Собрание Стихотворений

Соловьев Сергей Михайлович

VII. «Ты Радости Нечаянной недаром…» [205]

О Beatrice, dolce guida e cara…

Dante

Ты Радости Нечаянной недаром Молилась в те ужасные года. Подставив грудь мучительным ударам, Средь всех невзгод осталась ты тверда. Ты помнишь: небо яркое чужбины, И блеск воды, и черных скрип гондол, И пышный храм, и шелест голубиный, И гордый лев, крылатый, как орел! Волынский дуб и горлиц воркованье, Где мы прочли сладчайшую из книг, Когда свое нам благовествованье Раскрыл Христа любимый ученик. И светлый дом в саду Богоявленья Ты помнишь ли? Покинув море зол, Наш утлый челн, избегший потопленья, Там пристань безмятежную обрел. Там дивный муж благоволящим взором На нас взглянул… Как к югу журавли, Мы за его лазурным омофором К немеркнущему солнцу потекли. Ты повела меня стезею света, Когда я спал в сомненьях и страстях… Не плоть и кровь тебе открыли это, А наш Отец, который в небесах. Хвала тебе за месть и злобу мира, Которым ты удел наш обрекла; За то, что ты души моей кумира Разбила, как игрушку из стекла. Не будем вспоминать о горе старом, О темных днях, мелькнувших без следа… Ты Радости Нечаянной недаром Молилась в те ужасные года.

205

«Ты Радости Нечаянной недаром…». Эпиграф — из «Божественной комедии» Данте (Рай. Песнь XXIII). В переводе М. Лозинского: «О Беатриче, милый, нежный вождь!» …Радости Нечаянной… молилась… — речь идет об иконе Нечаянная Радость. Сюжет ее взят из сочинений свят. Дмитрия Ростовского (XVII в.): грешник молится Богоматери с младенцем, и у Спасителя на теле открываются раны; но Богоматерь умоляет Христа простить раскаявшегося орешника, которому дается «нечаянная радость», после того как он целует раны Христа на иконе. С 1832 находится в московской церкви Неопалимой Купины на Девичьем поле, с 1835 прославилась как чудотворная. Христа любимый ученик — Иоанн. Ты повела меня стезею света… — речь о Татьяне Алексеевне Тургеневой (1896–1966), на которой Соловьев женился 16 сентября 1912.

1915. 1 марта Дедово

VIII. СВЯТАЯ РУСЬ [206]

Святая Русь, тебя во время оно Призвал Христос — возлюбленную дочь, — И озарили молнии Афона Язычества коснеющую ночь. И греческие таинства святые Принес к родным Днепровским берегам Антоний дивный. Главы золотые Покрыли Русь на страх ее врагам. И процвела Печерская обитель, И как прекрасен был ее расцвет! Из тьмы пещер понес пустынножитель Во все концы евангелия свет. Когда ж была разрушена монголом Владимирова Киева краса, Святая Русь! — ты выбрала престолом Неведомые севера леса. Средь чащ глухих, знакомых лишь медведю, Убогий храм главу свою вознес, И огласился колокольной медью Покой безмолвный сосен и берез. И Сергий, муж, кому не будет равных, С природою вступив в суровый спор, Подъял труды, в удолиях дубравных Не уставал греметь его топор. И скит его процвел, как утро мая… Святой чернец, родной жалея край, Благословил на гордого Мамая Полки Москвы, — и был сражен Мамай. И кроткому отшельнику в награду, Когда полночная лежала тьма, В лучах, за монастырскую ограду, Явилась Матерь Божия сама. И, стае птиц бесчисленных подобный, Детей духовных Сергиевых рой Потек везде. И Савва преподобный, Над дикой Сторожевскою; горой, Воздвигнул храм среди лугов медвяных; Внизу лазурная Москва-река Струила волны в берегах песчаных; Как фимиам, курились облака. Здесь годы плакал схимник умиленный… Воздвигнув храм Пречистой Рождества, Он

сна не знал в пещере сокровенной, Где мох чернел и дикая трава С цветами разрасталась на свободе… И ныне ты хранишь Московский край, Молвой чудес прославленный в народе, Моих холмов Звенигородских рай! Прошли века, и как осталось мало Красы церковной на Руси родной! Но Матерь Божия не забывала Своей страны, как дочери больной. И Серафим, Пречистою избранный, Готовя Русь к последним временам, Обвел чертой приют от бури бранной Христовой церкви избранным сынам. В таинственном безмолвии Сарова Окрепла Русь на брань последних лет, И ныне ждет Саровская дуброва Игуменью, одеянную в свет. И в наши дни, когда везде уныло, Когда весь край наш кровью обагрен, И черная антихристова сила Родную Русь теснит со всех сторон, Когда, нигде спасения не чаяв, Мы были только верою тверды, Восстала Русь, и отразил Почаев Австрийские кичливые орды. И от Ее нагорного престола, Перед Ее сияющей стопой, Германцев рать, как древле рать Монгола, Бежала вспять смятенною толпой.

206

Святая Русь (с. 480). Сергий, муж, кому не будет равных… — Сергий Радонежский. Савва Преподобный… — Савва Звенигородский или Сторожевский, ученик пред. Сергия, духовник Звенигородского князя Юрия Дмитриевича; правил Сергиевой лаврой после преподобного Никона; в 1347 основал монастырь у горы Сторожевской.

1915. Март.

ТЕНИ АНТИЧНОГО

I. ТРАХИНИЯНКИ СОФОКЛА. Пародос [207]

Строфа 1-я Ты, убивающий тьму! перед кем исчезают; не споря, Звезды ночные! О, Гелиос, пламенно-жгучий! Где сын Алкмены, скажи мне? в проливах ли синего моря, В Азии ль дальней? Ответь мне, очами могучий! Антистрофа 1-я Знаю ведь я, что всю ночь Деянира на ложе остылом Не осушает, тоскуя, бессонные вежды: Серой кукушечкой плачет о милом, Чахнет в предчувствии злом и хоронит надежды. Строфа 2-я Дунет Борей и взволнует, как дикое стадо, Критские волны, бушует и стонет пучина. Так сокрушают невзгоды, но боги спасают от Ада Кадмова сына. Антистрофа 2-я Дай поперечить тебе! хоть, я знаю, горька тебе сладость Слов утешенья, что сердце кручинит бесплодно? Благ Вседержитель: приходят и горе, и радость Поочередно. Эпод Всё для смертного непрочно, Всё уходит без следа. Как лучи звезды полночной, Тают счастье и беда. О, царица! верь надежде! От супруга жди вестей. Зевс печется, как и прежде, О судьбе своих детей.

207

Трахиниянки Софокла (с. 483, 485). Вольный перевод двух отрывков из ранней трагедии Софокла. В основе сюжета — история гибели греческого героя Геракла. I. Сын Алкмены — Геракл. Деянира — жена Геракла. Кадмов сын — Геракл, родившийся в Фивах, основанных, по мифу, Кадмом. II. Ахелой — река между Этолией и Акарнанией. Здесь речь идет о речном боге, претендовавшем, как и Геракл, на руку Деяниры. Зевсово чадо, покинувший Вакховы Фивы… — Геракл. Фивы названы Вакховыми, т. к. Вакх (Дионис) был сыном Семелы, дочери основателя Фив Кадма.

II. ТРАХИНИЯНКИ СОФОКЛА. Первый стасим

Строфа 1-я Вечно, везде торжествует Киприда Силой победной! Зевс ей покорен, и даже владыка Аида Области бледной! Антистрофа 1-я Знал ее власть Посейдон, потрясающий землю… Что до богов? Ведь мы сами свидетели были Славного боя, и, кажется, снова я внемлю Шуму ударов, взвивающих облако пыли. Строфа 2-я То Ахелой был, рогатый властитель потока, Четвероногое диво. С луком другой и дубиной пришел издалека, Зевсово чадо, покинувший Вакховы Фивы. Антистрофа 2-я Ложе царевны желанно им было обоим: Кинулись в битву, схватились, ужасные с вида… Скипетр держа, надзирала за боем Радостей брачных царица Киприда. Эпод Грудь с грудью бросила их злоба, Стучали брони и рога. Сцепясь руками, стонут оба Друг друга сжавшие врага. А с возвышенного места, Устремляя светлый взор, Смотрит нежная невеста На рожденный ею спор. Страшен девушке жених, Плачет о девичьей воле, Словно телочка на поле, Потерявшая своих.

III. ВОСПИТАНИЕ АХИЛЛА [208]

Кругом лишь камни дикие да звери! Осенний ветр свистит со всех сторон, Но мне с тобою весело в пещере, Кентавр Хирон. Виется дым над мясом вепря жирным, Трещит огонь. Закутавшись в кожух, Я задремал. Кентавр, напевом лирным Потешь мой слух. Назавтра, в час, когда с ночною мглою Еще не смеет спорить первый луч, Помчусь я, серн пернатою стрелою Сбивая с круч. Люблю я лес, и девственные воды, И пенье стрел… О, если бы с тобой Остаться мне навек, чернобородый Наставник мой! О, Ахилл, на воле вырос Ты, как царственный олень, Но тебе готовит Скирос Негу, радости и лень. Лесом вскормленный невежда, Я тебя не узнаю: Скрыла женская одежда Грудь, окрепшую в бою. Жаром новым, необычным, Загоревшись и зардев, Ты идешь в венке масличном, Окруженный хором дев. И в цветах весенних луга, Пышно рдеющих, как кровь, Отдает тебе подруга, Деидамия — любовь. Но пожди! наскучит нега И Кипридины венцы. От Троянского, от брега Приближаются гребцы. Перед девою-Ахиллом Поразложены дары. Предпочел забавам милым Отрок бранные пиры! Он отверг венец алмазный, Выхватил блестящий меч, И одежда неги праздной Спала с богатырских плеч. Он вскричал: плывем под Трою Волны вспенил быстрый струг, И рыданья вслед герою Шлет толпа его подруг.

208

Воспитание Ахилла (с. 487). В основе сюжета — эпизод из «Илиады» Гомера. Кентавр Хирон — воспитатель мальчика Ахилла. Скирос — остров в Эгейском море. У царя Скироса Ликомеда мать Ахилла Феотида скрывала сына, переодетого в женское платье, спрятав его среди царских дочерей… Хитроумный Одиссей сумел найти Ахилла и оба они отправились на воину.

ИТАЛИЯ [209]

ВСТУПЛЕНИЕ [210]

Прекрасная! кормилицею нежной Дни детства моего вскормила ты! Как много лет, покинув север снежный, К тебе неслись желанья и мечты. Уже я вдыхаю воздух зарубежный, Покинув Альп суровые хребты; Я узнаю знакомые долины, У станции печальные маслины. Италия, посмотрим друг на друга! Не тот же ль я, и ты, скажи, не та ль? Смывает с сердца все следы недуга Твоих холмов смеющаяся даль. Я знал всегда: прогонит солнце юга Привычную, старинную печаль. Привет вам, камни, белые дороги И кипарис, молитвенный и строгий. И дикая терновая ограда, И зелень маслин, спящая в пыли, И вьющиеся лозы винограда, И ослики, бегущие вдали! Италия, — не правда ли? — ты рада Мне, беглецу безжалостной земли? Прими меня, как преданного сына, О, колыбель палитры и терцина. Уже я всю тебя ласкаю взором: Вот замки гор Ломбардии, а там, Привыкшая внимать небесным хорам, Сереет Умбрия, как Божии храм. Вот темный Рим: травой поросший форум И Колизей, внимающий векам. Вот небеса, как пурпур златотканный, И кипарисы черные Тосканы. Конец всему — за сумрачным Аверном, Где белая, безмолвная вода, Дыханием отравленная серным, Как будто бы уснула навсегда, И сердце бьется страхом суеверным В предчувствии последнего суда, И виден след к таинственной пещере, Где в вечный мрак спускался Алигьери. Италия! скажи, каким искусам Не подвергался твой священный прах, Терзаемый огнем, мечом и трусом? Но охраняет родину монах, Тот юноша, с младенцем Иисусом И лилией цветущею в руках, И брат его, слагавший солнцу строфы, Окровавленный язвами Голгофы. Италия, тебе вручались скиптры Земных судеб, ты дважды их брала: Хоть лавр увял под тяжким златом митры, Но власть твоя осталась, как была! Бессмертна ты могуществом палитры И мановеньем папского жезла… Дай мне забвенье лет многострадальных, В тени олив, согбенных и печальных.

209

Италия (поэма). Отд. изд. М., 1914. Написана в 1914 по впечатлениям поездки в Италию с юной женой зимой 1912–1913.

210

Вступление (с. 489). Дни детства моего вскормила ты… — с сентября 1891 до середины апреля 1892 поэт вместе с родителями путешествовал по Италии. В «Воспоминаниях» эта поездка определяется как очень важная в процессе становления мальчика.

I.ВЕНЕЦИЯ [211]

Лазурь и свет. Зима забыта. Канал открылся предо мной, О край прибрежного гранита Плеща зеленою волной. Плыву лагуною пустынной. Проходят женщины с корзиной По перекинутым мостам Над головою, здесь и там, Нависли дряхлые балконы, И пожелтевшую ступень Ласкает влага. Реет тень И Порции, и Дездемоны. Всё глухо и мертво теперь, И ржавая забита дверь. Где прежних лет моряк отважный Спускал, веселые суда, Всё спит. На мрамор, вечно влажный, Сбегает сонная вода. И, призрак славы не тревожа, Угрюмо спят чертоги дожа; Их окон черные кресты, Как мертвые глаза, пусты. А здесь блистал на шумном пире Великолепный, гордый дож, И укрывалась молодежь На тайном Ponte di Sospiri; [212] И раздавался томный вздох, Где ныне плесень лишь да мох. Венецианская лагуна Как будто умерла давно. Причалил я. В отеле Luna И днем всё тихо и темно, Как под водой. Но солнце ярко Блестит на площади Сан Марко: И изумрудный блеск зыбей, И воркованье голубей, И, грезой дивною и дикой, Родного велелепья полн, Как сон, поднявшийся из волн, Златой и синей мозаикой Сияет византийский храм… Ужели правда был я там? Здесь, с Генуей коварной в споре, Невеста дожей вознесла Свой трон, господствуя на море Могучей силою весла. Здесь колыбель святой науки! Здесь Греции златые звуки Впервые преданы станкам. Здесь по роскошным потолкам Блистает нега Тинторетто. Без тонких чувств и без идей, Здесь создавалась жизнь людей Из волн и солнечного света, И несся гул ее молвы В пустыни снежные Москвы. Я полюбил бесповоротно Твоих старинных мастеров. Их побледневшие полотна Сияют золотом ковров, Корон, кафтанов. Полны ласки Воздушные, сухие краски Карпаччио. Как понял он Урсулы непорочный сон! Рука, прижатая к ланите… Невольно веришь, что досель Безбрачна брачная постель… А море, скалы Базаити! Роскошный фон Ломбардских стран И юный, нежный Иоанн. О город мертвый, погребенный! Каналы темные твои И ныне кроют вздох влюбленный И слезы первые любви. В тебе какая скрыта чара? Давно канцона и гитара Не будят сонные мосты, Но так же всех сзываешь ты Для чистых грез и неги страстной. Твой ветер освежил мне грудь, Он шепчет мне: «забудь, забудь Виденья родины ужасной И вновь на лире оживи Преданья нежные любви».

211

Венеция (с. 491). Порция — героиня пьесы У. Шекспира «Венецианский купец». Дездемона (греч. Несчастная) — главная героиня трагедии У. Шекспира «Отелло, венецианский мавр». Чертоги дожа — дворец дожей в Венеции, выдающийся памятник итальянской готической архитектуры (XIV–XV вв.). В сочетании с собором, библиотекой Сан-Марко и другими зданиями образует главный архитектурный ансамбль города. Ponte di Sospiri (итал.) — Мост Вздохов. Тинторетто (наст, имя и фам. Якопо Робусти; 1518–1594) — итальянский живописец, один из ведущих мастеров венецианской школы Позднего Возрождения. Карпаччо Витторе (ок. 1455–1526) — итальянский живописец, представитель венецианской школы Раннего Возрождения.

212

Здесь допущена историческая ошибка (Примеч. С.М. Соловьева).

II. БОРДИГЕРА [213]

И вот, Венецию покинув, Я путь направил в теплый край. Под тяжким грузом апельсинов Поникли ветви… Вот он — рай Страдальцев северной чахотки… Качаются рыбачьи лодки На ложе вспененных валов, И тянет парус рыболов. Мы проезжали мимо Пели, И поезд наш летел, как челн, Окно кропили брызги волн, Они играли, и кипели, И обнимали грудь земли, Смеясь в серебряной пыли. Как долго не терял я веры, Что отдохну в твоей тиши, Отель укромный Бордигеры, Где цвел апрель моей души! Пусть хлещет дождь и даль в тумане, Твоих заветных очертаний Как не узнать? В тени садов Вот группа розовых домов; Зеленые, сквозные ставни На окнах их, как и тогда; И детства первого года Мне былью кажутся недавней, И дождь, который в крышу бьет, Мне песни старые поет. И целый день, где роща дремлет Масличных, страждущих стволов, Внимал я песне, что подъемлет Веселье голубых валов. И эти песни Нереиды Смывали горькие обиды: Я злобный север забывал, И ропот моря придавал Моим воспоминаньям крылья. Отца я видел нежный взор… Но ночь, подкравшись словно вор, Вдруг падала. Лишь Вентимилья Огнями озаряла мрак, Светясь над морем, как маяк. Страна цветов! в мечтах влюбленных Храню я, как заветный клад, Твоих фиалок благовонных Чуть слышный, легкий аромат, Златовоздушные мимозы, Вдоль стен виющиеся розы И рощи пальм по склонам гор. Их каждый год сечет топор В священный дар, на праздник Рима. Олива, искривясь от мук, Простерла узловатый сук, В листве из голубого дыма: В ее тени ронял Христос Росу окровавленных слез. Здесь мой отец мечтой упорной, Забыв о настоящем зле, От жизненной юдоли черной Летел к своей святой земле. И пели пальмы и маслины Ему о рае Палестины И трогали его до слез. Не чаял он грядущих гроз И брату слал привет любовный На север, в темную Москву… А тот, во сне и наяву Горел идеею церковной, За что его равно бранил Безбожник и славянофил. Но к делу и без отступлений! Ушел я вдаль за много миль, Ломило от ходьбы колени, На башмаках белела пыль. Но дивный вид мне придал крылья: Передо мною Вентимилья Открылась в утренних лучах; Вещая о прошедших днях, Остатки древних бастионов Грозят соседним племенам, Хоть мох чернеет по стенам. Я вновь иду вдоль горных склонов, Границу перейти спешу И ветром Франции дышу. Я шаг замедлил в восхищенье На рубеже соседних стран: Привет тебе во имя мщенья, Привет, союзница славян! Союз наш, гордый и могучий, Уже затмил грозящей тучей Магометанскую луну. Надеясь на тебя одну, Мы православным государям Приветы царственные шлем. [214] Уже близок день: ударит гром, И мы всей силою ударим На общего врага… он пал, И вновь на Рейне гордый Галл. Повеял ветер с дальних мысов… Я шел вперед вдоль пышных вилл, Чернели копья кипарисов Над тихим мрамором могил. Всё влажной свежестью дышало, Кой-где долину украшала Мгла померанцевых садов. Под грузом золотых плодов, Как уголь, деревца чернели. Как сны, стояли облака; В мечтах про древние века Разрушенные башни тлели. Мне не забыть средь снежных бурь То утро, солнце и лазурь. Тебе приветливое слово, Уютный пансион Joli: Как весело в твоей столовой Минуты ужина текли! Мне нравился французский повар, Кругом жужжал родной мне говор, Но я от земляков своих Таился, — было не до них. Но тертые каштаны с кремом Я брал второй и третий раз… Иду к себе. Девятый час. Прозрачным, голубым Эдемом, Легка, бесплотна, как зефир, Ночь осенила спящий мир. И это в ноябре! У нас-то! Подумать страшно! но боюсь: Московских патриотов каста Решит, что я теперь француз. Но всё равно: ее злословья Не избежать, — так на здоровье! Забыт, забыт московский ад: Передо мною не Арбат, С его густым, зловонным мраком, Туманом, желтым и гнилым, Всё застилающим, как дым, С толпой, привыкшей к вечным вракам, Болтающей и в этот час О том, что Бальмонт — ловелас.

213

Бордигера (с. 494). Вентимилья — город на берегу Средиземного моря, около франко-итальянской границы; близ него расположена группа пещер Гримальди. И брату слал привет любовный… — В. С. Соловьеву.

214

Писано под впечатлением политических событий в ноябре и декабре 1912 года (Примеч. С.М. Соловьева).

III. РИМ [215]

Серо, туманно утро было. Казалось, солнце навсегда Сокрыло лик. Кой-где уныло Бродили тощие стада. Волчицей вскормленных народов Бедна земля. Водопроводов Лежат руины здесь и там. Я радуюсь святым местам: Давно родным, давно желанным Мне воздух Лациума был. Какой восторг мне грудь стеснил, Когда я въехал в Тускуланум, Куда стекался Рима цвет Для платонических бесед. Привет тебе, владыка мира, Град Юлиев! целую прах Твоих

камней. Темно и сыро На величавых площадях, Где бьют немолчные фонтаны; Неиссякающие краны Кропят чугун тритоньих лап И каменные лики пап. По улицам, домами сжатым, Летит пролетка. Вот и он, Поросший пиниями склон Садов Лукулла. Ароматом Былого Рима дышит грудь… Пешком я продолжаю путь. Но где следы роскошной были, Когда здесь пировал Лукулл? Увы! теперь автомобилей Здесь слышен непрерывный гул. Они в тени старинных пиний Стрекочут в дыме и бензине И гонят робкую мечту. С презрением на суету Героев древних смотрят бюсты, Воспоминая о годах. Когда в классических садах Аллеи пиний были пусты, В лазурном небе спал платан, Задумчиво журчал фонтан. Но вот с небес, еще ненастных, Взглянуло солнце, и горой Семинаристов, в рясах красных, Идет на солнце чинный строй. На пурпуре окровавленном Играет солнце. По зеленым Аллеям движутся они: То гаснут в лиственной тени, То вспыхнут вновь на солнце Рима. Они проходят, как на смотр, И скрылись. В отдаленье Петр Блеснул из тучи, как из дыма, И тускло, медленно угас. Скорей на форум, мой Пегас! Так вот он, вот он, о котором Так долго, страстно я мечтал, Гроза народов, римский форум, Где, как торжественный металл, Гремел противник Катилины. Как рукоделия из глины, Упали храмы и дворцы. Величья римского борцы Прошли, как сон. Иная вера Воздвигла здесь победный стяг: На мирно тлеющих костях, Близ арки гордого Севера, Трава пробилась зеленей, И ирисы синеют в ней. Кому погибший Рим не жалок? Кто хладною попрет пятой Руины капища весталок И камни Улицы Святой? Здесь целомудренные сестры Святой огонь хранили. С ростры Громил тиранов Цицерон, Когда на Рим со всех сторон, Как тучи, плыли триумвиры. Надевши тоги и венцы, Молились консулы; жрецы Кропили кровью жертв кумиры; Их скорбная толпа ждала Благовестителя орла. И пред Юпитеровой птицей Они молились в дни невзгод… О, как люблю тебя, волчицей В пещере вскормленный народ! Твоя неистовая сила В едином муже воплотила Себя: царя на площади, Он Рим носил в своей груди. Я посетил твой Тускуланум: Чаруя восхищенный взор, Синела даль сабинских гор, Лазурным скрытая туманом, И под ногой моей, мертва, Шуршала чахлая листва, Театра каменные плиты Одни гласят о старине, Над ними бродят иезуиты, И дремлют рощи в вечном сне. Они забыли о беседе На языке, подобном меди, Которой тешил свой закат Великий римский адвокат, Досуги посвящавший музам. Здесь он о Туллии своей Грустил, увядшей в цвете дней. Когда же тройственным союзом Антоний наступил на Рим, Что сталось с мудрецом седым! Оставлен стиль, заброшен свиток Святых Платоновых бесед. Почуяв прежних сил избыток, В надежде славы и побед, Опять философ престарелый Кует отравленные стрелы Своих обдуманных речей. Среди баллист, камней, мечей Он встречу страшную готовит Врагам народных, древних прав, Все силы разума собрав, Грозит, расчетливо злословит, Слова, кипящие грозой, Смягчив правдивою слезой. Ты был помехой триумвира Неистовому торжеству, И пала смертная секира На непреклонную главу. И опустел твой Тускуланум, И в жертву предана тиранам Порабощенная страна. Но будущие времена Услышат звон твоей латыни. Великий! не узнаешь ты, Как месть научной клеветы Преследует тебя и ныне… Он сгинул, не оставив след, Немецкой низости памфлет. ></emphasis> Кумиры строгие белеют, Античный услаждая вкус… Хотя в жаровне угли тлеют Под статуями древних муз, Собачий холод в Ватикане, И мерзнут нимфы в легкой ткани. У всех туристов пар валит Из уст. От мозаичных плит Еже сильнее этот холод. Но, невзирая на мороз, В венке из ароматных роз, Рафаэль так же вечно-молод, И, как весною облака, Живая кисть его легка. Он тот же легкий и прозрачный, Дитя любви, дитя весны… Но там, внизу, в капелле мрачной, Сверхчеловеческие сны Запечатлела кисть титана. Сгустилось облако тумана, Чуть свет струится из окон, В тени таинственный плафон, И краски хмурые поблекли. Там духи ужаса парят В предвечной тьме… Туристов ряд Вперяет жадные бинокли Туда, где виден во весь рост Харон, поднявший черный хвост. И это пред святым престолом! Как бог языческой земли, Христос представлен полуголым, И свеч священных фитили Хвосты чертей поджечь готовы. Как смрадный дым черно-лиловый, Клубится небо, точно ад. Здесь баня или маскарад? Апостол Петр, старик дородный, Весь в мускулах и нагишом, Вот так и хватит вас ключом… Ужели в праздник всенародный Пред чернобесием таким Обедню совершает Рим? Всего милей была мне фреска, Совсем угасшая от лет, Но нежно-золотого блеска Она еще хранила след. Здесь Моисей, склонивши взоры, Прекрасным дщерям Иофора Ведро водою наполнял. Из мглы рукав его сиял Сияньем золотым и темным. Прелестна с головы до пят, Сжимая в пальцах виноград, Стояла дева с видом скромным, Как у невестящихся дев, На стройный посох прялку вздев. Обвив чело косой янтарной, Ее воздушная сестра Была, как облак лучезарный, Вся соткана из серебра. Кругом пастушеского быта Следы: пьют овцы из корыта, Из тыквы сделанный кувшин Валяется в траве… Как сын, Ты будешь Иофором принят, Беглец Египта, Моисей! Лишь эта из капеллы всей Меня картина не покинет, И не изгладится из глаз… Я сиживал пред ней не раз. ></emphasis> Вот древний праздник Римской черни! И накануне Рождества Я в храм Петра пришел к вечерне. Предпраздничного торжества Его приделы были полны; С кадильниц голубые волны Струились; отрок зыблил их; Звучал орган; латинский стих Младенца славил, и в кисейной Одежде белой плыл аббат, И пел он на гортанный лад, Поднявши взор благоговейный. И я, невольно умилен, Внимал вечерний антифон. Во всех церквах поют органы: Родился в яслях Царь земли! На площади Петра фонтаны Сияют в радужной пыли. Иду под свод колонн массивных; Весь Ватикан, в одеждах дивных, К приделу Хора востекал, Где престарелый кардинал Свершал над гробом Златоуста Святую мессу, с головы Сложивши митру. Но увы! В громадном храме было пусто: Турист в покинутых стенах Бродил с Бедекером в руках. Под сенью ватиканских сводов Я видел дней твоих закат, Союзник северных народов И Льва Тринадцатого брат. Уже расслабленный и старый, В последний раз святые дары Ты на престоле возносил В день Рождества. Я посетил Твою обитель вместе с Эрном, Поклонником Сковороды. Ты на церковные труды Благословил нас, Церкви верным Меня и друга моего Нашел, сказав: «браво! браво!» Другой из глубины могилы, Из мглы невозвратимых дней, Встает монаха образ милый И он душе моей родней. Приветлив, тих, гостеприимен Был среброкудрый старец Пимен, Как оный Пушкинский чернец. Меня ребенка мой отец Возил в его святую келью. Он в Риме был архимандрит; Придет в отель к нам, подарит Мне книжку… шумному веселью Он был чужой: его смущал Беспутный римский карнавал. В толпе нахальной, буйной, вздорной Так было странно иногда Его клобук увидеть черный. Серебряная борода Струилась легкими волнами. Он за зиму сошелся с нами, Потом в Москве нас посетил; А там и след его простыл. О милостивом Филарете Мне книжечку оставил он. Всегда потом, как светлый сон, Сопровождал меня на свете Тот образ старца в клобуке, Я часто звал его в тоске. Он ангелом, слетевшим с выси, Мне в детстве был. Теперь же вновь Смиренный инок Дионисий В моей душе возжег любовь К таинственным пещерам Рима. В потухшем алтаре незримо Молился он по вечерам. Я часто в православный храм Ходил на площади Кавура. Смиренный там архимандрит Читал канон: больной на вид, Сухая, слабая фигура, Волнами кудри на плечах, И тайна светлая в очах. Спокойный духом, плотью хилый, Он русский инок был вполне. В пещерах катакомб Прискиллы, При тусклом, восковом огне, Где мучеников кость белеет И, кажется, еще алеет Их крови благовонный след, Услышал я его привет. Живою вестью о Иисусе Стоял он, причтом окружен. Я подошел; со всех сторон Раздался шепот: Russi! Russi! Так люди разделенных вер Сошлись во тьме святых пещер. ></emphasis> В день Рождества лучом весенним Играет южная зима. Всхожу по мраморным ступеням Капитолийского холма, Где бродит тощая волчиха В железном логове, и тихо Сидят, нахохлены и злы, Капитолийские орлы. У нас в конце шестой недели Поста, вблизи Никольских врат, Такой же гам, и треск, и ад, Как перед храмом Арачели, Куда валит толпа людей Послушать проповедь детей. Где предрекла Октавиану Сибилла ход земных судеб, Теперь молиться я не стану На разукрашенный вертеп, С мишурным, золотым Bambino. Но дети стаей голубиной Воркуют с кафедры. Меня Заученная болтовня Невольно трогает. Их жесты Порывисты, как у южан. Здесь дети знатных горожан Знакомятся. Здесь есть невесты Для жениха в пятнадцать лет, Здесь каждый мальчуган — поэт. Я не забуду величавой Равнины Лациума. Дол Покинул я. На Monte Cavo Меня ленивый вез осел. С вязанкой хвороста навстречу Шла дева. Я ли не замечу Албанских благородных плеч? Блаженством мимолетных встреч Я прежде жил, и погибала Душа от нежных, страстных дум… Те дни прошли… Лишь ветра шум Свистел в горах. Где Ганнибала Был прежде лагерь боевой, Я ехал древней мостовой. К камням Юпитерова храма Меня тропинка привела. Всё пусто. Под ногами прямо, Как голубые зеркала, Озера Неми и Альбано Сияли нежно из тумана; Шумели вещие дубы. Где Рима древнего судьбы Решило вышнее избранье, Теперь лишь ветра слышен свист, Засыпал камни желтый лист, И бездыханная Кампанья Простерлась с четырех сторон; Окутана в лазурный сон. ></emphasis> О, Вечный Город! ты от века Влюбленных пилигримов цель. Здесь вырос гений человека, Здесь сладострастный Рафаэль Почил в объятьях Форнарины. Здесь стены виллы Фарнезины Хранят тела его богинь. Его Олимп, как синька, синь, Как Возрожденье, всё богато. Обилен яствами обед, И боги, нимфы, Ганимед, Как розовые поросята, Раскормлены. Античный мир Здесь нагулял изрядный жир. Здесь утопал в роскошной неге Беглец Германии своей И плел классических элегий Венок, с певцами древних дней Вступивши в спор на лире сердца. Его благословил Проперций, Ученый муж с огнем в крови, И с триумвирами любви Прославлен Гёте заедино. Оставил здесь глубокий след Диканьских хуторов поэт. На темной улице Sistina В те дни была святая глушь И реял призрак Мертвых Душ. Люблю у Trinita de’Monti Встречать торжественный закат: Там пинии на горизонте Чернеют у Фламинских врат, И Петр угрюмо золотится, И город темный, как гробница, Уходит в даль рядами крыш. Какая мертвенная тишь! Великий Рим! часы заката — Твои часы: твой свет зашел, Не шелохнется твой орел! Но в блеске пурпура и злата Твой похоронный балдахин, И Ватикан, и Палатин. Иной и лучшей панорамы Я зритель был. Моей Москвы Сияли золотые храмы В лучах весенней синевы, С них благовест летел веселый: Канун весеннего Николы Встречала древняя Москва. Уже густа была трава, Черемуха в одежде снежной Стояла, меж ее ветвей Журчал незримый соловей. И образ милый, образ нежный, Цветка черемухи нежней, Сулил мне много светлых дней.

215

Рим (с. 499). Лациум (Лацио) — область в Центральной Италии на Апеннинском п-ове, в ней расположен Рим. Тускуланум — древний город Лациума с виллами богатых римлян, виллой Цицерона. Лукулл (ок. 117 — ок. 56 до н. э.) — римский полководец, прославившийся не только воинскими успехами, но и богатством, роскошью, любовью к пирам. Платан — род крупных листопадных деревьев, высотой до 50 м.; живет свыше 2 000 лет. Петр — собор Св. Петра в Риме. Противник Катилины — Марк Туллий Цицерон (106 — 43 до н. э.), римский политический деятель, оратор и писатель. Ростра — в Др. Риме ораторская трибуна на форуме, украшенная носами трофейных кораблей. Триумвиры (от лат. tres — три, vir — муж) — в Др. Риме в период гражданских войн I в. до н. э. союз влиятельных политических деятелей и полководцев, объединившихся с целью захвата власти. Тога (от tego — покрывало) — верхняя одежда граждан Древнего Рима, полотнище белой шерстяной ткани эллипсоидной формы, драпировавшееся вокруг тела. Сабинские горы — римские холмы, на которых обитали италийские племена между реками Тибр, Атернус и Анио. Из данных племен образовался римский народ. Стиль — здесь: стило. Баллиста — метательная машина в древности. Ватикан — город-государство в пределах столицы Италии, Рима, на холме Монте-Ватикана; центр католической церкви, резиденция ее главы Папы Римского; дворец Папы также называется Ватиканом. Антифон — стих из Псалмов. Бедекер Карл (1801–1859) — немецкий издатель; в 1827 основал в Кобленце изд-во путеводителей по разным странам. Слово «Бедекер» стало названием путеводителей, которые выпускаются до наших дней. Льва Тринадцатого брат — Лев ХIII (1810–1903), папа Римский с 1878. Почетный член Петербургской Академии Наук (1895). Эрн Владимир Францевич (1882–1917) — религиозный философ, публицист. Старец Пимен — в «Воспоминаниях» Соловьев писал о своих римских впечатлениях: «Здесь впервые я начал посещать каждое воскресенье русскую церковь <…>. Отворялась дверь, и я попадал в рай. Старый седой архимандрит Пимен так хорошо служил. Помню, первая обедня, на которую пришли, была в день св. Екатерины» (Воспоминания. С. 94). Капитолийский холм — один из семи холмов, на которых возник Древний Рим; на нем находился Капитолийский храм, в котором происходили заседания сената, народные собрания. Октавиан Август (63 до н. э. — 14 н. э.) — римский император. Внучатый племянник Цезаря, усыновленный им в завещании. После смерти Цезаря сосредоточил в своих руках власть, сохранив традиции республиканского учреждения; этот режим получил название принципат. Сибилла (Сивилла) — древняя жрица-прорицательница. Одна из них, Тибуртинская, во время Рождества Иисуса Христа возвестила, что дева родила царя, который будет более велик, чем римский император Август. Monte Cavo (итал.) — Гора Пещер. Ганнибал (246–183 до н. э.) — карфагенский полководец. В ходе 2-й Пунической войны (218–201) совершил переход через Альпы и одержал ряд блистательных побед, но не устоял перед римлянами. Беглец Германии своей… — Иоганн Вольфганг Гёте, посвятивший Италии цикл ст-ний «Римские элегии» (1790). Проперций Секст (ок. 50 — ок. 15 до н. э.) — римский поэт, основоположник элегического стиля. Sistina (итал.) — Сикстинская. Trinita de'Monti — букв. Троица Гор. …образ милый, образ нежный… — Т. А. Тургенева.

IV. НЕАПОЛЬ [216]

По-русски кучер фразы сыпет… Здесь морем воздух напоен, Здесь веют Греция, Египет, Здесь о смешении племен Гласит трактирчик Серапида; Здесь итальянец бойче с вида, Черней, грязнее и наглей. Ветрила дальних кораблей Несутся к Искии лиловой. В окошках — лава и коралл; В толпе базарной пестр и ал На девушке черноголовой Роскошно рдеющий платок. Здесь не Европа, а Восток. Отель, и грязный, и пустынный, Нас принял под холодный кров. В окошко лезут апельсины… Оливковых, корявых дров Унылый угль в камине тлеет… Но море дышит, море млеет! Какою ласковостью полн Простор лазурных, южных волн. А в залах светлого музея Какой веселой наготой, В улыбке солнца золотой, Смеется Дафнис и, робея, Прижал к устам живой тростник, Сатира пылкий ученик. Здесь откровенней и наглее Смеются нагота и страсть, И папской скромности затея Здесь всякую теряет власть: Представлен фавн козлобородый Таким, как был он от природы… Но что могу сравнить с тобой, Из гроба вырванный судьбой Нетленный, дивный прах Помпеи? Какой творец создать умел Воздушный рой прозрачных тел С окраской розы и лилеи? Весь этот легкий, нежный дым Неподражаем, несравним. Мы ехали долиной чахлой, Манили Байи издали. Был серый день. Весною пахло, И розовели миндали. Дышали мы парами серы Во тьме Нероновой пещеры. Вот край, где жил Тримальхион, Здесь задавал пирушку он Неприхотливым горожанам, Здесь цвел изысканный разврат В тени восточных бань. У врат Виднелась надпись: cave canem, И собирался мелкий люд Отведать крох с богатых блюд. Где все служили богу чрева, На лодке, в буре грозовой, Суда Господнего и гнева Явился вестник роковой. Причалил к брегу Путеола, Весь полный грозного глагола, Согбенный, хилый иудей. С толпою преданных людей Он дальше, к Риму, путь направил. В стране отравленных паров, Разврата, неги и пиров, Как тень, прошел апостол Павел, Пронзив преступные сердца Предвестьем близкого конца. Ужасный край! Здесь Божьей кары На всё наложена печать: И дым бурлящий Сольфатары, И серая, глухая гладь Как бы подземного Аверна, И воды в глубине пещерной, И ложе древней жрицы Кум — Всё ужасом волнует ум. Как эта зыбкая трясина Над морем лавы огневой, Таков удел наш роковой, И неминуема кончина. Но сей апостольский язык Сынам греха казался дик. Теперь здесь глухо и пустынно: Невдалеке от адских стран, На бреге озера Lucrino, Стоит безлюдный ресторан, Морскими устрицами славный. Здесь житель Рима своенравный Будил уснувший аппетит. Я не таков: меня тошнит От устриц, вспрыснутых лимоном: Одной довольно будет мне… Когда я отдал дань вполне Вину и кумским макаронам, Меня мой гид — злодей, вампир! — Лишил пятидесяти лир. О, как был сладок путь обратный! Уж звезды южные взошли, Чуть веял ветер ароматный Он волн, сребрившихся вдали. И, в ласковых лучах белея, Как девушка, Парфенопея Дремала нежным сном весны. Какие к ней слетели сны, К подруге страстной, вечно-юной, Поэтов древних и царей? Не помнит ли она тех дней, Когда всю ночь звенели струны И легкий ветер лодки нес, Увитые цепями роз?

216

Неаполь (с. 512). Помпеи — город в Южной Италии, у подножия вулкана Везувий. В 79 был обращен в руины и засыпан пеплом при извержении Везувия. С 1748 ведутся раскопки: открыта часть городских стен, форумов, храмов, театров, рынков, жилых домов, с мозаиками и фресками, останками погибших жителей и многим другим. Байи — знаменитые в древности морские купания знатных римлян на берегу Кампании. Неронова пещера — Нерон (37–68), римский император, прославился своей жестокостью, сжег большую часть Рима, преследовал христиан, скрывавшихся в пещерах. Трималъхион — герой книги Петрония «Пир Тримальхиона». Cave canem — Остерегайся собаки (лат.). Надпись на мозаиках с изображением цепного пса, выложенных при входе в некоторых домах в Помпеях. Жрица Кум — Деифоба, мифологическая жрица Аполлона в Кумах; продала Тарквинию Сивиллины книги.