Чтение онлайн

на главную

Жанры

Шрифт:

В конверт вложили только шесть образцов. (Все — не подписаны, факт сам по себе довольно незначительный, но в ту минуту — непропорционально свежий. Работы Бэмби Крамер и Риджфилда были все либо подписаны, либо — и это почему-то раздражало еще сильнее — помечены инициалами.) Тринадцать лет спустя я не только отчетливо помню все образцы сестры Ирмы, но четыре, сдается мне иногда, помню как-то уж слишком отчетливо для собственного душевного спокойствия. Лучшая ее работа была выполнена акварелью по коричневой бумаге. (На коричневой бумаге, в особенности оберточной, рисовать очень приятно, очень уютно. Множество опытных художников пользовались ею, когда не задумывали ничего великого или грандиозного.) Картина, несмотря на ограниченный размер (дюймов десять на двенадцать), представляла собой тщательно выписанную сцену: Христа несут к гробнице в саду Иосифа Аримафейского. На правом краю, на переднем плане два человека — похоже, слуги Иосифа — довольно неуклюже осуществляли транспортировку. Непосредственно за ними следовал сам Иосиф Аримафейский — держался он, если учесть обстоятельства, быть может, чересчур уж навытяжку. В почтительном отдалении за ним шли жены галилейские, к которым примешивалась пестрая — возможно, незваная — толпа плакальщиков, зевак, детей и штуки три проказливых резвых дворняги. Основной фигурой в композиции, как мне помстилось, выступала женщина слева на переднем плане — она стояла лицомк зрителю. Воздев правую руку над головой, она неистово махала кому-то — ребенку, а то и мужу или, как знать, зрителю, — чтобы все бросал и мчался сюда. На двух

женщинах в первых рядах толпы были нимбы. Без Библии под рукой я мог лишь примерно догадываться о том, кто они. [113] Но Марию Магдалину опознал сразу. Во всяком случае, я был уверен, что опознал. Она шла посреди переднего плана, явно отъединившись от толпы, уронив руки. Ничем, если можно так выразиться, не выдавая своей скорби — вообще-то по ней нельзя было никак определить, что не так давно у них с Покойным были какие-то завидные связи. Лицо ее, как и все прочие на картине, выполнено было дешевым, готовым телесным оттенком. Становилось мучительно понятно, что сама сестра Ирма считала этот цвет неудовлетворительным и старалась изо всех своих необразованных, благородных сил как-то его пригасить. Других серьезных недочетов в работе не наблюдалось. В остальном можно было разве что придираться. В любом смысле то бесспорно была работа художника, пропитанная высоким, высокоорганизованным талантом и творившаяся бог знает сколько часов кропотливой работы.

113

Мария, мать Иакова и Иосии, и Саломия, мать сыновей Зеведеевых (Мф. 27:55–56, Мк, 15:40, Ин, 19:25).

В первую очередь мне, разумеется, захотелось побежать с конвертом сестры Ирмы к мсье Ёсёто. Но я снова остался сидеть. Рисковать не хотелось — сестру Ирму могли у меня отобрать. Наконец я просто тщательно закрыл конверт и сдвинул его на край стола, возбужденно предвкушая, как поработаю с ним вечером, в свое удовольствие. Затем, с гораздо большей терпимостью, нежели в себе полагал, я остаток дня провел, едва ли не доброжелательно правя на кальках те мужские и женские ню (sans [114] половых органов), что манерно и непристойно наизображал Р. Ховард Риджфилд.

114

Без (фр.).

Ближе к ужину я расстегнул на рубашке три пуговицы и засунул конверт сестры Ирмы туда, куда не проникли бы ни воры, ни, чтобы уж наверняка, чета Ёсёто.

Все вечерние трапезы в «Les Amis Des Vieux Maitres» диктовались невысказанной, однако железной процедурой. Мадам Ёсёто поднялась из-за стола ровно в половине шестого и отправилась наверх готовить ужин, а мы с мсье Ёсёто последовали за нею — выстроившись, так сказать, гуськом — ровно в шесть. От маршрута никто не отклонялся, сколь потребным либо гигиеничным бы это ни было. Однако в тот вечер конверт сестры Ирмы грелся у меня на груди, и я был неимоверно расслаблен. Вообще-то весь ужин дружелюбие из меня так и лезло. Я выдал им первоклассную историю о Пикассо, которая только что у меня сложилась, — ее я мог и приберечь на черный день. Мсье Ёсёто едва опустил свою японскую газету, слушая меня, но вот мадам Ёсёто, похоже, отнеслась чутко — во всяком случае, нельзя сказать, что нечутко. Как бы там ни было, когда я договорил, она обратилась ко мне впервые после того, как утром предлагала яйцо. Теперь она спросила, не хотел бы я стул к себе в комнату. Я быстро ответил:

— Non, non — merci, madame. — И сказал, что подушки установлены у самой стены так, что мне выпала возможность практиковать сидение с прямой спиной. Затем встал и продемонстрировал, насколько сутул.

После ужина, пока чета Ёсёто обсуждала по-японски некую, быть может, соблазнительную тему, я извинился и вышел из-за стола. Мсье Ёсёто взглянул на меня так, словно не понимал, как вообще я очутился в его кухне, но кивнул, и я быстро ушел по коридору к себе. Включив верхний свет и закрыв за собой дверь, я вытащил из кармана простые карандаши, затем снял пиджак и с конвертом сестры Ирмы сел на подушку. До начала пятого утра, разложив перед собой все необходимое, я удовлетворял насущные, как мне казалось, художественные потребности сестры Ирмы.

Во-первых я сделал десять-двенадцать набросков. Спускаться в учительскую за рисовальной бумагой я не стал, а наброски сделал на своей бумаге для записей, на обеих сторонах листов. После этого написал длинное, почти бесконечное письмо.

Всю свою жизнь я бережлив, как особо невротичная сорока, и предпоследний черновик письма, написанного сестре Ирме той июньской ночью 1939 года, хранится у меня до сих пор. Я мог бы привести его здесь дословно, но это не обязательно. В массе своей — а письмо было массивно, — я обрисовывал, где и как в ее шедевре она столкнулась с мелкими трудностями, особенно в том, что касается цвета. Я перечислял материалы, без которых, по моему мнению, ей нельзя обойтись, и сообщал их примерную стоимость. Спрашивал, кто такой Дуглас Бантинг. Спрашивал, где можно увидеть его работы. Спрашивал (понимая, что шансов на успех почти нет), видела ли она когда-нибудь репродукции картин Антонелло да Мессины. [115] Просил ее, пожалуйста, написать, сколько ей лет, и заверял — очень многословно, — что сведения эти, сообщи она их, дальше меня никуда не пойдут. Я утверждал, что единственная причина моего интереса в том, что сведения эти помогут мне более действенно ее обучать. Практически не переводя дыхания, далее я спрашивал, допускаются ли в ее монастырь посетители.

115

Антонелло да Мессина (1430–1479) — итальянский художник раннего Возрождения.

Последние несколько строк (или кубических футов) моего письма следует, мне кажется, привести здесь с их синтаксисом, пунктуацией и прочим.

…По случаю, если Вы обладаете французским языком, надеюсь, Вы предоставите мне об этом знать, поскольку я владею способностью весьма точно на сем языке изъясняться, ибо провел большую часть собственной юности преимущественно в Париже, Франция.

Поскольку Вы, совершенно очевидно, обеспокоены рисованием бегущих фигур, дабы передать сию методику своим ученицам в Монастыре, прилагаю некоторое количество набросков, сделанных мною собственнолично, кои могут оказаться для Вас пользительны. Вы удостоверитесь, что творил я их довольно поспешно, и они никоим образом не совершенны и даже не вполне похвальны, но, я полагаю, явят Вам рудименты того, к чему Вы свой интерес выражали. К прискорбию моему, директор школы здесь не располагает никакой системой в методике преподавания, как я весьма опасаюсь. Я пребываю в восторге касаемо того, насколько Вы уже успели развить свой талант, но у меня не имеется представления о том, что, по директорову мнению, я стану делать с прочими своими учениками — весьма отсталыми и, по преимуществу, я считаю, глупыми.

К прискорбию моему, я агностик; вместе с тем, издали я довольно сильно почитаю Св. Франциска Ассизского, [116] об этом нечего и говорить. Любопытно знать, не хорошо ли Вам, случаем, знакомо, что он (Св. Франциск Ассизский) сказал, когда ему собирались выжечь одно глазное яблоко раскаленным докрасна, пылающим железом? Говорил он следующее: «Брат мой Огонь, благородный и полезный превыше всех творений, будь ко мне любезен в этот час». Вы пишете слегка сродни тому, что он говорил, — во множестве приятных смыслов, по моему мнению. Кстати, разрешено ли мне осведомиться, не Мария ли Магдалина — эта юная дама в голубом наряде на переднем плане? Я имею в виду — на обсуждаемой нами картине, разумеется. Если нет, я прискорбно заблуждался. Вместе с тем, это не новость.

Надеюсь, Вы сочтете

меня в полном своем распоряжении столько, сколько останетесь ученицей в «Les Amis Des Vieux Maitres». Говоря по чести, я считаю Вас изумительно талантливой и ничуть бы не поразился, если бы Вы, не прошло бы и множества лет, превратились в художника гениального. В этом я не стану Вас ложно обнадеживать. Такова единственная причина, по коей я спросил у Вас, является ли юная дама в голубом наряде на переднем плане Марией Магдалиной, ибо если да, Ваша зарождающаяся гениальность, я боюсь, несколько превышает Ваши религиозные наклонности. Вместе с тем, по моему мнению, опасаться этого отнюдь не стоит.

С искренней надеждой на то, что здоровье Ваше изумительно, остаюсь

с уважением Вашим

(подпись)

ЖАНОМ ДЕ ДОМЬЕ-СМИТОМ, штатным преподавателем «Les Amis Des Vieux Maitres»

P.S. Я чуть не запамятовал, что учащимся полагается присылать конверты с работами в школу каждый второй понедельник. В качестве первого задания не могли бы Вы любезно создать мне сколько-то набросков на природе? Не чересчур усердствуйте, рисуйте как можно свободнее. Я, разумеется, не представляю, сколько времени Вам отводят в Монастыре для самостоятельного творчества, и надеюсь, Вы мне сие сообщите. Кроме того, умоляю Вас приобрести необходимые материалы, кои я взял на себя смелость Вам рекомендовать, ибо мне бы хотелось, чтобы Вы как можно скорее начали живописать маслом. Если Вы простите мне такое выражение, я полагаю, Вы слишком страстны, дабы до бесконечности рисовать одной лишь акварелью и никогда — маслом. Я говорю Вам это достаточно безлично и не имею намерения Вас оскорбить; вообще говоря, это призвано звучать комплиментом. Кроме того, прошу Вас прислать мне все свои старые прежние работы, кои имеются у Вас на руках, ибо я горю желанием их видеть. Дни ожидания Вашего следующего послания будут для меня нестерпимы, об этом нечего и говорить.

Если не выхожу за рамки, я бы до крайности оценил, если бы Вы рассказали мне, полагаете ли Вы свое пребывание монахиней удовлетворительным, — в духовном, разумеется, отношении. Честно говоря, я изучал разнообразные религии в качестве хобби с тех пор, как прочел тома 36,44 и 45 «Гарвардской классики», [117] кои Вам могут быть известны. Особенно меня привел в восторг Мартин Лютер, который был, разумеется, протестантом. Прошу Вас, не считайте сие за оскорбление. Я не проповедую никакого ученья; сие не в моей натуре. И, наконец, не забудьте, прошу Вас, известить меня о своих часах посещения, ибо выходные дни у меня, насколько мне ведомо, свободны, и я могу ненароком оказаться в ваших краях в некую из суббот. Кроме того, пожалуйста, не забудьте известить меня, располагаете ли вы достаточным владением французским языком, ибо я практически безъязык в английском, ввиду своего разнообразного и, по большей части, бессмысленного воспитания.

116

Франциск Ассизский (Джованни Бернадоне, 1181/2-1226) — итальянский проповедник, основатель ордена францисканцев. В 1228 г. канонизирован. Рассказы и легенды о нем собраны в анонимном сборнике «Цветочки Св. Франциска Ассизского».

117

В первом издании «Гарвардской классики» том 36 включал работы Николо Макиавелли, Томаса Мора и Мартина Лютера, тома 44–45 — т. н. «Священные писания»: выдержки из основных религиозных текстов конфуцианства, христианства, буддизма, индуизма, мусульманства и иудаизма.

Письмо и рисунки я отправил сестре Ирме около половины четвертого утра, выйдя ради этого на улицу. Затем, буквально вне себя от радости, непослушными пальцами расстегнул одежду и рухнул в постель.

Не успел я заснуть, как из спальни четы Ёсёто вновь донеслись стоны. Я вообразил, как мсье и мадам подходят ко мне утром и просят, умоляют выслушать до последней кошмарной подробности их тайную беду. Я в точности видел, как все будет. Я сяду меж ними за кухонный стол и выслушаю обоих. Буду слушать, слушать и слушать, подперев голову руками, — пока наконец, решив, что с меня хватит, не суну руку в глотку мадам Ёсёто, не сожму в кулаке ее сердце и не согрею его, точно птицу. А затем, когда все исправится, покажу чете Ёсёто работу сестры Ирмы, и они разделят со мной радость.

Это всегда становится очевидно слишком поздно: самая отчетливая разница между счастьем и радостью в том, что счастье твердо, а радость текуча. Моя начала протекать из сосуда уже наутро, когда мсье Ёсёто остановился у моего стола с конвертами двух новых учеников. Я в то время трудился над рисунками Бэмби Крамер — причем, вполне без раздражения, прекрасно зная, что мое письмо сестре Ирме благополучно пребывает на почте. Но я оказался совершенно не готов к уродской нелепости того, что на свете могут жить еще два человека с меньшим талантом к рисованию, нежели Бэмби и Р. Ховард Риджфилд. Ощущая, как меня покинула вся добродетельность, я закурил в учительской — впервые с тех пор, как влился в штат. Наверное, сигарета помогла, и я вернулся к работам Бэмби. Но не успел я сделать и трех-четырех затяжек, как ощутил, не поднимая головы и не переводя взгляда, что на меня смотрит мсье Ёсёто. Затем в подтверждение я услышал, как отодвигается его стул. По обыкновению, я поднялся навстречу мсье Ёсёто, когда он подошел ближе. Чертовски раздражающе он шепотом известил меня, что лично он против курения ничего не имеет, но, увы, политика школы воспрещает курить в учительской. Мои обильные извинения он прервал великодушным мановеньем руки и удалился на их с мадам Ёсёто половину. В припадке натуральной паники я не мог постичь, как удастся пережить следующие тринадцать дней до того понедельника, когда мне доставят конверт сестры Ирмы, и не сойти при этом с ума.

То было во вторник утром. Все оставшееся рабочее время и все рабочие часы двух следующих дней я лихорадочно занимался делом.

Я разобрал все рисунки Бэмби Крамер и Р. Ховарда Риджфилда на части, а затем собрал опять — но из иных деталей. Для обоих я разработал буквально десятки обидных, дебильных, однако вполне конструктивных упражнений по рисованию. Я написал им длинные письма. Я едва ли не умолял Р. Ховарда Риджфилда оставить на некоторое время свою сатиру. С наивысшей деликатностью я просил Бэмби пока воздержаться, пожалуйста, от присылки новых работ с такими подписями, как «Прости им грехи их». Затем, в середине дня в четверг, чувствуя себя неплохо и как-то неспокойно, я принялся за первого из двух новых учеников — американца из Бангора, штат Мэн, который в своей анкете с многословной прямотой простофили заявлял, что его любимый художник — он сам. Себя он называл реалистом-абстракционистом. Что же до моих внеурочных часов, вечером во вторник я на автобусе приехал в центр Монреаля и высидел всю программу «Недели мультфильмов» в третьесортном кинотеатре: в сущности, я лишь наблюдал, как банды мышей обстреливают череду котов пробками от шампанского. В среду вечером я собрал три свои напольные подушки, нагромоздил их одну на другую и попробовал по памяти набросать картину сестры Ирмы с погребением Христа.

Меня подмывает сказать, что вечер четверга был причудлив, или, быть может, леденящ, но правда в том, что удовлетворительных эпитетов для вечера четверга у меня нет. После ужина я покинул «Les Amis» и отправился незнамо куда — может, в кино, а может, просто на долгую прогулку; этого я не помню, и на сей раз мой дневник за 1939 год меня подводит, ибо искомая страница абсолютно пуста.

Хотя я знаю, почему она пуста. Когда я возвращался оттуда, где провел вечер, — помню, случилось это уже затемно, — я остановился на тротуаре перед школой и заглянул в освещенную витрину ортопедической лавки. Тогда-то и случилось нечто совершенно отвратительное. Мне вдруг взбрела в голову мысль, что как бы невозмутимо, разумно или изящно я ни научился когда — нибудь жить свою жизнь, в лучшем случае я навсегда останусь посетителем в саду эмалированных писсуаров и подкладных суден, а рядом будет стоять безглазое деревянное божество-манекен в уцененном грыжевом бандаже. Мысль такую, разумеется, долее нескольких секунд вынести было невозможно. Помню, я бежал к себе в комнату, где разделся и лег в постель, даже не открыв дневник, не говоря о том, чтобы делать там запись.

Поделиться:
Популярные книги

Сумеречный Стрелок 3

Карелин Сергей Витальевич
3. Сумеречный стрелок
Фантастика:
городское фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Сумеречный Стрелок 3

Имперец. Том 1 и Том 2

Романов Михаил Яковлевич
1. Имперец
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Имперец. Том 1 и Том 2

Мимик нового Мира 4

Северный Лис
3. Мимик!
Фантастика:
юмористическая фантастика
постапокалипсис
рпг
5.00
рейтинг книги
Мимик нового Мира 4

Хочу тебя любить

Тодорова Елена
Любовные романы:
современные любовные романы
5.67
рейтинг книги
Хочу тебя любить

(Не) Все могут короли

Распопов Дмитрий Викторович
3. Венецианский купец
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
6.79
рейтинг книги
(Не) Все могут короли

Темный Лекарь 5

Токсик Саша
5. Темный Лекарь
Фантастика:
фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Темный Лекарь 5

Виконт. Книга 1. Второе рождение

Юллем Евгений
1. Псевдоним `Испанец`
Фантастика:
фэнтези
боевая фантастика
попаданцы
6.67
рейтинг книги
Виконт. Книга 1. Второе рождение

Провинциал. Книга 2

Лопарев Игорь Викторович
2. Провинциал
Фантастика:
космическая фантастика
рпг
аниме
5.00
рейтинг книги
Провинциал. Книга 2

Газлайтер. Том 4

Володин Григорий
4. История Телепата
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Газлайтер. Том 4

Кодекс Охотника. Книга ХХ

Винокуров Юрий
20. Кодекс Охотника
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Кодекс Охотника. Книга ХХ

Ну, здравствуй, перестройка!

Иванов Дмитрий
4. Девяностые
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
6.83
рейтинг книги
Ну, здравствуй, перестройка!

Вдова на выданье

Шах Ольга
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Вдова на выданье

Отмороженный 5.0

Гарцевич Евгений Александрович
5. Отмороженный
Фантастика:
боевая фантастика
рпг
5.00
рейтинг книги
Отмороженный 5.0

Идеальный мир для Социопата 7

Сапфир Олег
7. Социопат
Фантастика:
боевая фантастика
6.22
рейтинг книги
Идеальный мир для Социопата 7