Сочинения. В 2-х томах

Клюев Николай Алексеевич

* * *

В потемки деревня — Христова брада, Я в ней заблудиться готов навсегда, В живом чернолесьи костер разложить И дикое сердце, как угря, варить, Плясать на углях, и себя по кускам Зарыть под золою в поминок векам, Чтоб Ястребу-духу досталась мета — Как перепел алый, Христовы уста! В них тридцать три зуба — жемчужных горы, Язык — вертоград, железа же — юры, Где слюнные лоси, с крестом меж рогов, Пасутся по взгорьям иссопных лугов… Ночная деревня — преддверие Уст… Горбатый овин и ощеренный куст Насельников чудных, как струны, полны… Свершатся ль, Господь, огнепальные сны! И морем сермяжным, к печным берегам Грома-корабли приведет ли Адам, Чтоб лапоть мозольный, чумазый горшок Востеплили очи — живой огонек, И бабка Маланья, всем ранам сестра, Повышла бы в поле ясней серебра Навстречу Престолам, Началам, Властям, Взывающим солнцам и трубным мирам!.. О, ладанка Божья — вселенский рычаг, Тебя повернет не железный Варяг, Не

сводня-перо, не сова-звездочет — Пяту золотую повыглядел кот, Колдунья-печурка, на матице сук!.. К ушам прикормить бы зиждительный Звук, Что вяжет, как нитью, слезинку с луной И скрип колыбели — с пучиной морской, Возжечь бы ладони — две павьих звезды, И Звук зачерпнуть, как пригоршню воды, В трепещущий гром, как в стерляжий садок, Уста окунуть, и причастьем молок Насытиться всласть, миллионы веков Губы не срывая от звездных ковшов!.. На дне всех миров, океанов и гор Цветет, как душа, адамантовый бор, — Дорога к нему с Соловков на Тибет, Чрез сердце избы, где кончается свет, Гда бабкина пряжа — пришельцу веха: Нырни в веретенце, и нитка-леха Тебя поведет в Золотую Орду, Где ангелы варят из радуг еду, — То вещих раздумий и слов пастухи, Они за таганом слагают стихи, И путнику в уши, как в овчий загон, Сгоняют отары — волхвующий звон. Но мимо тропа, до кудельной спицы, Где в край «Невозвратное» скачут гонцы, Чтоб юность догнать, душегубную бровь… Нам к бору незримому посох — любовь, Да смертная свечка, что пахарь в перстах Держал пред кончиной, — в ней сладостный страх Низринуться в смоль, в адамантовый гул… Я первенец Киса, свирельный Саул, Искал пегоухих отцовских ослиц И царство нашел многоценней златниц: Оно за печуркой, под рябым горшком, Столетия мерит хрустальным сверчком.

191

Судьба-старуха нижет дни,

Судьба-старуха нижет дни, Как зерна бус — на нить: Мелькнет игла — и вот они, Кому глаза смежить. Блеснет игла — опять черед Любить, цветы срывать… Не долог день, и краток год Нетленное создать. Всё прах и дым. Но есть в веках Богорожденный час. Он в сердобольных деревнях Зовется Светлый Спас. Не потому ль родимых сел Смиренномудрей вид, Что жизнедательный глагол Им явственно звучит, Что небо теплит им огни, И Дева-благодать Как тихий лен спрядает дни, Чтоб вечное соткать?

(1915)

192

Рыжее жнивье — как книга,

Рыжее жнивье — как книга, Борозды — древняя вязь, Мыслит начетчица-рига, Светлым реченьям дивясь. Пот трудолюбца Июля, Сказку кряжистой избы, — Всё начертала косуля В книге народной судьбы. Полно скорбеть, человече, Счастье дается в черед! Тучку — клуб шерсти овечьей — Лешева бабка прядет. Ветром гудит веретнище, Маревом тянется нить: Время в глубоком мочище Лен с конопелью мочить. Изморозь стелет рогожи, Зябнет калины кора: Выдубить белые кожи Деду приспела пора. Зыбку, с чепцом одеяльце Прочит болезная мать — Знай, что кудрявому мальцу Тятькой по осени стать. Что начертала косуля, Всё оборотится в быль… Эх-ма! Лебедка Акуля, Спой: «не шуми чернобыль!»

(1915)

193

Так немного нужно человеку:

Так немного нужно человеку: Корова, да грядка луку, Да слезинка в светлую поруку, Что пробьет кончина злому веку, Что буренка станет львом крылатым, Лук же древом, чьи плоды — кометы… Есть живые, вещие приметы, Что пройдет Господь по нашим хатам: От оконца тень крестообразна, Задремала тайна половицей, И душа лугов парит орлицей От росы свежительно-алмазна. Приходи, Жених дориносимый, — Чиста скатерть, прибрана светелка!.. Есть в хлевушке, в сумерках проселка, Золотые Китежи и Римы. Уврачуйте черные увечья, О святые грады, в слезном храме!.. У коровы дума человечья, Что прозябнет луковка громами.

194

Вылез тулуп из чулана

Вылез тулуп из чулана С летних просонок горбат: Я у татарского хана Был из наряда в наряд. Полы мои из Бухары Род растягайный ведут, Пазухи — пламя Сахары В русскую стужу несут. Помнит моя подоплека Желтый Кашмир и Тибет, В шкуре овечьей востока Теплится жертвенный свет. Мир вам, Ипат и Ненила, Печь с черномазым горшком! Плеск звездотечного Нила В шорохе слышен моем. Я — лежебок из чулана В избу зазимки принес… Нилу, седым океанам, Устье — запечный Христос. Кто несказанное чает, Веря в тулупную мглу, Тот наяву обретает Индию в красном углу.

195

Печные прибои пьянящи и гулки,

Печные прибои пьянящи и гулки, В рассветки, в косматый потемочный час, Как будто из тонкой серебряной тулки В ковши звонкогорлые цедится квас. В полях маята, многорукая жатва, Соленая жажда и оводный пот. Квасных переплесков свежительна дратва, В них раковин влага, кувшинковый мед. И мнится за печью седое поморье, Гусиные дали и просырь мереж. А дед запевает о Храбром Егорье, Склонив над иглой солодовую плешь. Неспора починка, и стёг неуклюжий, Да море незримое нудит иглу: То Индия наша, таинственный ужин, Звенящий потирами в красном углу. Печные прибои баюкают сушу, Смывая обиды и горестей след… «В раю упокой Поликарпову душу», С лучом незабудковым шепчется дед.

196

Под древними избами, в красном углу,

Под древними избами, в красном углу, Находят распятье, алтын и иглу — Мужицкие Веды: мы распяты все, На жернове мельник, косарь на косе, И куплены медью из оси земной, Расшиты же звездно Господней иглой. Мы — кречетов стая, жар-птицы, орлы, Нам явственны бури и вздохи метлы, — В метле есть душа — деревянный божок, А в буре Илья — громогласный пророк… У Божьей иглы не измерить ушка, Мелькает лишь нить — огневая река… Есть пламенный лев — он в мужицких кресцах, И рык его чуется в ярых родах, Когда роженичный, заклятый пузырь Мечом рассекает дитя-богатырь… Есть черные дни — перелет воронят, То Бог за шитьем оглянулся назад — И в душу народа вонзилась игла… Нас манят в зенит городов купола, В коврижных поморьях звенящий баркас Сулится отплыть в горностаевый сказ, И нож семьянина, ковригу деля, Как вал ударяет о грудь корабля. Ломоть черносошный, — то парус, то руль, Но зубы, как чайки, у Степ и Акуль, — Слетятся к обломкам и правят пиры… Мы сеем, и жнем до урочной поры, Пока не привел к пестрядным берегам Крылатых баркасов нетленный Адам.

197

Потные, предпахотные думы

Потные, предпахотные думы На задворках бродят, гомонят… Ввечеру застольный щаный сад Множит сны — берестяные шумы. Завтра вёдро… Солнышко впряглось В золотую, жертвенную соху. За оконцем гряд парному вздоху Вторит темень — пегоухий лось. Господи, хоть раз бы довелось Видеть лик Твой, а не звездный коготь! Мировое сердце — черный деготь С каплей пота устьями слилось. И глядеться в океан алмазный — Наша радость, крепость и покой. Божью помощь в поле, за сохой Нам вещает муж благообразный. Он приходит с белых полуден, Весь в очах, как луг в медовой кашке… Привкус моря в пахотной рубашке, И в лаптях мозольный пенный звон, Щаный сад весь в гнездах дум грачиных, Древо зла лишь призрачно голо. И как ясно-задремавшее стекло — Жизнь и смерть на папертях овинных.

198

Пушистые горностаевые зимы,

Пушистые горностаевые зимы, И осени глубокие, как схима. На палатях трезво уловимы Звезд гармошки и полет серафима. Он повадился телке недужной Приносить на копыто пластырь — Всей хлевушки поводырь и пастырь В ризе непорочно-жемчужной. Телка ж бурая, с добрым носом, И с молочным, младенческим взором. Кружит врачеватель альбатросом Над избой, над лысым косогором. В теле буйство вешних перелесков: Под ногтями птахи гнезда вьют, В алой пене от сердечных плесков Осетры янтарные снуют. И на пупе, как на гребне хаты, Белый аист, словно в свитке пан, На рубахе же оазисы-заплаты, Где опалый финик и шафран. Где араб в шатре чернотканном, Русских звезд познав глубину, Славит думой, говором гортанным Пестрядную, светлую страну.

199

О ели, родимые ели,

О ели, родимые ели, Раздумий и ран колыбели, Пир брачный и памятник мой, На вашей коре отпечатки, От губ моих жизней зачатки, Стихов недомысленный рой. Вы грели меня и питали, И клятвой великой связали — Любить Тишину-Богомать. Я верен лесному обету, Баюкаю сердце: не сетуй, Что жизнь, как болотная гать. Что умерли юность и мама, И ветер расхлябанной рамой, Как гроб забивают, стучит, Что скуден заплаканный ужин, И стих мой под бурей простужен, Как осенью листья ракит — В нем сизо-багряные жилки Запекшейся крови; подпилки И критик ее не сотрут. Пусть давят томов Гималаи, — Ракиты рыдают о рае, Где вечен листвы изумруд. Пусть стол мой и лавка-кривуша Умершего дерева души Не видят ни гостя, ни чаш, — Об Индии в русской светелке, Где все разноверья и толки, Поет, как струна, карандаш. Там юных вселенных зачатки — Лобзаний моих отпечатки, Предстанут, как сонмы богов. И ели, пресвитеры-ели, В волхвующей хвойной купели Омоют громовых сынов.