Собрание Стихотворений

Соловьев Сергей Михайлович

VII.ПРОБУДИВШЕМУСЯ ИСЛАМУ [227]

И ты, несчастный, поднялся И ищешь гибели упрямо. Знать, прогневила небеса Кичливость дряхлого Ислама. Устала от тебя земля, Расслабленный дракон! Уж время Орлу московского Кремля С Царьграда снять лихое бремя. Удар в отплату за удар: Россию, по веленью Бога, Освободила от татар Наследница Палеолога. Теперь подымет русский царь Священный стяг — за Византию, Отмстит поруганный алтарь, Восставит падшую Софию. Не лгут преданья старины, Не лжет провидящее сердце: Предсказан ход святой войны В истлевших книгах староверца. К осуществлению близка Давно взлелеянная дума: Уж встали русские войска Перед твердыней Арзерума. София, процветет твой храм В бывалой красоте и блеске, И вновь овеет фимиам Твои мозаики и фрески. Наступит вожделенный мир Для всех и, поздно или рано, Мы вступим с пением стихир В заветный храм Юстиниана.

227

Пробудившемуся Исламу (с. 536). Наследница Палеолога — здесь: Москва. Храм Юстиниана — Софийский храм в Константинополе, возобновленный византийским императором Юстинианом I Великим (483–565).

VIII. ПЕРЕД ЛУЦКОМ [228]

Промчались в вагоне рекрутском Солдаты… Рассеявши тьму, Багровое солнце над Луцком Пылает в морозном дыму. Глубоким засыпанный снегом, Застыл и безмолвствует Стырь, Забыв, как австриец набегом Мутил его синюю ширь. Волыни любимому сыну Что Польши и Австрии гнев? Здесь, путь заградив Гедимину, Свой город отстаивал Лев. Красавец Волыни, ты спишь ли? Проснись! луч рассвета блеснул… Опять загремел в Перемышле Железного приступа гул.

228

Перед Луцком (с. 538). Гедимин (Гедиминас;? — 1341) — великий князь литовский (с 1316). В союзе с Тверью выступал против Московского княжества, захватил западные русские земли с городами Полоцк, Гродно, Брест, Витебск, Минск и др.

1915. Январь. Между Луцком и Ковелем

IX.

ХОЛМ [229]

1 Покрыла белая зима Однообразные равнины… Белеет твой собор с вершины Уединенного холма. Но вместо тишины обычной Здесь лагерный не молкнет гам, И пестрый люд разноязычный Снует по грязным площадям. Издревле русская земля, Ты — прошлого живая книга! Здесь Русь освобождал от ига Меч Даниила короля. Теперь его священный прах Почиет в глубине собора, Когда отстаивает лях Свой край от рабства и позора. Темнеет сумрачный костел, Толпою полн многострадальной, А с высоты, овеяв дол Какой-то тишиной Пасхальной, Сияет древний русский храм, Как голубь Ноева ковчега, И Холм восходит к облакам, В покрове девственного снега. 2 О, две извечною враждой Разъединенные стихии! Уже связует Дух Святой Судьбины Польши и России. Здесь, где почиет Даниил, Короной римскою венчанный, Готов свершиться мир желанный Двух вечных, равноправных сил. Ужель вам враждовать до гроба? И Девы Пресвятой алтарь Не восстановит мир, что встарь Разрушила людская злоба?

229

Холм (с. 539). Холм — древнерусский город, основан Даниилом Галицким (1201–1264), центр Холмской Руси, с 1366 в составе Польши; ныне г. Хельм в Польше.

X. В КОСТЕЛЕ [230]

Сквозь лес готических колонн, Горе, над мраком вознесенный, Огнем лампады озарен, Сияет чистый лик Мадонны. Там, ко всему земному мертв, Сложив молитвенно ладони, Перед престолом распростерт Священник в розовой фелони. Мерцанье золота и бронз Чуть озаряет тьму густую… Поет орган, и юный ксенз Возносит чашу золотую. Всё смолкло. Кажется, весь мир Развеялся, как облак дыма… Лишь высоко взнесен потир Под звуки музыки незримой. То — отзвук неземных гармоний. Им внемлет, с нежностью в очах, С Христом-младенцем на руках И с ветвью лилии, — Антоний. А в нежно-бледной вышине, Как в гроздьях вянущей сирени, Приветно улыбаясь мне, Клубятся ангельские тени. А там, где гуще жуткий мрак, Над миром чувственным и дольным, Как верной пристани маяк, Сияет взорам богомольным Цветистых стекол дальний рай, Суля покой душе усталой, И, как зари сиянье алой, Зовет земной покинуть край. О, если б взвиться к небесам Движением бесплотных крылий… Как полн сырой и темный храм Дыханьем ладана и лилий!

230

В костеле (с. 541). В статье «Впечатления Галиции» (1915) Соловьев писал: «Когда я попал в костел в Холме, восторгу моему не было границ. Сидеть в уголке, устремляя глаза в готические своды, чуть тронутые нежными бледно-серыми красками, видеть, как на нескольких престолах священники возносят чашу, в белых, розовых и фиолетовых ризах, обрамленных кисеей и кружевами, под дивные звуки органа, доносящиеся сверху, как пение незримых ангелов — это было неописуемое наслаждение» (Богословские очерки. С. 218). Антоний — св. Антоний Падуанский (1195–1231), францисканец, Учитель Церкви. В христианском искусстве изображался с Младенцем Христом на руках; его атрибуты — лилия, цветущий крест, рыба, книга, огонь или пылающее сердце.

XI. К ПОЛЬШЕ [231]

Тебя железная судьба. Казнила жребием тяжелым, И не смолкают по костелам Рыданья женщин и мольба. Отцы и сыновья-подростки Все — в бранном поле, и за них Лепечет мать молитвы стих У Ченстоховской Матки Бозки. О, злополучная страна, О, верная Пречистой Деве! Ты вновь от риз обнажена И распинаема на древе. Кто истязуем так бывал Касаньем к незажившей ране? Но сам Христос тебя избрал Причастницей своих страданий. Взирай на кровь Его Страстей, На пригвождаемые руки… Ему поведай скорбь и муки Твоих истерзанных детей. Ведь скоро ясно будет всем, Что кровь твоя — как жертва в храме, Что вновь Рахиль рыдает в Раме И озарился Вифлеем. Насыщен голод духа злого Твоими мертвыми детьми… Прости же нам грехи былого И нас, как братьев, приими.

231

К Польше (с. 543). У Ченстоховской Матки Бозки… — т. е. у чудотворной иконы «Ченстоховская Богоматерь» (14 в.) в г. Ченстохове на юге Польши.

XII.НА ГРАНИЦЕ

Иль даже небо негодует И в спор людей вступает ад, Что непрерывно ветер дует, Холодный ветер из Карпат? Там наша рать грозит врагу Во мгле февральского тумана, Изнемогая в стуже льдяной, На окровавленном снегу. А здесь всю жизнь разрушил гром, И бесконечные могилы Покрыли сумрачным ковром Равнины Холмщины унылой. И ты, моя Волынь, грустна: Пронесся смерти ворон черный, И дышит близкая весна Заразой, смрадной и тлетворной. И сердце замерло в груди Пред этой казнью очевидной… Устали все… Конца не видно… А сколько крови впереди! Когда-нибудь придет покой, Но как-то жутко мне и сиро… Ведь скорби не было такой От самого начала мира!

XIII.В ГАЛИЦИИ

Мой путь лежал к заветной оной грани, Знакомой лишь по лепету молвы… Передо мною в утреннем тумане Чернели гор лесистые главы. Кругом был край, еще чужой недавно, Но ставший наш ценой смертей и ран, Где столько лилось крови православной, Что крови той не смоет океан. То вверх взбегали снежные дороги, То с кручи падали… Со всех сторон Карпатских гор угрюмые отроги Теснили бледно-серый небосклон. Хромала кляча, жид ворчал суровый, И ветер в чащах буковых гудел… Но мысль моя летела за предел Гор, тающих в дали черно-лиловой. Там веры совершались чудеса, Там ждет давно народ многострадальный, Там нас зовут Богемии печальной Приветливо шумящие леса.

XIV. ДАРДАНЕЛЛЫ [232]

Разбивая, словно стекла, Укрепленья берегов, Мчится морем Фемистокла Стая английских судов. Море, славное исстари! Ты — распутье двух дорог: Здесь погибли Ксеркс и Дарий, И раздавлен был Восток. Геллеспонт взревел вспененный, Вот он цепи разорвет… Пред Европой восстает Спор, от века предрешенный, И ему — один исход. Живы золотые были! Лемнос флотом окружен, Залпы пушек разбудили Мирно спавший Илион. Вождь Ислама побледнел, Слыша, как, шумя в пучине, С громом падают твердыни Неприступных Дарданелл. День уж близок. Скоро, скоро Кремль Царьграда упадет. В синем зеркале Босфора Отразился русский флот. Завершился спор столетий, И, крестом сокрушена, С Магометовой мечети В море падает луна. Мощь Европы и России Опрокинула Ислам, И опять в стенах Софии Голубеет фимиам. Спор безумный! спор неравный! Слава Азии — как дым Перед солнцем православной Руси с Западом святым.

232

Дарданеллы (с. 546). Дарданеллы — пролив в Турции между Европой и Азией, соединяющий Эгейское море с Мраморным. Фемистокл (ок. 525 — ок. 460 до н. э.) — афинский полководец, стратег. Сыграл заметную роль в период Греко-персидских войн (493–492 до н. э.). Ксеркс I (?
– 465 до н. э.) — царь государства Ахеменидов (Древней Персии). Возглавлял поход персов на Грецию (480–479 до н. э.). Дарий I — царь государства Ахеменидов (522 — 86 до н. э.). Время его царствования — период наивысшего расцвета Персии. Геллеспонт — др. — греч. название Дарданелл. Лемнос — остров на Севере Эгейского моря (в составе Греции).

1915. 17 апреля С. Дедово.

XV. К ИТАЛИИ. В Духов день, 1915 г. [233]

Давно пора! В громах германской бури Ты подвиг твой, начатый при Кавуре, Свершишь, Италия! Возносятся до звезд Стенания славян под твердию безмолвной, И Адриатики уже краснеют волны, И весь в огне Триест. Италия, довольно ты стенала Под игом варваров. От Квиринала На брань священную тебя призвал король. Ты руку подала России православной. Сыграй же хорошо тебе уже издавна Назначенную роль. И, позабыв преданья распри старой, Ключарь небес, увенчанный тиарой, Благословил войска Италии родной. Вотще грозил царям сей пастырь вдохновенный: Угрозы истощив перед преступной Веной, Он поднял стяг святой. И Ватикан не спорит с Квириналом, И римлян рать идет к тирольским скалам, А над Венецией парит зловещий челн… Увы, Италия, для варвара тевтона Под солнцем нет святынь: твоих церквей корона Падет в пучину волн. Но будь крепка в борьбе, святой и правой: Крылатый лев, с тобой орел двуглавый, На запад и восток свою простерший тень. Сегодня Русь — в цветах, над Римом пурпур ярок Спешим в последний бой! Спасибо за подарок, Подарок в Духов день.

233

К Италии (с. 548). Духов день — православный религиозный праздник (второй день Троицы). Кавур Камилло Бенсо (1810–1861) — премьер-министр Сардинского королевства. После объединения Италии (1861) — глава итальянского правительства. Триест — город и порт в Северной Италии, на Адриатическом море. Квиринал — один из семи холмов, на которых возник Древний Рим.

1915. 11 мая

РАЗДОР КНЯЗЕЙ [234]

I Не в день осенний журавли С призывным криком мчатся к югу: С окраин Киевской земли, Вражду забывшие друг к другу, Князья стекаются на съезд В старинный Любеч. Ярче звезд Их шлемы блещут. Под харлужным Булатом весело кипит Их кровь удалая, и щит, Как жар, горит на солнце южном. Вражду из-за своих земель Они забыть желают ныне. Покинув злачную постель Своей красавицы Волыни, Приехал хитрый князь Давид, Смиренный, вкрадчивый на вид, Но сердцем злобный и лукавый, И простодушный Василько, Уже покрытый бранной славой, О нем гремящей далеко. И, позабывши, как набегом Олег терзал его поля, Прощеньем сердце веселя, Владимир обнялся с Олегом. Владимир! — Киевской земли Одна, последняя надежда! Как вихрь, примчался он. В пыли Его доспехи и одежда. Он на заре внимать канонам Пришел в Черниговский собор… Вскочил в седло… во весь опор Погнал коня. С вечерним звоном Он был на берегах Днепра, У врат обители Печерской. Скакал без отдыха с утра Могучий конь. Чепрак венгерский Трепался в прахе и поту. Кусты ломая на лету, Владимир мчался без дороги, Как половецкая стрела. Уж конь едва волочит ноги, Покрыты пеной удила, Бока изранены стрекалом, Но всадником своим удалым Гордится благородный конь! Метая

из ноздрей огонь, Храпя и фыркая пугливо, Потряхивая черной гривой, Вбегает он на княжий двор, И, ногу вынувши из стремя, Владимир говорит: «уж время! Зовет ко всенощной собор». Так витязи со всех окраин Обширных Киевских земель Стеклись, одну имея цель — Любовь и мир. Христовых Таин В смиреньи сердца приобщась, В слезах клянется князю князь Беречь отцовское наследье, И, дружную собравши рать, Страну от вражеских соседей Союзной силой охранять. О славе прадедов толкуют, О бранях с греческим царем, И крест таинственный целуют Перед разверстым алтарем. II Три дня князья справляют пир И шумом радости застольной Приветствуют наставший мир. Через три дня на воздух вольный Они из Любеча спешат И едут к вотчинам наследным, К лугам Волыни заповедным, В предгорья грозные Карпат. Темнеет твердь. В росе жемчужной Степной травы зеленый шелк. Давид промолвил: «Святополк, С тобой поговорить мне нужно. Ох, до беды недалеко, Пока на воле Василько. Пределов нет его гордыне! Пока он в Галицкой земле, Ни я не прочен на Волыни, Ни ты на Киевском столе. Подумай-ка! Еще не поздно Предотвратить удар. Когда ж Он с Мономаха силой грозной Соединится, жребий наш Не весел будет. Мало толку, Когда погонят в шею нас, Или, как брату Ярополку, Под сердце всадят нож. Как раз Теперь для нас настало время Свести вполне старинный счет И злое Ростислава племя Исторгнуть с корнем вон. Идет?» И Святополк, темнее ночи, Отер заплаканный очи Своим бебряным рукавом. «Воспоминанием о брате, — Он молвил, — сердце как ножом Ты мне резнул. В моем булате Еще довольно силы есть, Чтоб правую исполнить месть. Но ужас клятвопреступленья!.. Не мы ль пред алтарем святым Лобзали древо искупленья? Ужели эта клятва — дым? И мне ли, Киевскому князю, Перед крестом солгать? Тогда В меня мальчишка всякий грязью Начнет бросать, и от стыда Куда лицо свое я дену? Ищи союзников других, Когда замыслил ты измену И точишь меч против родных». — «Ну что ж? Я только между прочим Сказал, что в сердце глубоко Давно таю. На троне отчем Владимир сядет. Василько Не засидится в Перемышле И двинет рати на Волынь. Ты это благородство кинь, Чтоб скверные дела не вышли. Ты говоришь: я целовал Крест. Эка невидаль! Для виду Мы дали клятву. Но обиду Кто вражьей кровью не смывал? И что за крест! — одна забава! Так, крестик для детей… ему Цена вся — грош. Плюнь, брат! В тюрьму Запри отродье Ростислава!» Молчит угрюмо Святополк, Внимая хитрый голос змиев; Давид рукой махнул, умолк… Уже золотоглавый Киев Пред князем растворил врата, И загремел затвор чугунный. Весь город спит, и ночью лунной Как морем, площадь залита. Гуляют тени голубые, Сады чернеют, и стоит Над тихим куполом Софии Недвижный, лучезарный щит. III Какою вестью Киев-град Подавлен, потрясен, взволнован? Князь Василько обманом взят, В темницу заключен, окован, И — горе! — выжжены его Глаза железом раскаленным. Над братом, зверски ослепленным, Князья справляют торжество, Подводят счет былым обидам… Но мчится грозная молва: Попрали Святополк с Давидом Для всех священные права, Нарушив крест и целованье. Всеобщее негодованье Бессильны выразить слова. Блюститель правды и закона, В Чернигове, Владимир князь, Священным гневом разъярясь, Клянется с Киевского трона Согнать преступного лжеца, Который, не стыдясь, позорит Престол их общего отца. Олег его угрозам вторит, Уже готовы два полка: Опустошительным набегом Владимир отомстит с Олегом За ослепленье Василька. Угрюмо в тереме высоком Замкнулся Святополк. Ничем Не отвечает он упрекам. Печален, сумрачен и нем, Змеей раскаянья ужален, Из княжеских опочивален К боярам не выходит он. Он знает, что со всех сторон К нему летит негодованье, Что всех проникло состраданье К несчастной жертве. Наконец, Печерской братии игумен К нему взывает: «Ты безумен! Зачем свой княжеский венец Ты кровью запятнал невинной? Ее омыть не так легко! Вспомянешь ты перед кончиной, Как плакал кровью Василько!» Войну кровавую кудесник На площадях пророчит. Твердь Затмилась мглой. И, чуя смерть, Войны и мора верный вестник, Над ширью Киевских полей Кружится коршун плотоядный И предвкушает праздник смрадный Над грудой княжеских костей. И грянул гром. Поля пшеницы Топча копытами коней, Владимир перешел границы Отцовской вотчины. Грозней, Чем туча, он нахмурил брови, И синим пламенем горят Его глаза. Он Киев-град Готов залить потоком крови Во имя правды и креста. Недавно мирные места — Добыча битвы и пожара. Свершается святая кара. И, Киевских достигши врат, Тяжелый обнажив булат, Владимир требует отчета: «Знай, Святополк, ты не уйдешь От правого суда. Ты нож На брата поднял. Коль охота Тебе пришла нарушить мир, Что ж! Я готов. Труби тревогу: Я жизнь мою вручаю Богу, Иду на битву, как на пир. Вина прольется в нем немало, Драгого, красного вина!» Сказал, — и опустил забрало, И всколыхнулись знамена. Великий князь ответ смиренный Шлет чрез гонца: «То — не моя Вина. Коварный, как змея, Давид поступок дерзновенный Свершил преступною рукой, — Давида и к ответу требуй!» Ему — Владимир: «Мне и небу Ты смеешь дать ответ такой? Не в Луцке, на границе Польши, Был князь несчастный ослеплен, Предательски захвачен он Здесь, в Киеве. Чего же больше? В грехе сознайся, наконец! Сложи, святую правду Божью Не оскорбляя новой ложью, Великокняжеский венец». IV Давид поспешно шлет гонца С приказом убедить слепца Замолвить слово примиренья Князьям разгневанным, суля Отдать ему в вознагражденье Волыни злачные поля И город в вечное владенье. В подвале, темном и сыром, Томился Василько. Одром Ему служил холодный камень, И язвы жгучие, как пламень, Терзали очи. Много дней Он орошал росой кровавой Свою постель и цепи ржавой Кольцо, язвящее, как змей. Но время шло. Привыкли очи К пустому мраку вечной ночи, И кровь на выжженных зрачках Густою запеклась смолою. Могильной окруженный мглою, Несчастный князь хирел и чах, Без вздоха, жалобы и стона Не отличая ночь от дня, Главу на камень преклоня, Молился Богу умиленно И часа смерти ожидал. Он мыслил: «Верно, пострадал За гордость я. Одним ударом Я думал ляхов покорить И, перекинув рать к болгарам, Главу за родину сложить. Я слишком был самонадеян: Великий подвиг мною был В душе задуман и взлелеян. Уже войсками я грозил Прославленной земле венгерской, И польский трепетал король Перед моей отвагой дерзкой. О жребий смертного! Давно ль К верхам Карпат, покрытых снегом Я шел с блистающим полком? Давно ль был страшен печенегам? Что стало с гордым Васильком? Для праведных небес — обида, Когда возносится кто — мал… Но я руки не подымал На Святополка и Давида». V И целый год гремел раздор: Князья, восставши друг на друга, Из-за земель давнишний спор Возобновили. Возле Буга Давида встретил Володарь, И взял копьем слепого брата… Князь Киевский владел когда-то Землей Волынской и, как встарь, Он захватил Владимир стольный И рай волынских деревень. Пред грозным князем добровольно Давид скрывается в Червень. Кому, о Киев златоглавый, Ты дан во власть? Священный долг Опять нарушил Святополк. На братьев поднял князь лукавый Враждебной Польши короля, Он ладит с королем венгерским… и в жертву козням богомерзким Родная брошена земля. Цветущий край как будто вымер, Погибли села и хлеба… Пора: высокая судьба Уже давно тебя, Владимир, Зовет на Киевский престол, Тебя, избранник всенародный И ветви царской, благородной Прекрасный цвет! тебя, орел Золотоверхого Царьграда! Тебя, о рыцарь и монах, К венцу назначенный измлада, Царей потомок, Мономах! VI Пора опомниться, пора! Не тратьте крови молодецкой! Ведь рати силы Половецкой Уже грозят из-за Днепра. Забудьте старые раздоры; К востоку обратите взоры, И встаньте дружно, с грудью грудь, Чтобы спасать родные степи: Когда враги наложат цепи, Бывалой славы не вернуть. Уж тает лед под солнцем вешним, И скоро благовонный снег Весна рассыпет по черешням. Но диких половцев набег Наш край опустошит пожаром… Крестьянин выедет с сохой, Но он трудиться будет даром, — Падет, ужаленный стрелой. Князья, спасайте Русь родную, Оставьте недостойный спор! Спешите в Киевский собор И умоляйте Мать Святую Прославить бранные труды И от родных брегов Днепровых Прогнать восточные орды. В чуть зеленеющих дубровах Владимир ехал на коне, Задумчиво, в мечтах суровых. Кругом, в рассветной тишине, Под небом, синим и раскрытым, Лишь жавронок будил поля, И по холмам, дождем омытым, Чернела влажная земля. У врат градских никем не встречен, Владимир едет дальше. В храм Он тихо входит незамечен. Струится синий фимиам Неиссякающим потоком И тает в куполе высоком, К стопам Пречистой вознесен. Там лики ангелов суровых Грозят огнем очей громовых. В сияньи эллинских письмен Священных старцев зрятся лики, С кругами золота у глав. И молится толпа, упав Пред чашей с кровию Владыки. Касаясь лбом холодных плит, Народ затих. В мольбе о мире, Вознес старик-митрополит Горе — пылающий трикирий. Пред светлым алтарем князья, Уже в доспехах и с мечами, Стоят с поникшими очами. Здесь Святополкова семья В слезах внимает песнопенью. Блестит парча, сверкает шелк… Под раззолоченною сенью Стоит угрюмый Святополк, В упорной думе сдвинув брови. Уже он слышит стук мечей, Уже он видит брызги крови… Один, таясь от всех очей, Владимир стал в притворе темном. Он видит: в куполе огромном, В венце царьградских мозаик, Сияет вечной Девы лик, Господствуя над мраком храма. Ее стопы утверждены На камне. К Ней вознесены С кадильниц тучи фимиама. И хор незримый раздался Во славу непорочной Девы. Росли могучие напевы… Молился князь, и слез роса Лилась волною благодатной, Склонясь главой на меч булатный, Владимир жаркие мольбы Вознес за Русь: склонивши выю, Он говорил: «Спаси Россию Во дни искуса и борьбы. Пречистая, избавь от муки И от плененья Киев твой, Ты, воздевающая руки Над всею русскою землей!» И в сердце князя, как в лампаде, Влей молитвы пламенел. А хор гремел, а хор звенел, То умоляя о пощаде, То захлебнувшись торжеством… В сияньи грозно-золотом Стояли ангелы Софии, И благовонный фимиам Бежал, как волны голубые, К Ее недвижимым стопам.

234

Раздор князей (с. 550). В основе поэмы исторические события 1097 г. Устав от междоусобиц, внуки Ярослава Мудрого (Ярославичи) съехались в Любече, чтобы договориться о мире, и целовали крест, что забудут распри. 5 ноября 1097 договор был вероломно нарушен киевским князем Святополком Изяславичем (княжил с 1093 по 1113) и Давидом Игоревичем, княжившем во Владимире-Волынском. Их жертвой стал Васильке Ростиславович Галицкий, жестоко ослепленный. Олег Святославович (?
– 1115) — княжил в Ростово-суздальской земле, на Волыни; потеряв владения (1076), бежал в Тмутаракань; дважды при поддержке половцев захватывал Чернигов, был в плену у хазар, затем в Византии в ссылке на о. Радос. В «Слове о полку Игореве» назван Гориславичем. Владимир — Владимир Мономах. Ярополк Изяславович — младший брат князя киевского Святополка; был убит князем Ростиславом Всеволодовичем, братом князя Владимира. Бебряный рукав — выражение из «Слова…», возможно, происходит от старинного, по Далю, названия сибирского хищника (бабра), равнявшегося по силе льву; второе значение слова «бабр» — королевский, царский тигр. Древо искупленья — крест. Володарь Ростиславович — брат Василька, вместе с ним правил на Волыни в городах Перемышль и Теребовль. Выя — шея. Кремль святого Юра — собор во Львове, в 1915 бывший резиденцией митрополита Андрея Шептицкого.