Сочинения в двух томах. том 1

Фаррер Клод

— Да, вы… Мне кажется, у вас утомленный вид…

Она торопливо открыла свою коробочку с пудрой и посмотрелась в зеркало на крышке. И вдруг она рассмеялась:

— Что вы выдумали, мой милый! У меня щеки, как у деревенской бабы!..

Прогулка и отдых — все вместе взволновало ее молодую горячую кровь. И действительно, ее розовые щеки сияли как коралл.

Она поспешно взяла немного пудры на кончики пальцев и потерла щеки, чтобы ослабить блеск кожи. И потом, продолжая весело смеяться, сказала:

— Еще слава Богу, что вы

мне напомнили об этом! А то у меня на лице — вот здесь под глазами и на щеках — следы ваших недавних безумств! И вид у меня вовсе не такой, как вы говорили… а совсем другой!

И я мысленно согласился с нею. Тогда… Мы продолжали болтать.

— А что вы делали, дорогая моя, со вторника? — спросил я.

— Со вторника?

— Ну да, со вторника, когда вы последний раз были у меня в Тулоне…

— Скажите пожалуйста, какая важная вещь, что ее и забыть нельзя!.. — Ничего особенного и не делала. Ах, нет: в четверг я еще раз ездила в город…

— И даже меня не предупредили об этом? Как хорошо!..

Она повернулась на своем седле и с удивлением посмотрела на меня; казалось, я поймал ее врасплох на какой-то сокровенной мысли, в которой она, видимо, сама едва отдавала себе отчет. Она повторила в тон вопроса:

— Не предупредила вас?.. — Потом, переведя свой взгляд на шею лошади, она прошептала, как будто обращаясь к себе самой: — А ведь это верно! Я вас не предупредила…

Какое-то странное смущение отразилось на ее лице. Сначала я стал подшучивать над ней и спросил:

— Конечно, у вас в этот день было назначено свидание с кем-нибудь поинтереснее меня?..

Она провела два раза рукой по лбу. Так и остались с этой минуты в памяти четыре розовых блика на кончиках ее пальцев, освещенных солнцем.

— Свидание?.. Про какое свидание вы говорите?

Она произносила слова, точно в бреду. Я несколько возвысил голос, обращаясь к ней, как к рассеянному ребенку:

— Да я сам вас об этом спрашиваю!..

Она вздрогнула и сказала уже другим голосом:

— Не сердитесь!.. Я задумалась… Вы говорили о четверге? Да, я была в городе… проездом… в Болье…

— Вы ездили в гости к вашей матери? Она теперь там?..

— К моей матери? Нет!.. Моя мать сейчас живет в Эксе… ведь еще сентябрь!..

— Зачем же вы ездили в Болье?

— Как зачем?.. — Казалось, она опять погрузилась в какой-то полусон. Неуверенно, будто с усилием, произносила она каждое слово… — Да у меня были разные дела… Я и поехала в Болье… Да впрочем… вот… я вам покажу… — Она бросила поводья и стала что-то искать в сумочке, которая всегда висела у нее на руке: — Вот… смотрите… у меня еще остался билет…

Я с удивлением взял от нее маленькую карточку; на ней был сделан всего один прокол.

— Ваш билет? Как? Разве у вас его не отобрали при выходе со станции?.. — Она посмотрела на меня, широко раскрыв глаза.

— Я, право, не знаю… Нет, верно, я забыла отдать… А у меня не спросили…

По маленькой складке между бровей было видно, что мысль ее усиленно работала. Вдруг, как бы почувствовав, что ее старания остаются тщетными, она сказала:

— Слушайте, я уж лучше вам во всем признаюсь… Это, действительно, как-то нелепо… и мне самой совестно… Но мне приятней, чтобы вы знали… Ну, вот в чем дело: я и сама не могу сказать, зачем, собственно, я ездила в Болье во вторник! Мне там решительно нечего было делать… По крайней мере, я ничего такого не могу припомнить… И я не помню даже, что я там делала… Уехала я во вторник утром, а вернулась вечером в среду… И страшно устала вдобавок… Вот и все!

От удивления я затянул мундштук, и моя лошадь остановилась.

— Как так — все? — громко сказал я. — А что же ваш муж?.. Вы ему-то объяснили, где вы пропадали целых двое суток? Ведь вы мне двадцать раз говорили, что он вам не позволил бы уехать и в Марсель без крайней необходимости?..

Я прекрасно помнил бесконечные разговоры с нею из-за двух ночей, которые нам всего только и удалось провести вместе за целых шесть или семь недель; чего мне стоило отвоевать их!

Она тоже остановила лошадь, обернулась… И недоумение, с которым она ответила мне, поразило меня…

— Всего удивительнее то, что я перед отъездом что-то объясняла своему мужу, а теперь не помню ни одного слова из нашего разговора.

— Ну, а когда вы вернулись?.. Ведь он же, я думаю, расспрашивал вас о вашем путешествии?

— Да! Вот его подлинные слова — они остались у меня в памяти: «Что ж, ты довольна? Все устроилось, как ты хотела?» А я машинально ответила: «Да, все. Я очень довольна». И он больше ничего не спрашивал.

— Ну а самое путешествие? Приезд в Болье?.. Вы где же там остановились?

— Где?.. Ну как где… Конечно, у себя на вилле…

— Вы, кажется, и в этом не вполне уверены…

— Нет, уверена! Но, право же, для меня самой эта поездка представляется загадочной. Как будто в моей памяти после нее осталась какая-то большая, темная дыра… И даже!.. Как только я стараюсь припомнить хоть что-нибудь, мне делается больно… больно здесь… и вот здесь… — И она указала сначала повыше виска, потом — на основание лба, между бровей. Я продолжал испытующе смотреть ей в лицо, в глаза… И вдруг она заплакала горькими слезами. Я забыл тогда все на свете и стал осыпать ее поцелуями.

Ведь я ее любил… Любил — как никого до нее!

X

Но я остановился на описании вечера 21 декабря 1908 года — последнего вечера моей жизни. Меня окружали дикие скалы ущелья «Смерти Готье». Крик ужаса вырвался из груди моей:

— Мадлен!..

Да, это была она: моя возлюбленная, моя Мадлен, одна среди этой пустыни в эту темную ночь! Как попала она сюда, за целых пять лье от своего дома, в зимний дождь и туман… В этом своем городском туалете?