Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
Шрифт:
— Довольно уж поваляли! Вон как царица-то дурила. Сраму на всю Расею, да и в иноземных странах, поди-ка, судачили. Куда только царь глядел!
Палага Туранина сердито встряхивает платок, снова повязывает косматую голову (видно, и расчесаться утром не успела), говорит с раздражением:
— Немку пошто-то взял… Неужто русской подходящей не нашлось в целом царстве?
— Фрось, а кто он? — прильнула к плечу подружки вспыльчивая, но отходчивая Виринея, заметив, что та опять замкнулась, где-то далеко бродит мыслями. — Давай вечером убежим в город.
Фрося так и всполошилась:
— Можно ли?
—
— А если рассыльный? — Пашка подсел поближе. — В какую газету? В городе их полно, а устроиться некуда.
— Тебе что: ты в мастерские пойдешь, а вот нам с Фросей… Летом не здесь, так в кизячном дворе поработаем либо на кирпичном заводе, а зимой чем жить? Не сидеть же у отцов на шее!
Наследиха прислушалась, обернулась:
— Куда наладились, голубушки? В рассыльные хотите поступить? Статочное ли дело девушкам днем и ночью по чужим дворам шататься?
Лицо Фроси гаснет, утратив выражение оживленного интереса:
— Господи, а где же для нас «статочное дело»? В требухе рыться на кишечном заводе либо кирпичи из навоза лепить на кизячном дворе?
— Давай ходи моя замуж!.. — Листва на тополе затряслась, ветки затрещали. Бахтияр, толстый, как медведь, выглянул, похохатывая, из зеленого просвета.
— Этакая рожа! — со злостью пробормотала Фрося, отворачиваясь.
Но бабы сразу настроились весело: перерыв на отдых короткий, скудный полдник и того короче, только и отрады — позубоскалить.
— Какой с тебя жених! Прежде мамон подбери.
— Иди-ка, милок, мы тебя пощекотим маленько… хворостиной.
— Не серчай, Фросенька, худой жених идет — хорошему дорогу кажет.
— Зачем худой? Моя жина целый день чай пьют, биляш, шурпа кушают.
Сморщенная, черная, точно головешка, да еще кривая солдатка Танька Кривая под общий смех подскочила к татарину, прицепилась за рукав:
— Бери меня. Я баба сговорчивая и хоть некрасивая, да завлекательная. Чего вы за девчонками все гоняетесь? Они еще скусу в жизни не понимают.
Татарин брезгливо отмахивался, а Танька, озорничая, крутилась возле него, пошлепывала да пощипывала.
— Сколько у тебя жен-то? — спросила Зина Заварухина, вдоволь насмеявшись.
— Один старый да два молодой. Мало-мало играет.
— Нет, бабай, мы тебе Фросеньку не отдадим. Хватит с тебя троих, — сказала Тураниха. — И то грех великий. Как тебя только бог терпит!
Бахтияр протестующе мотнул большой головой, прищурил хитрые глаза:
— Русский мужик веселый изба каждый день ходит? Да? Каждый ночь другой девка спит? Это ваш бог чего думает?
Взрыв смеха опять спугнул с отмели суетливых галок.
— По веселым домам купчишки ходят. Бог за них не ответчик. Их там нечистый пасет.
Вирка первая перестала смеяться, выпрямилась, в голосе дрожь:
— Смеемся, а тут плакать надо, кусаться надо от злости. Нас будто нарочно мордой в грязь, в навоз суют, чтоб мы польстились на зазорно житье. Меня вчера в коробовски номера звали. Оченно, говорят, заработки хороши. И дело не трудно — умелости не требует… — Бросала страшные, охальные слова, воткнув кулаки в бока, ветер облепил юбкой тонкие бедра, раздувая подол, — вот-вот взлетит девчонка в гневном порыве.
Женщины
— Я уж все передумала, — жарко шептала она Фросе, когда пошли домой. — Надо нам настоящу работу искать. Ну чего доброго можно ждать в наших нахаловских трущобах! Не упасу я здесь своих пацанят и сама пропаду. На днях ходила в милицию. А они, паразиты, говорят: мы в семейны дела не вмешивамся. Нет, мол, таких законов, чтобы посягать на власть главы дома. Подумать только: раз отец — так может нас со свету сжить, как нашу мать сжил. Ты книжки читать?
— Нет, не приходится…
— И мне тоже. А нынче увидела у знакомой в городе книжицу… И название тако завлекательно, как в кино, — «Гангрена». Спросила, кто эта гангрена? Принцесса али страна какая? Что же ты думаешь? Оказыватся, гангрена — болезнь, по-нашему антонов огонь, когда человек заживо разваливатся на куски. И мне теперь сдается: вся наша жизнь — гангрена. Гнием на корню.
— Будет тебе! — Фрося зябко шевельнула плечами, сверкнули на шее красные стекляшки. — Смотри, какая роща красивая, травка шелковая, зеленая, Урал синий-синий. И в Нахаловке неплохо, кабы не было таких зверей, как твой батька. Надо его самого шугануть хорошенько. Я братьям скажу. Пускай они в Совет обратятся, с Коростелевым потолкуют. Царя столкнули, а на пьяницу неужто управы нет? Харитон говорит: должна у всех жизнь наладиться. Чтобы по-хорошему, чтобы радость в ней была. И я жду теперь чего-то особенного. Но, видно, у меня терпенья мало: устаю ждать.
Нестор тоже измучился от ожидания. Но он ждал встречи с Фросей, а не перемены жизни, она ему и такая нравилась.
— Улучшить условия можно без революций, — говорил он дружкам. — Все от нас самих зависит, а не от правительства.
Долгая разлука с Фросей угнетала его. Почему девушка не пришла в собор, узнать не удалось: прямо с паперти его с двумя приятелями, подготовившими все для увоза Фроси на Илек, самих «умыкнул» гарнизонный патруль. Оказалось, что один из приятелей участвовал перед этим в разбойном нападении на киргизский аул с угоном баранты да еще захватил из табуна принадлежавшего местному баю лучшего скакуна.
Так Нестор (в чужом пиру похмелье!) попал за компанию на гауптвахту, а еще через день его вместе с другими казаками сотни запасного полка спешно отправили на сбор в степные бараки.
В степях успели отполыхать ковры тюльпанов. Красные, белые, желтые чашечки их увяли и сникли, виднелись лишь жесткие настилы побуревших листьев. Струился по буграм шелковый ковыль; ждал косарей, колыхаясь волнами на ветру, высокий житняк. Заросли куги да крики чибисов выдавали близость затаившейся кое-где в низинах воды, на солончаках мертво серела бесплодная, растрескавшаяся земля, как паршой, покрытая белесоватыми чешуйками, а вокруг озер стелилась мелковетвистая упругая трава — солянка.