Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
Шрифт:
— В пойму уехали спозаранку на рубку талов.
— Я сынов тоже отправил. Да со всех дворов молодежь поехала: рвутся в леса, как на праздник. Вот без них нам и собраться бы на станичный круг да поговорить по душам. По молодежному, так сказать, вопросу.
— Это верно, — важно одобрил Шеломинцев. — Вопрос, связанный с фронтовиками, просится на повестку…
— И то! — оживился старик Караульников. — Бывалоча, чуть что — молодежь вперед. Только дадут команду: «Пики к бою!» али «Шашки вон!» — и понеслись… Крута была молодежь, вертка. А ноне казаки с фронту
— Правда твоя, Захарыч. Даже уральско войско крепкое старой верой осрамилось. — Конобеев покосился на хромого холостяка Прохора Ведякина и, хотя тот был уже немолод, приказал ему: — Иди-ка ты, парень, домой, неча тут слушать!
Прохор побагровел, неловко, но споро заковылял к воротам, а бородачи тесно сдвинулись возле скамейки и начали азартно шушукаться.
Антошка Караульников отправился рубить лес с целой ватажкой батраков. В пойме он, завзятый рыбак и охотник, чувствовал себя куда лучше, чем дома, и старшие могли быть спокойны: делянку Антон после вырубки сдаст в лучшем виде.
— Был бы ты добрым казаком и настоящим хозяином, кабы не валял дурака, — ворчал, выпроваживая его со двора, злой с похмелья дед Тихон Захарович.
Антон молчал, укладывая на телеге пилы и топоры, принимая от работников старую, прожженную у костров кошму, брезент на случай непогоды, мешки с караваями хлеба, салом, пшеном, крупной картошкой. В поле всегда брали с собой туеса и горшки в плетенках с жирным сладким каймаком, моченым терном и кислым молоком. Напоследок Антон сунул в другую телегу еще два мешка с бреднем и сетью.
— Рыбу ловить? — сердито спросил дед Тихон, услышав глухой стук грузил и шуршание балберок, но подумал о душистой, наваристой ушице и отмяк. — Судачков домой прихвати и, ежели карасей на озере зацепишь, выбери десяточка два запечь в сметане.
Фрося на своем дворе, помогая Нестору укладывать в дрожки всякую всячину, опять удивлялась обилию доброй еды. Рабочие-то в городе и в большие праздники не видят такого…
Приглядываясь к жизни в станице, она поражалась тому, как свободно, ни в чем себя не стесняя, живут казаки. Пока не прозвучит сигнал трубача на сбор, числятся они в воинских списках, но занимаются охотой, рыбалкой, водочку пьют, а черную, тяжелую работу в хозяйстве выполняют женщины да батраки.
То-то казаки так и распинаются за свою «волюшку»: дома и амбары — полные чаши, и все вокруг, что можно охватить взглядом, навечно казачеству отписано: и леса, и земля, и реки, и небо.
Нестор с кудрявым «виском» из-под папахи набекрень, одетый в простое полупальто поверх поношенного мундира и брюки без лампасов, заправленные в добротные сапоги, прыгнул на тележку и, разобрав вожжи, помог сесть Фросе. Лошади побежали рысцой…
Уже начался ноябрь, а погода стояла чудесная. Бодрило и радовало наступающее розово-холодное утро с белой изморозью на кустарниках и тонких от сухости осенних травах. Над станицей в быстро светлевшем небе курились ранние дымки. Кресты на могилах,
Что там ковали? Мало ли нужд у конников-земледельцев; одних из полка встречают, других провожают, а может, и новые кресты ладят на погост…
— Уходят фронтовики из лазаретов домой, а не всякую рану дома вылечат, — сказал Нестор, нахлестывая вожжами крутые бока лошади и тоже вслушиваясь в печально-мелодичный перезвон наковален.
Фрося, в старом пальтишке Харитины, сидела, свесив ноги и подобрав подол юбки так, чтобы не захлестнулся в колесо. Прислонясь к Нестору, она тихо радовалась, поглядывая на густую урему под яром.
Как хорошо было здесь в осеннее разноцветье! Но и сейчас тянули, приковывали взгляд эти леса шелковым отливом голых вершин, таких густых и тонких, что отдельные рощи походили на бурые, соловые, светло-серые и розоватые меха. Понизу темнела кайма кустарников, почти черных на блекло-зеленой и желтой осыпи листьев, и синели в золотой оправе речного песка гладкие зеркала воды — старицы да озера.
«Неужели все это наше… и мое? — думала Фрося, снова удивляясь. — У нас, в Нахаловке, тысячи людей, а ни одного деревца! »
— Смотри, — сказала она, теребя Нестора, — это ни на что не похоже!
И он сам удивился неожиданной новизне картины, возникшей на косогоре: золотые скирды цепочкой на сине-черном крыле леса.
— Что за лес такой?
— Ольха растет в степи по мочажинам. Негодное дерево, мозглое — ни в постройку, — ни на дрова.
— Спасибо, что так растет: голо ведь в степи. Летом тень, зелень и от ветра защита, а сейчас просто хорошо. Я деревья плохо знаю, но ежели растут — значит, надо.
Нестор засмеялся, погнал лошадь быстрее, чтобы, сделав круг, показать Фросе этот лес, никчемный и некрасивый, по его мнению.
Однако он сам удивился тому, как фантастично выглядели красно-бурые и темно-коричневые вблизи заросли ольхи, макушками похожие на засохший сосняк. Стволы обнаженных деревьев стояли вкривь и вкось, теснясь вдоль узкой лощины. За кривым их частоколом повсюду блестела вода.
Работники, подъехав на своей телеге, с недоумением поглядывали на молодого хозяина. Нестор спохватился, повел рукой в сторону поймы:
— Айда на делянку!
Снова спускались с бугра окружной дорогой. Где еще было такое утро? И резвый бег сытой лошади, и бодрящий студеный воздух, и разлив зари над лесами, над текучей и неподвижно стоявшей водой, уже схваченной у берегов тонкой коркой льда, — все подарок душе. А главное, Нестор рядом, родной и близкий.
Прихотливо изгибается в берегах веселая светло-струйная река Илек, напомнившая Фросе мутноватую, правда, красавицу Сакмару в Оренбурге, за Маячной горой, куда бегала она с подружками. «Вирка-то как там теперь? Мается от своей доброты: не видит просвета в жизни из-за папани-изверга. Покуда ребятишек вырастит, согнется в дугу!»