Собрание сочинений
Шрифт:
— Еще бы, к чертям, не нужно.
Джинни хихикнула.
— А вы с ней вообще долго знакомы были? — спросила она.
— Хватило.
— Ну, в смысле, вы ей когда-нибудь звонили или что-нибудь? В смысле, вы ей вообще когда-нибудь звонили?
— Не-е.
— Ну так господи. Если вы ей никогда не звонили или что…
— Да не мог я, елки-палки!
— Почему? — спросила Джинни.
— Меня не было в Нью-Йорке.
— О. А где вы были?
— Я? В Огайо был.
— Ой, вы там
— He-а. Бросил.
— Ой, вы служили в армии?
— Не-а. — Рукой с сигаретой брат Селены постукал себя по груди слева. — Мотор, — сказал он.
— Сердце? — уточнила Джинни. — А что с ним?
— Откуда я,к чертовой матери, знаю? В детстве у меня был ревматизм. Чертов гемор…
— Может, вам тогда бросить курить? В смысле, вам разве не полагается не курить или как-то? Врач говорил моему…
— A-а, да они чё угодно наговорят, — ответил он.
Джинни ненадолго прекратила обстрел. Очень ненадолго.
— А что вы делали в Огайо? — спросила она.
— Я? Работал на идиотском самолетном заводе.
— Правда? — переспросила Джинни. — Вам понравилось?
— «Вам понравилось?» — передразнил он. — Да я всей душой полюбил там работать. Обожаюсамолетики. Они такие лапушки.
Но Джинни уже слишком увлеклась и потому не обиделась.
— Сколько вы там проработали? На самолетном заводе?
— Елки-палки, да откуда язнаю? Тридцать семь месяцев. — Он встал и подошел к окну. Выглянул на улицу, почесал большим пальцем позвоночник. — Поглядите только, — сказал он. — Дурачье чертово.
— Кто? — спросила Джинни.
— Откуда язнаю? Кто угодно.
— У вас из пальца кровь сильнее пойдет, если вы его так вниздержать будете, — сказала Джинни.
Он услышал. Поставил левую ногу на сиденье в оконной нише и раненую руку утвердил на ляжке. Он по-прежнему смотрел на улицу.
— И все тащатся в призывную комиссию, как подорванные, — сказал он. — Дальше мы будем сражаться с эскимосами. Знаете, да?
— С кем? — переспросила Джинни.
— С эскимосами…Почистите уши, елки-палки.
— Почему с эскимосами?
— Да откуда я знаю, почему? Откуда мнезнать? И сейчас пойдут одни старики. Только те, кому под шестьдесят. И кроме таких, никого не возьмут, — сказал он. — День им короче сделать и все… Подумаешь.
— Вам-то не ходить все равно, — сказала Джинни, не имея в виду ничего, кроме правды, однако, еще не договорив, поняла, что сказала не то.
— Я знаю, — быстро ответил он и снял ногу с сиденья. Приподнял раму и щелчком отправил окурок на улицу. Затем, покончив с окном, повернулся. — Эй. Сделайте доброе дело. Когда этот парень придет, скажете, через пару секунд я буду готов? Мне только побриться, и все. Ладно?
Джинни кивнула.
— Поторопить Селену или как? Она знает, что вы тут?
— Ой, она знает, — ответила Джинни. — Я никуда не спешу. Спасибо.
Селенин брат кивнул. Прощальным взглядом окинул свой палец, словно убеждаясь, что с таким увечьем доберется до своей комнаты.
— А чего вам пластырем не заклеить? У вас что, пластыря тут нет нигде?
— Не-а, — ответил он. — Да ладно. Бывайте. — Он выбрел из комнаты.
Через несколько секунд вернулся — с половиной сэндвича.
— Ешьте, — сказал он. — Полезно.
— Ну правда, я совсем не…
— Берите,елки-палки. Я его не отравил, ничего.
Джинни взяла полсэндвича.
— Ладно, большое вам спасибо, — сказала она.
— С курицей, — сказал он, не отходя от нее, наблюдая. — Вчера вечером купил его в гастрономе идиотском.
— Красивый.
— Ну так и ешьтетогда.
Джинни откусила.
— Полезно же?
Джинни с трудом проглотила.
— Очень, — ответила она.
Брат Селены кивнул. Рассеянно оглядел комнату, скребя впалую грудь.
— Ладно, мне, наверно, одеваться пора… Господи! Вон звонят. Ладно, бывайте! — Он пропал.
Оставшись одна, Джинни огляделась, не вставая: куда бы выбросить или спрятать этот сэндвич? По прихожей кто-то шел. Она сунула сэндвич в карман пальто.
В комнату вступил молодой человек чуть за тридцать, не дылда и не коротышка. Правильные черты, короткая стрижка, покрой костюма, узор фуляра не выдавали никаких ясных сведений. Он мог работать в еженедельнике — или устраиваться туда. Мог играть в пьесе, которая только что сошла со сцены в Филадельфии. Мог служить в юридической конторе.
— Здравствуйте, — приветливо сказал он Джинни.
— Здравствуйте.
— Видели Фрэнклина? — спросил он.
— Он бреется. Просил вам передать, чтобы подождали. Сейчас выйдет.
— Бреется.Боже праведный. — Молодой человек глянул на часы. Затем уселся в кресло, обитое красным дамастом, скрестил ноги и поднес руки к лицу. Кончиками пальцев потер закрытые глаза — так, словно очень устал или недавно пришлось сильно напрягать зрение. — Сегодня наикошмарнейшее утро моей жизни, — сказал он, отнимая от лица руки. Говорил он одним горлом, будто у него не оставалось сил вкладывать в слова дыхание.