Ах, как жарко бежать, и жара какова,и горит под ногами земшар,если это бежит журфаковкана стихи, как бегут на пожар.А бывает потом, что в замотанности,нету места в душе для стихов,нету места в душе для молодости,только тягостный груз пустяков.Но одна есть на свете журфаковка,что живет и грустя и шутя,то печальная, как журавушка,то светящаяся, как дитя.Она ходит как будто по лезвию,беззащитная в мире совсем,незаметно спасая поэзию,не написанную никем.2009
2010
Сглаз
Там, где любовь напоказ, там и сглаз.Сглазили, сглазили, сглазили нас.Я неподвижен. Вздохнуть нельзя.Тяжче булыжин стали глаза.Кто эта женщина надо мной?Мне она быть не может женой,ибо она еще так молода,а от меня — вот-вот ни следа!«Кто ты?Не лги мне, что ты жена».«Если ты хочешь — я не она.Я твоя дочь.Я пришла помочь».«Дочь у меня когда-то была,но, не родившись, она умерла.Дашенькой мы называли ее,наше невыношенное дите…Боль раздирает меня в глубине:Ты мне не дочь. Не поможешь ты мне».«Стой, ты не должен сейчас умирать!Если ты хочешь – я твоя мать.Если ты хочешь – твоя сестра,Только тебе умирать не пора.Что быть женой? Это сглаз отвести.Стать тебе всеми, кто может спасти!»31 января 2010
Вторая встреча с хемингуэем
Он так похож был на Хемингуэя.
А после я узнал,
что это был Хемингуэй.
«Встреча в Копенгагене» (1960)
Поколений потерянных столькихпотерянный прародительвосседает за стойкой опять,а вот выпить не может в родной «Флоридите».Упекли его в бронзу.Он лишь для туристов приманказдесь, на острове лозунгов,смуглых красавиц и манго.И потеряна им,недошедшая до Сталинграда,чтобы русским помочь,подло преданная Интербригада.«Измы» рушатся.Это жестоко, сеньора История,но справедливость капризна,Никакого не надо нам «изма»,за исключением гуманизма.Здесь, на яхте «Пилар», он дежурил у волн,где фашистская мина на мине,и они еще плавают в чьих-то мозгах,недовыловленные в мире.Ну, а что же такое с тобой, —компаньеро Эухенио?Ты устал.Но усталость смертельная от вдохновения —это все-таки жизнь,а не гибельное отдохновение.И решиться непросто,но все же однажды решись тыстольким антифашистам притворнымс презрением шваркнуть:«Фашисты!»Если это и естьтак с издевкой осмеянная «хемингуэевщина»,надо сделать свой выбори встать против кодла хамеющего!Я подсел к Хэму в бареполвека назад, в Копенгагене,увидав, как он шелчуть вразвалку, с повадками капитанскими.Он тогда заказал, как я помню,лишь русскую водкув настроенье хорошем,как будто взорвал он чужую подлодку.А вот я промолчал.С ним не чокнулся.Вместе не выпил.Боже мой, почему мы не чувствуем чью-то нависшую гибель?И шепчу я: «Что с вами?Быть памятником бросьте.Вы, живой, так нужны.Что ж вы прячетесь в бронзе?»31 января 2010
Белорусинка
Памяти моей белорусской бабушки
Ганны Евтушенко из деревни
Хомичи Калинковичского района
Я ношу в себе Калинковичи,и весь мир в себе ношу,но все дело не в количествестран, а в том, чем я дышу.Я дышу деревней Хом ичи,где засовы без замков,где быть замкнутым не хочется,потому и я таков.Я дышу, как по наитию,пепел сглатывая с губ,дымом, реющим невидимоиз хатынских черных труб.И с безвинною виновностьючую я, как пахнет синьпорохом из дул винтовочных,где Хатынь и где Катынь.И я вижу непрощательнопепел множества людей,да и пепел обещательных,обнищательных идей.Я воспитан пепелищами,и хотя я с детства голь,кто посмеет звать нас нищимиза богатство стольких горь.Видел я в эвакуациивсю страну, голодный шкет,а мне все не привыкается,что ее на свете нет.Было – падал, было – рушился,но всю жизнь, как на войне,и сроднились белорусинкаи сибиринка во мне.Да и вся моя поэзияв себе родину спасла,партизанское, полесское,ставя выше ремесла.Не сидел я, правда, в лагере —лагерь сам сидел во мне, —где он, дед мой, неоплаканнопохоронен был в стране?Я, за всех стоять наученный,как за общую страну,Ермолаю свет Наумычупосвятил свою войну.И связная партизанскаябабка Ганна-Беларусьиз колышущихся зарослейшепчет мне: «Внучок, не трусь!»В безвойновом новом будущемпусть мне кто-то принесетбелорусских незабудочекс партизанских тех болот.И пульсирует, как жилочка,может, главная во мне,всем, кто спас меня, должиночкагде-то в самой глубине.Я не столько из писателей,и совсем не из богов,сколько просто обязательныйотдаватель всех долгов.Февраль 2010
Ода лопате
«А снег идет, а снег идет…»
Из моей ранней песни на музыку А. Эшпая
Не прибегая к выдумкам и трепу,Я расскажу про Пачикова Степу.Ему происхождение удинадороже было званья господина,как будто бы за ним из дальней даликак за посланцем горы наблюдали.И словно смысл отцовского наказа,он соблюдал свободный нрав Кавказа.В студентах он не ввязывался в драки —плакаты клеил: «Руки прочь от Праги!»,запутывал, напялив туфли-лодочки,следы, на них побрызгав малость водочки.Его нашли и сладостно пымали,да вот в компьютерах не понимали.И был он, хоть и бес его попутал,им нужен, словно он самокомпьютер.Среди застоя и его гниенийон был первокомпьютерщик. Был гений.И думаю, что гением остался,и никогда не превратится в старца.Удином оставался он доныне,единствен в Силиконовой долине,а ныне скрылся в логове, в Нью-Джерси,ведь он удин, но не в звериной шерсти,а в самом нежном в этом бренном миреимпериалистическом кашмире.Кавказинка в нем вовсе не завяла.Е-мейл пробил холм снежного завала.Не обнаружив в тайниках пропана,наш Степа прорычал: «Пиши пропало…»Но стал писать, и от замерзших пальчиковкомпьютер ожил: «Не сдавайся, Пачиков!»Но не компьютер – помогла лопата,и стал копать он, кашляя хрипато,подав крутой пример снегокротовья,удинского железного здоровьяпример миллионерам, голодранцам,американцам, русским, итальянцам,а завтра, может быть, и африканцам,и всем грядущим снегозасыпанцам,и, уж конечно, всем самокопанцам.Его с лопатой, ну, хоть в бронзе выставьна всепланетный съезд пачиковистов!Что вспоминал обледенелый Степа?У Трубной дом, смесь диссенды и стеба,где грезилось ему, что из бараковРоссию может выволочь «Параграф».О, первое компьютерное племя,которому в обеденное времяи, не стряхнув с бородки макарон,Иртеньева читал он в микрофон.Но чем же завершилось это, Степа?Как Русь, в снегу Америка, Европа,и там, и тут сейчас капитализмы,как дуализмы, снегозавализмы.Нас не спасет от снегорезультатаиртеньевская древняя цитата…А что спасет? Бессмертная лопата.Февраль 2010
Куда едут крыши
Я не только поэт площадей.Я поэт всех нормальных людей.А порою хочу — ну, хоть маленькуюзавести в себе ненормалинку.Скучно…Как-то все скученно,Скрученно…А кто-то оправдывается,но зряшно:«Все-таки «скушно» лучше, чем «страшно».Слух мне режет страшный скрежетраскуда-то едущих крыш.Раскудахтались, ржавые… Ишь! Кыш!Крыша по русскому иносказанию —разум, главнее, чем голова,и чеченцы в Грозном, и татары в Казани«врубаются» в сленговые слова,Мне сказанул со вкусом якут:«У нас якутята сленг во как секут!»(хотя при чем, простите, здесь кнут).И слова, как плевки летят, куда плюнется,неизвестно куда еще крыши плюхнутся.Страшно едущих крыш,будто сведущих крыс,так попискивающих,как помесьвзрыва со всхлипом, почти по Т. С. Элиоту.Езда крыш по воздуху подобна полету.Вот оно зрелище,в небе зреющее —надо всеми державами,дряхлыми и моложавыми,сдирая железными заусенцами афиши,у всего человечества едут крыши.Hе найдете себе ниши,если всюду едут крыши!Едут крыши из-за страсти,но не к бабам —«к бабкам»,к власти,и протыкая углами и остриямивесьземнойшар,каркают крошащимися кровельными краямикарр-карр-карр…Едут крыши на куршевелие,шеями ищущими пошевеливая,едут крышив Парижи,едут в Индию к богу Кришне.«Я – Ваня.У нас такая прикольная мания.Мы теперь кришнаиты —Маня и я…А из нашего сына байк-рокер вышел…»Едут крыши для крышеваниятех, кто давно обескрышел.Крыши поехавшие —ну не потеха ли?Ржавчиной ихвсе мы дышим.Выдохнул Юра Гагарин «поехали!»все-таки людям —не крышам!Я обожаю множество лиц,Гомельщину,Оклахомщину,да вот, хотя не люблю я границ,я не люблю их взломщину.Во мне еще с детства надежда хранится,что просто возьмут да исчезнут границы,забудутся древности – «паспорт»,«виза»…Скажите,вы «за»?Андерсеновский мальчик, задает вопрос постаревшей статуе Либ ерти,у которой подмышки бронзовые все-таки чистенько выбриты:«Тетя, куда едут крыши?»Но непонятно – слышит онаили не слышит.Так я в своем детствеспрашивал что-то у статуи Ленина.А она не ответила.Может, в ответе была не уверена.Коммунизм потерял почти все,и так надоел всем на свете.Капитализм захватил почти все,и тоже всем надоел…Дети, придумайте что-нибудь третье,чтобы мир, заскучав,окончательно не одурел.Спите, дети, тише, тише.Пусть у взрослых едут крыши, —так задумал кто-то свыше.А у вас крыши пускай не едут —лучше вы изобретите этот…То есть…Как его?Да нет, никакой не метод…Но ради Бога что-то попроще.То естьпросто-напросто то,где главное – совесть.То есть, самое то,то есть, мир тот самый,где никогда не разводятся папа с мамой.Февраль 2010
Памяти Владимира Мотыля
Фальшь была многорука, как Шива,Опошляла и песни, и флаг.И романтика маршей фальшивоЗаглушала хрипящий ГУЛАГ.И с нелегкой судьбою Володя,А с фамилией легкой – Мотыль,Воскресил нам в прорыве к свободеИроничной романтики стиль.Но с иронией вот что бывает —С финкой ненависти под полойЗлой иронией лишь убивают,А от злобства спасают – незлой.Напрягалось чиновное быдло,На просмотре угрюмо сопяПри словах «За державу обидно!»,А обиделось вдруг – за себя.И глядели на фильм косовато,Да вот Бог его, видимо, спас,Потихоньку шепнув космонавтам:«Перед взлетом крутить каждый раз!»Самотрусость – вот наше наследство,Да и самозловредство притом.Это русское самозапретствоНа все то, чем гордимся потом.Все невыигранные битвыОттого, что к себе все сведя,При словах «За державу обидно!»Обижаемся лишь за себя.А еще – иногда так постыдно,Что не стыдно нисколечко тем,Кому лишь за державу обидно,И всем ясно, что им, очевидно,За людей не обидно совсем.23 февраля 2010
«Корпоратив»
«Сплошные буржуи на сцене поют для буржуев за столиками.Не все и не всех еще съели. Дальнейшее – за историками.Неужто поэтам России, что были мятежны веками,придется для буржуазии прислуживать массовиками?»Так думает могиканин российской революционности,уже раза три остаканен и с чувством своей уцененности.Романтик-шестидесятник, ходячая плохо реликвия,погибших иллюзий остаток, и высох викинга лик его.Сидит он рядом с японкой, чье имя почти Хиросима,и у нее упорно допытывается некрасивоправда ли, что однажды она сказала рабочим,чтоб касками этак отважноони колотили не очень,а лучше бы, вспомнив сказки,взамен баррикадной борьбы,шли собирать в эти каскиягоды и грибы.Но все подозренья излечивая,от дамы – духов аромат.Она пожимает плечиками:«Типичнейший компромат».Не верить? Верить? Во что – без промашки?Вот политические ромашки.И он, ее «Мицуко» вдышав,с ней чмокается на брудершафт.А про нее чьи-то харинашептывают: «Мата Хари».Не хочет видеть масс-медиа,что, может, в ней скрыта трагедия.Чего бы это ни стоило,нас, как экспонаты истории,собрали сюда, сколотивтусовочный корпоратив.Чем жизнь все корпоративней,тем каркание противней.Все танки и автоматы,все пьянки и компроматы, —кто это сейчас разберет?И кто на кого врет?Быть может, все наоборот?Со сцены какие-то комикииз нас выжимают колики,но, кажется, все равно,что им и самим не смешно.Герой мой не раз был оболганным,но не был по счастью оболтусом,и времени не терял,чтоб опровергать матерьял.Заслуги его не засчитаны,но помнит он время древнее,когда-то до дыр зачитанный,роман Леонида Андреевапро бомбометателя Сашку, прославленного Жегулева.А тут мой герой влип в компашку,где кто-то, давая отмашку,тычет поэту бумажку: «Ваш выход после жонглера».Февраль 2010P. S. Но что все мои обидки,и разве все это – беда,когда две вдовы – две шахидки,готовились к взрыву тогда.Зачем я воспел Веру Фигнер,ее неразумно ценя,и вовремя бесов не выгнал,вселившихся и в меня.Но кто же убил Альдо Моро —да нет, не простой жиголо,а сын средиземного моря, —и твой, Александр Жегулев.Какой будет отклик небесный —что делать и кто виноват?Начнем воспитание с «Бесов» —иначе нас всех не простят.
Впроголодь
Посвящается мое жене Маше,
убедившей меня переписать это,
вначале невнятное, стихотворение
Впроголодьжил я, и все, о чем только читал, мне хотелось попробовать.В детстве моем не гишпанском, а шпанском,снились и мне ананасы в шампанском,но кроме хлеба полынного, в собственной горечи неповинного,не было снившегося всего —только клочок объявления магазинного:«Седни нет ничего».Впроголодьжил я, как зритель отечественного кино,с детства влюбленный в Ладынину, после тридцатника – в Проклову(меня и сейчас они трогают все равно).Но как нас цензура ни тормозила,и хотя мы не слыхивали про плюрализм,вы, Вивьен Ли и Джульетта Мазина,на цыпочках все-таки к нам пробрались.Впроголодьжили мы, стоя за Хемингуэем, Ремарком, Булгаковым в очередях.Будто на проповедь,мы на стихи в Политех прорывались, головы очертя.С умственным игомполурасстались,и полуналадили мы с человечеством связь.Мы выросли из голоданья по книгам,и сами книгами становясь.Впроголодьвыжил. Я сыт. А вот сытости как не бывало,Впрок о лед,видно, шпана мне башку, чтобы крепче была, разбивала.Проданностьтем не грозит,кого не подкупят ни тишь, ни гладь.Свободу не сдавший впроголодь,и за позолоченной проволокойя буду по ней голодать.Апрель 2010