Собрание сочинений. Том 6

Энгельс Фридрих

На русском языке публикуется впервые

ПОРАЖЕНИЕ ПЬЕМОНТЦЕВ

I

Кёльн, 30 марта. Предательство Раморино принесло свои плоды. Пьемонтская армия совершенно разбита под Новарой и отброшена к Боргоманеро, к подножью Альп. Австрийцы заняли Новару, Верчелли и Трино, и им открыт путь на Турин.

До сих пор еще нет более подробных сведений. Но одно несомненно: без Раморино, давшего австрийцам возможность вклиниться между различными

пьемонтскими дивизиями и изолировать часть из них, победа австрийцев была бы невозможна.

Что Карл-Альберт тоже совершил предательство, в этом не может быть сомнений. Но совершил ли он его только через посредство Раморино или еще как-либо — об этом мы узнаем лишь впоследствии.

Раморино — это тот самый авантюрист, который, после более чем сомнительной карьеры во время польской войны 1830–1831 гг., в 1834 г., во время Савойского похода^[292], исчез со всей военной казной как раз в тот самый день, когда дело приняло серьезный оборот, а позже, в Лондоне, составил для экс-герцога Брауншвейгского за 1200 фунтов стерлингов план завоевания Германии.

Сам по себе факт, что подобный аферист мог получить такой пост, доказывает, что Карл-Альберт, который больше боится республиканцев Генуи и Турина, нежели австрийцев, уже с самого начала задумал предательство.

Что после этого поражения ожидают революции и провозглашения республики в Турине, — видно из того, что такой поворот событий хотят предотвратить отречением Карла-Альберта от престола в пользу его старшего сына.

Поражение пьемонтцев имеет большее значение, чем все немецкие императорские фарсы, вместе взятые. Это — поражение всей итальянской революции. После победы над Пьемонтом — очередь за Римом и Флоренцией.

Но если только все признаки не обманывают, то именно это поражение итальянской революции явится сигналом к взрыву европейской революции. Французский народ видит, что по мере того как собственная контрреволюция внутри страны все больше и больше порабощает его, вооруженная иностранная контрреволюция всо ближе подступает к его границам. Июньской победе и диктатуре Кавеньяка в Париже соответствовало победоносное наступление Радецкого вплоть до Минчо; избранию в президенты Бонапарта, министерству Барро и закону о клубах^[293] соответствуют победа при Новаре и продвижение австрийцев к Альпам. Париж созрел для новой революции. Савойя, которая уже в течение года подготовляет свое отложение от Пьемонта и присоединение к Франции, которая противилась участию в войне, — Савойя пожелает броситься в объятия Франции; Барро и Бонапарт должны будут ее отвергнуть. Генуя, а быть может, и Турин, если не будет уже слишком поздно, провозгласят республику и обратятся за помощью к Франции, а Одилон Барро с важностью ответит им, что он сумеет оградить целостность сардинской территории.

Но если министерство не желает этого знать, то парижский народ отлично знает, что Франция не должна терпеть австрийцев в Турине и Генуе. И парижский народ их там не потерпит. Он ответит итальянцам победоносным восстанием, и французская армия, единственная армия в Европе, не бывшая с 24 февраля^[294] на поле битвы, примкнет к нему.

Французская армия горит нетерпением перейти Альпы и померяться силами с австрийцами. Не в ее обычае выступать против революции, которая сулит ей новую славу и новые лавры, которая выступает под знаменем борьбы против коалиции. Французская армия — это не то, что «Моя доблестная армия».

Поражение итальянцев вызывает чувство горечи. Ни один народ, кроме поляков, не был так унижен и угнетен своими более сильными соседями, ни один не сделал

столько отважных усилий, чтобы сбросить давившее его иго. И каждый раз этот несчастный народ принужден покоряться своим угнетателям. Единственный результат всех усилий, всей борьбы — новые поражения! Но если нынешнее поражение будет иметь своим последствием революцию в Париже и вызовет европейскую войну, предвестники которой видны повсюду; если это поражение послужит толчком к новому движению на всем континенте — движению, которое будет носить совсем иной характер, нежели прошлогоднее, — тогда даже у итальянцев будет основание поздравить себя с таким исходом.

II

Кёльн, 1 апреля. По последним сведениям, полученным из Италии, поражение пьемонтцев при Новаре отнюдь не имеет такого решающего значения, как об этом сообщалось в телеграфной депеше, посланной в Париж.

Пьемонтцы потерпели поражение, они отрезаны от Турина и отброшены в горы. И это все.

Если бы Пьемонт был республикой, если бы туринское правительство было революционным и имело мужество прибегнуть к революционным мерам, — ничто не было бы потеряно. Но итальянская независимость гибнет — не из-за непобедимости австрийского оружия, а из-за трусости пьемонтской королевской власти.

Чему обязаны австрийцы своей победой? Тому обстоятельству, что вследствие предательства Раморино в пьемонтской армии две дивизии были отрезаны от остальных трех, и эти три изолированные дивизии были разбиты численно превосходящими силами австрийцев. Эти три дивизии оттеснены теперь к подножыо Валлисских Альп {Итальянское название: Пеннинские Альпы. Ред.}.

Огромной ошибкой пьемонтцев с самого начала было то, что они противопоставили австрийцам только регулярную армию, что они хотели вести самую обычную, буржуазную, добропорядочную войну. Народ, который хочет завоевать себе независимость, не должен ограничиваться обычными способами ведения войны. Массовое восстание, революционная война, партизанские отряды повсюду — вот единственный способ, при помощи которого малый народ может одолеть большой, при помощи которого менее сильная армия может противостоять более сильной и лучше организованной.

Испанцы доказали это в 1807–1812 гг.^[295], венгры доказывают это и сейчас.

Хшановский был разбит под Новарой и отрезан от Турина; Радецкий стоял в 9 милях от Турина. В таком монархическом, хотя и конституционном государстве, как Пьемонт, исход кампании был тем самым решен; к Радецкому обратились с просьбой о мире. Но в республике этим ничего не было бы решено. Если бы не неизбежная трусость монархии, у которой никогда не бывает мужества прибегнуть к крайним революционным средствам, если бы не эта трусость — поражение Хшановского могло бы стать счастьем для Италии.

Будь Пьемонт республикой, которая не обязана считаться с монархическими традициями, у него была бы возможность совсем иначе закончить кампанию.

Хшановский был отброшен к Бьелле и Боргоманеро. Там, где швейцарские Альпы препятствуют дальнейшему отступлению, где почти невозможно рассредоточить армию по двум или трем узким речным долинам, было бы легко собрать армию воедино и смелым наступлением свести на нет победу Радецкого.

Если бы полководцы пьемонтской армии обладали революционным мужеством, если бы они знали, что в Турине находится революционное правительство, готовое на самые решительные действия, им было бы ясно, что следует предпринять.