Собрание сочинений
Шрифт:
— Да у тебя еще кровьидет, елки-палки. Ты приложил бы что-нибудь.
— Перестанет. Слышь. Так ты будешь в канасту или не будешь?
— В канасту, елки-палки. Ты вообще в курсах, сколько сейчас времени?
— Еще не поздняк. Всего где-то одиннадцать, полдвенадцатого.
— Всегогде-то! — говорит Экли. — Слышь. Мне утром вставать на мессу,елки-палки. А вы там — орать и сраться, нафиг, посреди… А какого хера вообще дрались?
— Долго рассказывать. Не хочу тебя грузить, Экли. Думаю о твоем благополучии, — говорю. Я ему никогда про свою жизнь не рассказывал. Во-первых, он еще тупее Стрэдлейтера. Рядом с Экли Стрэдлейтер — нафиг, гений. — Эй, — говорю, — а ничего, если на койке Эли сегодня посплю? Он же до завтра не вернется? — Я, нафиг, отлично знал, что не вернется. Эли ездил домой почти на каждые, нафиг, выходные.
— Не знаю я, когда он, нахер, вернется, — говорит Экли.
Ух как меня такое достает.
— Это в каком смысле, нахер, ты не знаешь, когда он вернется? Он же всегда только в воскресенье вечеромприезжает, нет?
— Да, но, елки-палки, я ж не могу разрешать кому попало спать на его койке,если им приспичит.
Я чуть не сдох. Не вставая с пола, дотянулся и потрепал его, нафиг, по плечу.
— Ты просто принц, сынок, — говорю. — Знаешь, что ты принц?
— Нет, я в смысле… Я ж не могу никому сказать: валяй, спи…
— Настоящий принц. Ты, сынок, — джентльмен и истинный ученый. — И это вообще-то правда. — А у тебя случайно покурки не найдется? Скажи «нет» — или я на месте сдохну.
— Вообще-то нет. Слышь, так вы за каким хером подрались-то?
Я ему не ответил. Только встал, подошел к окну и выглянул. Мне вдруг так одиноко стало. Уж лучше б я, наверно, и точно сдох.
— Так вы все-таки из-за какого хера дрались? — спрашивает Экли уже, наверно, в полусотый раз. Зануда, ни дать ни взять.
— Из-за тебя, — говорю.
— Из-за меня,елки-палки?
— Ну. Я защищал твою, нафиг, честь. Стрэдлейтер сказал, что ты — говнецо человечек. А я такого спустить ему не мог.
Тут он разгоношился:
— Правда? Шутишь? Правда, он так сказал?
Я ответил, что шучу, а затем пошел и лег на кровать Эли. Ух как мне было паскудно. Так, нафиг, одиноко.
— У вас тут воняет, — говорю. — Твои носки добивают аж досюда. Ты их что, в стирку не сдаешь?
— Если не нравится, ты знаешь, что делать, — говорит Экли. Остряк, тоже мне. — Как насчет свет, нафиг, выключить?
Только сразу выключать я не стал. Полежал на койке Эли, подумал про Джейн и всяко-разно. Меня просто сносило с тормозов все это долбанутое безумие, когда я думал, как они со Стрэдлейтером сидят где-то в машине этого толстожопого Эда Бэнки. Стоит подумать про такое — и в окно прыгнуть хочется. Фигня в том, что вы Стрэдлейтера не знаете. А я его знал. Почти все парни в Пеней только трепалисьпро то, как они все время девчонок сношают, — вот Экли, например, — а этот Стрэдлейтер и впрямь их сношал. Я лично знал по крайней мере двух, кого он оприходовал. По-честному.
— Экли, а расскажи мне о своей увлекательной жизни, сынок, — говорю.
— Как насчет свет, нафиг, погасить? Мне утром на мессу вставать.
Я встал и выключил, пусть радуется. Потом снова лег на койку Эли.
— Ты чего — спать будешь на койке Эли? — спрашивает Экли. Само радушие, ух.
— Можно. А можно и нет. Ты не кипишись.
— Я не кипишусъ.Только мне жуть как не хочется, если Эли вдруг придет, а тут кто-то…
— Расслабься. Не буду я тут спать. Я не стану злоупотреблять твоим, нафиг, гостеприимством.
Через пару минут он уже храпел, как подорванный. А я все равно просто лежал в темноте и старался не думать про этих Джейн со Стрэдлейтером в этой их, нафиг, машине Эда Бэнки. Только куда деваться? Фигня в том, что я знал, какой у этого Стрэдлейтера метод. Оттого все еще хуже. Мы с ним однажды устроили спаренную свиданку в машине Эда Бэнки, и Стрэдлейтер сидел сзади со своей девкой, а я со своей — впереди. Ну и подходцы у этого парня. Он вот чего делал: он девке своей давай гонять пургу — тихо так, искренне,вроде бы он не только очень симпотный парень, но и путёвый, искренний. Ячуть не сблевнул. Девка его канючит: «Нет — прошутебя. Пожалуйста, не надо. Прошутебя». А этот Стрэдлейтер пуржит себе дальше, искренне, как Авраам Линкольн, — и в конце концов сзади повисает такое неслабое молчание. Сплошной неудобняк, по-честному. Не думаю, что он ту девку тогда оприходовал, но очень к тому, нафиг, близко. Оченьблизко, нафиг.
Лежу я себе и пытаюсь не думать, и слышу, как у нас в комнате этот Стрэдлейтер из тубза вернулся. Сложил свои захезанные приблуды и всяко-разно, окно открыл. Очень он у нас свежий воздух любит. Потом, чуть погодя, выключил свет. Даже не стал смотреть, куда я делся.
А на улице еще тоскливей. Даже машин больше не слышно. Мне так одиноко и паскудно сделалось, что даже захотелось разбудить Экли.
— Эй, Экли! — как бы шепчу я, чтоб Стрэдлейтер через шторки не услышал.
А Экли меня не слышит.
— Эй, Экли!
Все равно не слышит. Дрыхнет, как бревно.
— Эй, Экли!
Ну вот тут услыхал.
— Да что с тобой за херня такая? — говорит. — Сплю я, елки — палки.
— Слышь. А как в монастырь поступают? — спрашиваю. Я как бы раздумывать начал, не поступить ли. — Надо католиком быть и всяко-разно?
— Само собой, надо быть католиком. Гад, ты меня разбудил, только чтоб со своими тупыми воп…
— Ай, да спи себе дальше. Никуда я не пойду. Мне все равно везет так, что поступлю куда-нибудь, а там монахи неправильные. Дурацкие гады какие-нибудь. Или просто гады.