что же ты хлеборобовначал душить продразверсткой?Мягкую ссылку попробовал,вообразив — это благо…Росчерк твой станет проволокойпервого в мире Гулага».Если попался лемехукамень, — не вспашешь камень.Идут ходоки к Ленину,придуманному ходоками.И пьяная баба под ругань,опять оказавшись в грязи,все ищет хоть чью-нибудь руку,да нету ее на Руси…ПИРАМИДА:«Ты думаешь, Ленин – идеалист,Христос под знаменами алыми?Ты, Братская ГЭС, к нему приглядись,он циник, хотя с идеалами.Я предпочитаю циников чистых.Погибель — в циниках-идеалистах».БРАТСКАЯ ГЭС:«Он циник? Он мир переделывать взялся.Нет, я – за борцов, кто из лжи и невежествавсе человечество за волосытащит — пусть даже невежливо.Оно упирается, оно недовольно,не понимая сразу того,что иногда ему делают больнотолько затем, чтоб спасти его…»НО ПИРАМИДА ОСТРОУГОЛЬНОСМОТРИТ: «Ну что же, нас время рассудит.Что, если только и будет больно,ну а спасенья не будет?И в чем спасенье? Кому это нужно —свобода, равенство, братство всемирное?Прости, повторяюсь я несколько нудно,но люди – рабы. Это азбучно, милая…»НО БРАТСКАЯ ГЭС ВОССТАЕТ ПРОТИВ РАБСКОГО.ВОЛНЫ ЕЕ ГУДЯТ, НЕ СДАЮТСЯ:«Я знаю и помню другую азбуку —азбуку революции!»

Азбука революции

Гремит «Авроры» эхо,пророчествуя нациям.Учительница Элькинана фронте в девятнадцатом.Ах, ей бы Блока, Брюсова,а у нее винтовка.Ах, ей бы косы русые,да целиться неловко.Вот отошли кадеты.Свободный час имеется,и на траве, как дети,сидят красноармейцы.Голодные, заросшие,больные да израненные,такие все хорошие,такие все неграмотные.Учительница Элькинараскрывает азбуку.Повторяет медленно,повторяет ласково.Слог выводит каждый,ну, а хлопцам странно:«Маша ела кашу.Маша мыла раму».Напрягают разумыс усильями напраснымиэти Стеньки Разинысо звездочками красными.Учительница, кашляя,вновь долбит упрямо:«Маша ела кашу.Маша мыла раму».Но, словно маясь грыжейот этой кутерьмы,винтовкой стукнул рыжийиз-под Костромы:«Чего ты нас мучишь?Чему ты нас учишь?Какая Маша?Что за каша?»Учительница Элькинапосле этой речичуть не плачет… Меленьковздрагивают плечи.А рыжий огорчительно,как сестренке, с жалостью:«Товарищ учителка,зря ты обижаешься.Выдай нам, глазастая,такое изречение,чтоб схватило за сердце, —и пойдет учение…»Трудно это выполнить,но, каноны сламывая,из нее выплылосамое-самое,как зов борьбы,врезаясь в умы:«Мы не рабы…Рабы не мы…»И повторяли, впитываяв себя до конца,и тот, из Питера,и тот, из Ельца,и тот, из Барабы,и тот, из Костромы:«Мы не рабы…Рабы не мы…»…Какое утро чистое!Как дышит степь цветами!Ты что ползешь, учительница,с напрасными бинтами?Ах, как ромашкам бредитсяпонять бы их, понять!Ах, как березкам брезжится —обнять бы их, обнять!Ах, как ручьям клокочется —припасть бы к ним, припасть!Ах, до чего не хочется,не хочется пропасть!Но ржут гнедые, чалые…Взмывают стрепета,задев крылом печальные,пустые стремена.Вокруг ребята ранниепорубаны, постреляны…А ты все ищешь раненых,учительница Элькина?Лежат, убитые,среди чабреца,и тот, из Питера,и тот, из Ельца,и тот, из Барабы…А тот, из Костромы,еще живой как будто,и лишь глаза странны:«Подстрелили чистенько.Я уже готов.Ты не трать, учителка,на меня бинтов».И, глаза закрывший,почти уже не бывший,что-то вспомнил рыжий,улыбнулся рыжий.И выдохнул мучительно,уже из смертной мглы:«Мы не рабы, учителка.Рабы не мы…»

Бетон социализма

«Бабья кровь от века рабья…» —говорил снохач Зыбнов,желтым ногтем выкорябываямясо из зубов.И в избе хозяйской сохла,как полынный стебелек,без отца и мамки Сонька,чуть повыше, чем сапог.И ждала расправы скорой,где-то сунута в муку,та нагайка, свист которойпомнят Питер и Баку.Год за годом шли. Сменялисьлед, вода, вода и лед.Соньке стукнуло семнадцатьпод гуденье непогод.Засугробили метелиприуральские края,но в крови батрацкой пелипугачевские кровя.И, платком лицо закутав,вся в снегу, белым-бела,Сонька вышла в ночь за хутор,и пошла она, пошла.В той степи обледенелойв свисте сабель и свинцаподкосило пулей «белой»ее «красного» отца.И к горе, горе Магнитной,хоть идти невмоготу,Сонька шла с одной молитвойразыскать могилу ту.Но у самой у МагниткиСонька встала, замерла:ни могилы, ни могилкиа лопатам нет числа.Прут машины озверенно,тачек стук и звяк лопат,и замерзлые знаменакрасным льдом своим гремят.И хотя земля чугунна —тыщи сонек землю бьют,тыщи сонек про Коммунупесню звонкую поют.Сонька ткнула грунт несмело,но за свой батрацкий срокчто-ничто – копать умела:черенок есть черенок.И щербатая Тамаркаей сказала прямо в лоб:«Выше голову, товарка,ты же – красный землекоп!»И на Сонькину лопатузагляделся, покорен,первый здешний экскаватор —иностранец «Марион».Ватник латан-перелатани лоснится, как супонь,но не лапан-перелапан —ты попробуй Соньку тронь!Не смушало в той эпохеСоньку, гордую собой,то, что драные опоркина ногах ее зимой.И носила летом гордодве галоши прехудыхфирмы «Красный треугольник»,их бечевкой прихватив.Лишь во сне ее укромномплыли где-то там вдалисапоги, сверкая хромом,словно чудо-корабли.Комсомола член и МОПРа…Почему же у неепод глазами часто мокро?Немарксистское нытье!..Петька, чертовый бетонщикв разбуденовке своей,ты с товарищем потоньше…Удели вниманье ей!…С окон сыплется замазкана коттеджах инспецов.Под горой Магнитной пляска,да такая, что Аляскагде-то вскинула от хряскак небу мордочки песцов.Пляшут парни на бетоне,пляшут пять чубов хмельных.Пляшут парни наподобьевиноделов чумовых.Пляшут звездные, лихиеразбуденовки парнейпляску детства индустрии,пляску юности своей.Ноги стонут, ноги тонут,но гремит, бросая в дрожь,над трясиною бетонаперекопское «Даешь!»А при бусах и сережках,позабыв про Перекоп,ходит в хромовых сапожкахСонька – красный землекоп.Сонька год почти копиласвои кровные рублии – неясно где – купилаэти чудо-корабли.Только зря ты, Сонька, ходишь,замышляя воровство,зря украсть у пляски хочешь,Сонька, Петьку своего.Ну-ка, Сонька, не фасонь-ка,не боись, иди сюда!На твоих ресницах, Сонька,буржуазная вода.Петька твой ногами пашет,пляшет носом и вихром,он рукою тебе машет —позабудь про этот хром!И, веселая, живая,так чертовски молода,светит, Соньку зазывая,с разбуденовки звезда.Еще малость плачет Сонька,но звездою тянет он,и уже мыском тихонькоСонька трогает бетон.Соньку чуть вперед шатнуло.Сонькин дух, как видно, слаб.Сапоги едва шагнули,и бетон их сразу – цап!Сонька руку выгибает,а в глазах – круги, круги…Пляшет Сонька… Погибают,погибают сапоги!И летит, чистейше брызнув,с щек горящих – не беда! —на бетон социализмабуржуазная вода.

Призраки в тайге

То не клюквой хрустят мишки-лакомкине бобры свистят, встав на лапочки,не сычи кричат, будто при смерти, —возле Братской ГЭС бродят призраки.Что угрюм, воевода острожный?Али мало ты высек людей?Али мало с твоею-то рожейперепортил тунгусок, злодей?!Здесь, на ГЭС, увидав инородца,ты не можешь все это постичь.Твое хапало к плетке рвется,да истлела она, старый хрыч!Эй, купцы, вы чего разошлись?Что стучите костями от злости?Ну зачем вы жирели всю жизнь?Все равно в результате – кости…Господин жандарм, господин жандарм,как вам хочется кузькину матьпоказать вольнодумцам и прочим жидам,да трудненько теперь показать!Протопоп Аввакум, ты устал от желез.Холодна власяница туманов.Ты о чем размышляешь у Братской ГЭСсреди тихих, как дети, шаманов?Эй, старатель с киркой одержимой,с деревянным замшелым лотком,мы нашли самородную жилуили просто долбим на пустом?О, петербургские предтечи,в перстах подъемля те же свечи,ответьте правнукам своим —из вашей искры возгорелосьтакое пламя, как хотелосьего увидеть вам самим?«Динь-бом… Динь-бом…» — слышен звон кандальный.«Динь-бом… Динь-бом…» Путь сибирский дальний.«Динь-бом… Динь-бом…» — слышно там и тут.Нашего товарища на каторгу ведут.Вы ответьте, кандалы, так ли мы живем,с правдой или же с неправдой черный хлеб жуем?Вы ответьте из ночи,партизаны, избачи:гибли вы за нас, таких,или — за других?!Слышу, в черном кедрачекто-то рядом дышит.Слышу руку на плече…Вздрогнул я: Радищев!«Давным-давно на месте Братской ГЭСя проплывал на утлой оморочкес оскоминой от стражи и морошки,но с верою в светильниках очей.Когда во мрак все погрузил заход,я размышлял в преддверии восходао скрытой силе нашего народа,подобной скрытой силе этих вод.Но, озирая дремлющую ширь,не мыслил я, чтоб вы преобразилитюрьмой России бывшую Сибирьв источник света будущей России.Торжественно свидетельствуют мнео вашей силе многие деянья,но пусть лелеет сила в глубинеобязанность святую состраданья.А состраданье высшее – борьба…Я мог слагать в изящном штиле песнипро серафимов, про ланиты, персии превратиться в сытого раба.Но чьи-то слезы, чьих-то кляч мослымне истерзали душу, словно пытка,когда моя усталая кибиткатряслась от Петербурга до Москвы.Желая видеть родину другой,без всякой злобы я писал с натуры,но, корчась, тело истины нагойхрустело в лапах ласковых цензуры.Понять не позволяла узость лбов,что брезжила сквозь мглистые страницы,чиста, как отсвет будущей денницы,измученная к родине любовь.И запретили… Царственно кратка,любя свободу, но без постоянства,на книге августейшая руказапечатлела твердо: «Пашквилянство».Но чувствовал я в этой книге силуи знал: ей суждено себя спасти,прорваться, продолбиться, прорасти…Я с чистою душой поехал в ссылкуи написал, как помнится, в пути:«Я тот же, что и был, и буду весь мой век —не скот, не дерево, не раб, но человек».Исчез Радищев… Глядя ему вслед,у Братской ГЭС всепоглощенно, тайноо многом думал я, и не случайноприпомнил я, как написал поэт:«Авроры» залп. Встают с дрекольем села…Но это началось в минуту ту,когда Радищев рукавом камзолаотер слезу, увидев сироту…» [9] И думал я, оцепенело тих:достойны ли мы призраков таких?Какие мы? И каждый ли из нассумеет повторить в свой трудный час:«Я тот же, что и был, и буду весь мой век —не скот, не дерево, не раб, но человек…»

9

Е. Винокуров.

Первый эшелон

Ах, уральской марки сталь,рельсы-серебриночки.Магистраль ты, магистраль,транссибирочка.Помнишь, как глаза гляделив окна отрешенно,как по насыпи летелитени от решеток,и сквозь прутья, будто голуби,продирались, и – в полетчьих-то писем треугольники(может, кто-то подберет…)И над соснами, рябинамикружилось наугад:«Ты не верь, моя любимая…»,«Мама, я не виноват…»Но теперь — наперерезветер бьет, а наискось;«Едет Братская ГЭС!» —на вагоне надпись.Сочинили хор-оркестрмосквичи с москвичками.Едет Братская ГЭСс рыжими косичками!«Я на Сретенке жила —расстаемся с нею.Газировку я пила —Ангара вкуснее.В рюкзаке моем побилисьмамины бараночки…Мама новая, тайга,принимай в братчаночки!»(И не знаешь ты, девчонка,что в жестокий первый годтвоя модная юбчонкана портянки вся пойдет;что в палатке-невеличке,как рванет за сорок пять,станут рыжие косичкик раскладушке примерзать.Будут ноженьки в болячках.Будет в дверь скрестись медведь,и о маминых баранкахтайно будешь ты реветь.Сосны синие окрестс алыми верхами…Едет Братская ГЭСс шалыми вихрами!Пой, Алешка Марчук,на глаза татаристый.В разговоре ты молчун,ну а в песне — яростный.Но встанет ГЭС, и свет ударит,и песня странствовать пойдет:«Марчук играет на гитаре,а море Братское поет…»И в дальнем городе Нью-Йорке,где и студенты, и печать,ты будешь кратко и неловкоо Братской ГЭС им отвечать.Среди вопросов — и окольных,и злых, пронзающих насквозь,вдруг спросит кто-то, словно школьник:«С чего все это началось?»И вспомнив это все недаром,ты улыбнешься — так светло! —и, взяв у битника гитару,ответишь весело: «С нее!»)Эй, медведи, прячьтесь в лес,будто бы воробушки!Едет Братская ГЭСс гитарой на веревочке!Поколение моевыдирало, стаскивалов ржавый мусор и хламьепроволоку сталинскую.Выдрав из меня враньё,видно, перешло в меня,поколение моепервоэшелонное.И костерные дымы,и мороз, и солнцекто так чувствует, как мы, —первоэшелонны?И ты знай, страна моя,если тяжело мне,все равно я счастлив: я —в первом эшелоне!..