Собрание сочинений
Шрифт:
— Что случилось? — спросила Джинни, глядя на него во все глаза.
— Ох… Слишком долгая история. Я никогда не достаю людей, с которыми не знаком хотя бы тыщу лет. — Он отсутствующе и досадливо уставился куда-то в окна. — Но никогда больше я не стану считать себя даже отдаленнейшимзнатоком человеческой натуры. Можете меня цитировать направо и налево.
— Что случилось? — повторила Джинни.
— Ох, господи. Этот тип, с которым я делил квартиру много, много, много месяцев, — я даже не хочу о нем говорить… Этот писатель, —добавил он удовлетворенно — вероятно, вспомнив любимое проклятие из романа Хемингуэя. [61]
61
Аллюзия на 16-ю главу романа американского писателя Эрнеста Миллера Хемингуэя (1899–1961) «Фиеста (И восходит солнце)» (1926): «Скажи ему, что, по-моему, писать — занятие гнусное, — говорил Билл. — Скажи, скажи ему. Скажи ему; мне стыдно, что я писатель» (пер. В. Топер).
— Что он натворил?
— Честноговоря, я бы не стал пускаться в детали, — сказал молодой человек. Презрев прозрачный хумидор на столе, он вытащил сигарету из своей пачки и прикурил от собственной зажигалки. Руки у него были крупные. Они вовсе не выглядели ни сильными, ни умелыми, ни чувствительными. Однако действовал он ими так, будто их гнало не вполне ему подконтрольное эстетическое неистовство. — Я решил, что даже думать об этом не стану. Но я в таком просто бешенстве, — сказал он. — То есть, вот вам такой жуткий типчик из Алтуны,штат Пенсильвания, — или откуда-то вроде.Явно умираетс голоду. Я же достаточно добр и порядочен— а я вообще такой добрый самаритянин, — поэтому принимаюего к себе в квартиру, эту абсолютно микроскопическую крохотную квартирку, где сам едва могу повернуться. Знакомлю его со всемисвоими друзьями. Терплю, пока он замусоривает всюквартиру своими кошмарными рукописями, окурками, редиской,всякой пакостью. Представляю его всем до единого театральным продюсерам Нью-Йорка. Таскаюего грязные рубашки в прачечную и обратно. И после всегоэтого… — Молодой человек помолчал. — И вот итог моей доброты и порядочности, — продолжил он, — Этот гнус уходит из дому в пять или шесть утра — не оставил мне даже записки и выгреб все до крошки отовсюду, куда только смог залезть своими мерзкими грязными лапами. — Он умолк и затянулся, тонкой струей со свистом выпустил дым изо рта. — Я не желаю об этом говорить. Вот не желаю и все тут. — Он посмотрел на Джинни. — Мне очень нравится ваше пальто, — произнес он, уже встав с кресла. Подошел, пощупал лацкан. — Миленькое. Такой хорошейверблюжьей шерсти я с войны не видел. Можно спросить, где вы его достали?
— Мама привезла из Нассо.
Молодой человек глубокомысленно кивнул и отступил к креслу.
— Одно из немногих мест, где можно достать поистине хорошуюверблюжью шерсть. — Он сел. — Она там долго пробыла?
— Что? — спросила Джинни.
— Ваша мама долго там пробыла? Я почему спрашиваю — моямама была там в декабре. И часть января. Обычноя езжу с ней, но такой заполошный был год, я просто не смог вырваться.
— Она там была в феврале, — сказала Джинни.
— Здорово. Где останавливалась? Знаете?
— У моей тети.
Он кивнул.
— Можно спросить, как вас зовут? Вы — подруга сестры Фрэнклина, как я понимаю?
— Мы учимся в одном классе, — сказала Джинни, ответив только на второй вопрос.
— А вы не та прославленная Максин,о которой Селена все время говорит?
— Нет, — ответила Джинни.
Молодой человек принялся отряхивать ладонью брючные отвороты.
— Я с головы до пят в собачьей шерсти, — сказал он. — Мама на выходные ездила в Вашингтон и зверя забросила ко мнев квартиру. Он, конечно, вполне симпатичный. Но такие мерзкие привычки. У вас есть собака?
— Нет.
— Вообще-то, я думаю, держать их в городе жестоко. — Он бросил чиститься, откинулся на спинку и снова посмотрел на часы. — Этот мальчик, сколько его помню, никогдане приходит вовремя. Мы идем смотреть «Красавицу и чудовище» Кокто, [62] а на этукартину поистине следуетприходить вовремя. То есть, если не прийти, все очарованиепропадет. Вы его видели?
62
«Красавица и чудовище» (1946) — фильм французского поэта, художника и кинематографиста Жана Кокто (1889–1963).
— Нет.
— О, всенепременно сходите! Я его смотрел восемь раз. Это абсолютно чистый гений, — сказал он. — Я пытаюсь затащить на него Фрэнклина уже много месяцев. — Он сокрушенно покачал головой. — Ох уж этот его вкус. В войну мы с ним работали в этом жутком месте, и мальчик просто силком таскал меня на самые невообразимые картины на свете. Мы смотрели и про гангстеров, и вестерны, и мюзиклы…
— Вы тоже работали на самолетном заводе? — спросила Джинни.
— Господи, да. Долгие, долгие, долгие годы. Давайте об этом не будем, прошу вас.
— У вас, значит, тоже плохо с сердцем?
— Боже правый, нет. Постучим по дереву. — Он дважды стукнул по ручке кресла. — Я здоров, как…
Когда вошла Селена, Джинни вскочила и двинулась ей навстречу. Селена сменила шорты на платье — в иной ситуации Джинни это взбесило бы.
— Извини, что бросила тебя, — неискренне произнесла Селена, — но пришлось дождаться, когда мама проснется… Привет, Эрик.
— Привет, привет!
— Мне все равно не нужны деньги, — сказала Джинни, понизив голос, чтобы услышала только Селена.
— Что?
— Я тут подумала. Ну то есть, ты же мячи все время приносишь и все такое. Я об этом забыла.
— Но ты же сказала, что я за них не плачу и поэтому…
— Проводи меня, — сказала Джинни и вышла первой, не попрощавшись с Эриком.
— А я думала, ты в кино сегодня собираешься и тебе поэтому деньги нужны, — сказала Селена в прихожей.
— Очень устала, — произнесла Джинни. Нагнулась за своим теннисным комплектом. — Слушай, я звякну тебе после ужина. У тебя на вечер какие-нибудь планы были? Может, зайду.
Селена уставилась на нее:
— Хорошо.
Джинни открыла дверь и пошла к лифту. Нажала кнопку.
— Я познакомилась с твоим братом, — сказала она.
— Правда? Ну и субъект, да?
— А чем он вообще занимается? — как бы между прочим спросила Джинни. — Работает или что?
— Недавно бросил. Папа хочет, чтобы он вернулся в колледж, а он ни в какую.
— Почему?
— Откуда язнаю? Говорит, слишком старый и все такое.
— А сколько ему?
— Откуда я знаю? Двадцать четыре.
Двери лифта открылись.
— Я тебе позвоню! — сказала Джинни.
На улице она двинулась на запад к Лексингтон, на автобус. Между Третьей и Лексингтон сунула руку в карман за кошельком и наткнулась на половину сэндвича. Вытащила, начала опускать руку, чтобы выронить сэндвич на тротуар, но вместо этого положила обратно в карман. Несколько лет назад она три дня не могла избавиться от пасхального цыпленка, чей трупик обнаружила в опилках на дне своей мусорной корзины.