Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
Шрифт:
Первое, что он увидел, войдя в штаб атамана, — это свежеотпечатанный экземпляр запрещенного номера «Пролетария», лежавший на столе дежурного офицера.
«Успели-таки — тиснули для себя!» — Редактор посмотрел на газетный лист, точно на дорогого, безвременно погибшего друга.
Тут же у входа его обыскали, вывернув все карманы, булавку и то не удалось бы скрыть.
«Боитесь, чтобы я не прикончил вашего батьку, язви его в душу!» Хотя это пылкое пожелание не было высказано вслух, однако вид Коростелева, стоявшего с поднятыми руками среди обшаривавших его с ног
Поэтому, когда в комнату вошел полковник, знакомый теперь всему Оренбургу, адъютант встал поближе к арестованному редактору, зорко следя за каждым его движеньем.
— По какому праву вы закрыли нашу газету? — спросил Коростелев, шагнув навстречу Дутову.
Тот властным жестом осадил адъютанта, ринувшегося было заслонить его, приказал:
— Пошлите за губкомиссаром Архангельским! Я распорядился закрыть вашу газету, потому что вы допустили в ней оскорбительные выпады по моему адресу, — с надменным видом пояснил он, обращаясь к Александру. — С Комитетом спасения родины и гласными городской думы вы тоже не церемонитесь. А вам давно бы пора прекратить свою преступную деятельность разобщения сил русского народа.
Он вскинул голову, и в широких глазах его вспыхнули настороженно-злые огоньки. Почему этот безоружный, беспомощно-одинокий сейчас человек на боится его? На что он надеется? Губы атамана плотно сжались, отвислые щеки подобрались. Отставив ногу, заложив по привычке большой палец стиснутой в кулак руки за ремень портупеи, он смотрел в упор на взятого им под стражу Коростелева и думал:
«Чего ты корчишь из себя вождя? В любую минуту я могу тебя уничтожить! И всю твою большевистскую шайку разгоню. Никто не помешает мне теперь осуществить мой суд, скорый и правый».
Александр понимал сложность и опасность положения, но видел перед собой только самоуверенного и недалекого господского холуя, хотя и не мог отказать ему в храбрости и деловой сметке.
«Говорит о русском народе и в то же время собирается выступать против всей революционной России! Ведь образованный — кадетский корпус в Оренбурге закончил, два училища: кавалерийское да инженерное, учебу в академии генерального штаба прошел по первому разряду, а норовит стену лбом прошибить! Зря стараетесь, ваше высокоблагородие! Не мешало бы вам окончить еще наши курсы по марксизму».
То, что атаман послал за Архангельским, еще раз показало, как он поднаторел в каверзных делах, как изворотлив в политике. Значит, несмотря на свою надменную осанку жестокого сатрапа, побаивается самочинной расправы с одним из вожаков оренбургских рабочих.
— Вы хотите казнить меня, а потом заявите, что Коростелева осудили свои революционеры, — с усмешкой сказал Александр. — Но рабочие не такие простаки, чтобы попасть на вашу удочку: этих революционеров, которые прислужничают вам, мы давно разоблачили.
Ставленник Временного правительства губернский комиссар эсер Архангельский не замедлил с прибытием
— Где ваша хваленая свобода печати? На каком основании вы натравили своих громил на типографию «Пролетария»?
— Ваша газета призывала к восстанию, — резким, не допускающим возражения тоном сказал Дутов.
— Да, призывала. Но вооруженное восстание в Петрограде уже произошло…
— Мы не хотим, чтобы подобное безобразие произошло и в Оренбурге.
— Это произойдет помимо вашего желания.
Дутову захотелось ударить дерзкого большевика, но он сдержался.
— Кто писал передовицу для последнего, запрещенного номера?
— Я. Разгромив типографию и взяв меня под арест, вы вызовете бурю гнева в рабочей среде: газета принадлежала рабочим.
— Мы ничего не будем иметь против вашей газеты и вас освободим, если вы выбросите лозунг «Да здравствует власть Советов!», — вкрадчиво заговорил Архангельский. — И поменьше о вооружении и диктатуре пролетариата.
— Это наши боевые лозунги. Выбросить их мы не можем. Вам пора знать, что в принципиальных вопросах большевики не торгуются.
— Посадим вас в тюрьму и будем судить со всей строгостью закона военного времени, — мрачно объявил Дутов и, хлопнув дверью, вышел из комнаты.
— Какие вы мелкие людишки! — сказал Коростелев Архангельскому, сразу поблекшему без своего покровителя.
В казачьих станицах возвышение атамана Дутова было встречено одобрительно: это укрепляло значение войска в губернии, хотя объявленное военное положение в Оренбурге многих заставило насторожиться.
— Не-ет, язви тя! Покуда мир стоять будет, в чести и славе должно находиться казачество! — говорил, не попадая ногой через высокую подворотню, крепко подгулявший на радостях Тихон Захарович Караульников.
Спотыкался еще не дряхлый дед, но на ногах держался упорно, пиная препятствие, возникшее на пути, пока не приметил его из окна сам хозяин Григорий Прохорович Шеломинцев, только что приехавший из Оренбурга через Илецкую Защиту.
— Харитина! Духом лети, помоги гостю войти во двор. — Шеломинцев хотел сказать «в дом», да вовремя сообразил, что крутые ступеньки крыльца вовсе не осилить пьяному бородачу; надел папаху, шинель внакидку и сам вышел навстречу.
Харитина уже вынула подворотню, подвела старика к лавочке у летней кухни и, пряча озорной смешок, предлагала:
— Может, рассольцу огурешного принести али браги-кислушки?
Дед Караульников охотно присел, почуяв под собою твердую опору, приосанился, но от напитков, зряшных по его мнению, отказался.
— Это уж моему папане по состоянию их здоровья. А я ишо могу и самогону стаканчик за здравие нашего атамана…
Григорий Прохорович движением тяжелых бровей отослал Харитину и присел рядом с отцом своего однолетка, войскового старшины Караульникова, ускакавшего вчера в Оренбург с отрядом мобилизованных казаков нести службу при войсковом штабе.