Собрание сочинений
Шрифт:
Я отступил от окна и дважды обошел квартал — пока мои колени не перестали подламываться. Затем, не смея больше глянуть в витрину, я поднялся к себе и лег на кровать. Несколько минут — или часов — спустя я сделал по-французски следующую краткую запись в дневнике: «Предоставляю сестре Ирме полную свободу следовать ее собственной участи. Целый свет — монахиня». (Tout le monde est une nonne.)
Перед тем, как улечься спать, я написал письма своим четверым только что исключенным ученикам, восстановив их в школе. Сказал, что в школьной канцелярии допустили ошибку. Вообще — то письма эти написались будто сами собой. Возможно, потому, что перед тем, как за них усесться, я снизу притащил стул.
Представляется совершеннейшим разочарованием упоминать, что менее чем неделю спустя «Les Amis Des Vieux Maitres» закрылись — из-за недолжно оформленной лицензии (на самом деле — из-за полного отсутствиятаковой). Я собрал вещи и отправился к Бобби, моему отчиму, в Род-Айленд, где следующие полтора — два месяца, пока не начались занятия в художественной школе, предавался изучению самой интересной разновидности летних зверюшек — Американской Девушки в Шортиках.
К добру ли, к худу, но я больше никогда не писал сестре Ирме.
Однако до сих пор мне время от времени приходят известия от Бэмби Крамер. Последнее, что я слышал: она теперь выпускает собственные рождественские открытки. Если не утратила навыка, на них стоит посмотреть.
Тедди
Я тебе покажу «изысканный день», дружок, если ты сию же минуту не слезешь с чемодана. И я не шучу, — сказал мистер Макардл. Он говорил из глубины узкой шконки, той из двух, что подальше от иллюминатора. Злобно, скорее хныкнув, чем вздохнув, задрыгал ногой, сбрасывая простыню с лодыжек, словно для его обожженного солнцем, вроде бы даже изможденного тела любое покрывало вдруг стало чересчур. Лежал он навзничь — в пижамных штанах, с дымящейся сигаретой в правой руке. Голова упиралась в основание изголовья и покоилась неудобно, почти мазохистски. Как подушка, так и пепельница располагались на палубе между ним и шконкой миссис Макардл. Не приподымая тела, он вытянул голую, воспаленно-розовую правую руку и стряхнул пепел в сторону тумбочки. — Октябрь, господи ты боже мой, — сказал он. — Если это октябрь, так уж лучше август. — Он снова повернул голову вправо, к Тедди, ища повода. — Ну чего? — сказал он. — Ты думаешь, я чего тут распинаюсь? Для поправки здоровья? Слезай, будь добр.
Тедди стоял на широком боку нового на вид «гладстона» из телячьей кожи, чтобы лучше было видно из открытого иллюминатора родительской каюты. На нем были крайне замызганные белые кеды на босу ногу, легкие шорты из индийского сирсакера — одновременно слишком длинные и как минимум на размер шире в седалище, чем нужно, — застиранная футболка, на правом плече — дырка размером с дайм, и нелепо роскошный черный ремень из крокодиловой кожи. Тедди следовало подстричься — а на затылке особо настоятельно, как любому мальчику с почти развившейся головой и прежней шеей-тростинкой.
— Тедди, ты меня слышал?
Тедди не высовывался в иллюминатор так, как обычно рискуют высовываться все мальчики, — вообще-то обе его ноги прочно упирались в крышку «гладстона», — но все равно перевешивался неразумно: голова его скорее располагалась снаружи каюты, нежели внутри. Вместе с тем, отцовский голос до него прекрасно доносился; то есть в особенности — отцовский голос. В Нью-Йорке мистер Макардл играл главные роли минимум в трех дневных радиосериалах и обладал голосом, что называется, третьеразрядного героя-любовника: самовлюбленно низким и звучным, функционально готовым вмиг поставить на место любого мужчину в комнате, а если необходимо — и мальчика. Когда же голос брал отпуск и бросал свои профессиональные обязанности, он, как правило, поочередно влюблялся в собственную громкость и некую театральную разновидность спокойствия-твердости. Ныне же требовалась громкость.
— Тедди.Черт бы тебя побрал — ты меня слышал?
Тедди обернулся, не переменив бдительного положения ног на «гладстоне», и одарил отца вопросительным взглядом, открытым и чистым. Глаза его, бледно-карие и вовсе не большие, отчасти косили — левый больше правого. Но косили не так, чтобы его уродовать, — на первый взгляд косоватость вообще не замечалась. О его косоглазии можно лишь упомянуть — да и то желающему, чтобы они смотрели прямее, были карее или шире расставлены, следовало бы сначала долго и всерьез подумать. На лице мальчика и так отпечатался след, пусть косвенный и неспешный, подлинной красоты.
— Сейчас же слезай с чемодана. Сколько раз еще повторять? — сказал мистер Макардл.
— Стой, где стоишь, дорогой мой, — произнесла миссис Макардл, которой, очевидно, с раннего утра заложило пазухи. Глаза ее были открыты, но лишь слегка. — Не двигайся ни на малейшую долю дюйма. — Она лежала на правом боку, голова на подушке отвернута влево, к Тедди и иллюминатору, затылком к мужу. Вторая простыня была туго натянута на обнаженное, вероятно, тело и укрывала миссис Макардл вместе с руками до самого подбородка. — И попрыгай, — прибавила она и закрыла глаза. — Раздави папин чемодан.
— Блистательно, в бога душу, ты говоришь, — спокойно-твердо сказал мистер Макардл затылку жены. — Я плачу двадцать два фунта за чемодан и учтиво прошу мальчика на нем не стоять, а ты предлагаешь ему еще и попрыгать. Это что? Смешно, по-твоему?
— Если чемодан не выдержит десятилетнего малыша, которому до нормы недостает тринадцати фунтов веса, я не желаю держать такой багаж у себя в каюте, — ответила миссис Макардл, не открывая глаз.
— Знаешь, что? — спросил мистер Макардл. — Меня так и подмывает пнуть тебя в башку и раскроить ее надвое.
— Что же тебя удерживает?
Мистер Макардл резко приподнялся на локте и загасил сигарету о стекло тумбочки.
— Придет день… — мрачно начал он.
— Придет день, и тебя хватит трагический, очень трагический разрыв сердца, — продолжила миссис Макардл с минимумом экспрессии. Не высовывая рук из-под простыни, она еще туже закуталась сверху и снизу. — Устроят скромные, со вкусом похороны, и все будут спрашивать, кто эта симпатичная женщина в красном платье, что сидит в первом ряду, флиртует с органистом и творит несусветный…
— Ты до таких чертиков смешная, что даже не смешно, — ответил мистер Макардл, обмяк и снова рухнул на спину.
Посреди этого диалога Тедди отвернулся и снова стал смотреть в иллюминатор.
— Сегодня утром в три тридцать две мы разминулись с «Королевой Мэри», [121] которая шла противоположным курсом, если кому интересно, — медленно произнес он. — В чем я сомневаюсь. — Голос его звучал причудливо, с той грубоватой красотой, что иногда свойственна мальчишеским голосам. Всякая фраза выглядела, пожалуй, древним островком, что затоплен миниатюрным морем виски. — Тот палубный стюард, которого Пискля терпеть не может, у себя на доске это написал.
121
«Королева Мэри» — океанский пассажирский лайнер компании «Кьюнард», спущенный на воду в 1934 г. и списанный в 1967-м.