Социологический ежегодник 2015-2016
Шрифт:
Вместе с тем было бы неверно расценивать нынешний ультрасоциальный тренд «наук о жизни» (к которым принадлежит и биология) как окончательный разрыв с догматами социобиологии 1970-х годов, подчеркивает Мелони. Скорее следует говорить о постоянном расширении концептуального диапазона биологического знания, что позволяет включить в сферу его компетенции явления морального порядка. Социобиология с ее принципами индивидуализма и эгоизма как единственными биологически достоверными основаниями человеческого поведения и попытками объяснить феномен альтруизма, минуя его моральный аспект, стала отправным пунктом современных моделей кооперации, солидарности и взаимопомощи в рамках биологии морали и нейроисследований. Интеллектуальным фундаментом нового толкования отношений природного и морального явились «технические инновации» в области эволюционной теории, реализованные в ряде эмпирических мультидисциплинарных исследований (в том числе – математические модели кооперативного поведения и использование теории игр для реконструкции моральных действий). В итоге кооперация получила статус третьего фундаментального принципа эволюции наряду с мутацией и естественным отбором [Axelrod, 1984]. Другой предпосылкой новой парадигмы стало возвращение в эволюционную теорию идеи группового отбора, от которой отказались исследователи в конце 1960-х годов и которая сегодня приобрела новое звучание в качестве атрибута культурных контекстов. Групповой отбор, непрямая (опосредованная) взаимность и взаимность сетевая,
Обобщая итоги разноплановой эмпирической работы, касающейся связей природного и морального, Мелони подчеркивает, что социобиологический проект биологизации морального, некогда провозглашенный Э. Уилсоном [Wilson, 1975], сегодня превращается в процесс морализации биологии. Избавившись от суровых оценок несовершенства человеческой натуры, биология ХХI в. становится средоточием любых исследований, так или иначе касающихся генезиса моральных явлений. Как свидетельствует история науки, эволюционная теория постоянно колебалась в выборе тональности интерпретации морального, отдавая предпочтение то утилитарной, то романтической его трактовке, причем последняя явно импонирует современной биологии морали. Характерной особенностью нынешнего интеллектуального сдвига в осмыслении природного и морального Мелони считает лексикон философского нативизма, которым отмечены современные попытки реконструкции человеческой природы как прирожденно моральной, т.е. влияющей на совершение вполне определенных поведенческих действий и стойкое избегание других.
С точки зрения нативизма, эволюция наградила человеческую природу определенным типом моральной психологии, который при некоторых условиях способствует моральному мышлению и просоциальным поступкам. Убежденным сторонником этой точки зрения является Джонатан Хайдт, автор социально-интуитивистской модели генезиса морали, главные идеи которой были выражены знаменитой метафорой «рациональной собаки и ее эмоционального хвоста» [Haidt, 2001, 2007]. В данной метафоре заключена идея эволюционного первенства моральной интуиции и спонтанных эмоциональных реакций по отношению к рациональным моральным оценкам, суждениям и действиям. Вместо социализации и социокультурной интериоризации моральных норм (процессов, составлявших альфу и омегу психологии морали прошлого века) Хайдт сделал акцент на ключевой роли морального опыта - как следствия автоматических телесных процессов, имеющих яркую чувственно-эмоциональную окраску. Главным механизмом генерирования моральных оценок и действий оказались интуиция и сопровождающие ее чувственные переживания. Таким образом, заключает Мелони, интуитивистская психология морали настаивает на ключевых функциях внерациональных интуитивно-эмоциональных импульсов по отношению к рационализации социокультурных этических норм. Человек совершает морально значимый поступок или дает моральную оценку ситуации, руководствуясь своего рода внутренним чувством («нутряным чутьем»), и только потом выстраивает логическую цепочку аргументов в защиту своей позиции. Именно на этом этапе post factum приобретают значение и вес культурные нормы и социальный контекст, в пространстве которых осуществляется рационализация интуитивных моральных актов. Следовательно, согласно интуитивистской концепции морали, рациональное оправдание (обоснование) морально окрашенных действий и суждений – это просто подведение социокультурного фундамента под тот опыт, который уже содержится в чувственно-интуитивном переживании происходящего как правильного / неправильного, приемлемого / неприемлемого и т.п. Интуитивизм Хайдта, резюмирует свои рассуждения Мелони, служит новейшим аргументом в защиту социобиологической позиции образца 1970-х годов. Если моральные акты не являются следствием сложных абстрактных умозаключений, то имеются все основания для того, чтобы проследить их предысторию в поведении животных и в самых архаичных структурах головного мозга, которые остались теми же, что и 500 млн лет назад. Таким образом, следуя Хайдту, мораль должна исчезнуть с орбиты философии и быть помещена в исследовательское поле приматологии и нейронауки.
Концепция моральной эволюции Франса де Вааля послужила импульсом для переосмысления связей природного и морального под углом зрения их двунаправленного движения [Primates and philosophers, 2006]. Наблюдая за проявлениями агрессии у приматов, де Вааль обнаружил присутствие в их сообществах устойчивых эмоционально окрашенных паттернов примирения, которые следовали за эпизодами конфликтов и борьбы. Опираясь на идеи Дарвина, трактовавшего моральный инстинкт как имеющий эволюционное продолжение в социальных инстинктах и эмоциях человека, он выступил с критикой изображения культуры в виде наносного поверхностного слоя, маскирующего эгоистичную и жестокую человеческую натуру. Многолетние наблюдения за приматами – ближайшими эволюционными родственниками вида Homo sapiens – позволили исследователю выстроить «моральную башню», в основание которой – в качестве ее строительных блоков – он поместил просоциальные диспозиции и поведенческие паттерны человекообразных обезьян. Описанные в литературе и хорошо известные специалистам психологические и эмоциональные механизмы, участвующие в групповой жизни приматов (способность к эмпатии, кооперация, реципрокность, групповая солидарность и даже «чувство справедливости»), де Вааль рассматривал в качестве эволюционных предпосылок подлинно человеческой морали. Опять-таки, следуя традиции дарвинизма, де Вааль утверждал, что культура – это не творец, а преобразователь тех биопсихологических структур, которые образуют подножие эволюционной моральной башни и являются общими для людей и животных. Аргументы де Вааля в защиту эволюционной укорененности моральных явлений в природном мире Мелони расценивает как недвусмысленную констатацию «обоюдности» их отношений, поскольку в рамках данной концепции претерпевает изменение и толкование природы (человеческой натуры), оказавшейся не чем иным, как первоисточником просоциальных форм поведения.
Третье теоретическое течение, подготовившее переосмысление морали в терминах биологии, связано с развитием нейронауки. Наука о нейронных основаниях морального сознания объединяет идеи когнитивизма, социальной психологии, эволюционной биологии и антропологии и представляет собой совокупность исследовательских областей, насчитывающих несколько различных направлений [Moll, de Oliveira-Souza, Zahn, 2008]. Концептуальными положениями, объединяющими эти направления и релевантными процессу биологизации морали, Мелони считает ратификацию интуитивизма и реанимацию морального чувства. В первом случае имеется в виду экспериментальная верификация идеи Дж. Хайдта об эмоционально нагруженных автоматических реакциях как ядре морального опыта. Центральной фигурой здесь является Джошуа Грин – один из пионеров экспериментального нейроанализа моральных процессов [Green, 2003]. В теоретическом плане Грин придерживается «дуальной модели», где эмоциональная и когнитивная области головного мозга связаны отношениями состязательности (а не соподчинения) применительно к продуцированию моральных суждений. Однако его эмпирическая работа способствовала переключению внимания нейроисследователей морали с высших когнитивных функций мозга на более архаичные эмоциональные механизмы, участвующие в генерировании морального. И хотя Грин неоднократно повторял, что нейронная данность не тождественна моральному долженствованию, его последователи единодушно демонстрируют возможность воздействия на моральные акты путем манипуляций эмоциональными процессами. Тем самым первостепенная роль автоматических аффективных реакций в выработке моральных суждений получает эмпирическое доказательство.
Еще более очевидные формы ренессанс философского нативизма принимает в работах нейроаналитиков морали, апеллирующих к категории «моральное чувство», которая была популярна в шотландской школе здравого смысла XVIII в. [The neural correlates of moral sensitivity, 2002]. Следуя духу шотландского Просвещения, современные теоретики морального чувства рассматривают его как механизм, посредством которого повседневные события помечаются моральными ярлыками. Моральная чувствительность в терминологии нейроаналитиков морали – это сложно организованная интеграция когнитивных, эмоциональных и мотивационных механизмов, которая способствует «моментальному считыванию» моральных следствий социальной ситуации; более того, врожденное моральное чувство оказывается предпосылкой этически окрашенной рефлексии, к которой человеческий мозг предрасположен точно так же, как к различению базовой цветовой палитры. В более категоричном варианте врожденная моральная чувствительность постулируется как автоматическое сопряжение повседневного опыта с теми или иными моральными понятиями, так что характеристику этического получает уже сам головной мозг [Gazzaniga, 2005]. В такой интерпретации речь идет об универсальном наборе биологических реакций на моральные дилеммы, или о своеобразной этике, встроенной в систему мозга. В своей крайней форме синтез нативизма и сентиментализма оборачивается идеей универсальной моральной грамматики - бессознательного механизма, позволяющего людям оценивать бесчисленные варианты действий и суждений в терминах позволительного, должного или запрещенного, констатирует Мелони.
В своей итоговой оценке плюсов и минусов новейшего интеллектуального поворота в осмыслении природного и морального Мелони занимает скорее критическую, нежели апологетическую позицию. С его точки зрения, новейший вариант морализации биологии на самом деле демонстрирует лишь формальный, но не эпистемологический разрыв с догматами социобиологии прошлого века. К содержательным преимуществам нового взгляда на генезис морали он относит возможность более широкого и разностороннего толкования альтруизма; включение в исследовательское поле моральных явлений аффективных и интуитивных механизмов их генезиса; конкретизацию процессов генерирования моральных суждений благодаря разносторонней экспериментальной работе, связанной с эмоциональными параметрами морального. Недостатки же новейших подходов к осмыслению морали обусловлены статичностью содержащихся в них представлений о биологических механизмах ее генезиса, которые идут вразрез с динамическими тенденциями современного корпуса «наук о жизни», отказавшихся от линейных трактовок эволюции, что лишает всякого смысла рассуждения о ее отправных пунктах, основаниях и строительных блоках.
Джонатан Хайдт (Бизнес-школа Штерна, Нью-Йоркский университет, г. Нью-Йорк, США), в свою очередь, убежден в обратном, а именно в том, что поворот к трактовке морали в терминах эволюционной биологии сопровождается расширением социального содержания моральных явлений и диапазона моральных функций, которые более не ограничиваются сферой знания, но связываются с решением задач социального взаимодействия и коммуникации [Haidt, 2013]. Это наблюдение свидетельствует о «сбывшемся пророчестве» Э. Уилсона: мораль на самом деле переходит в ведение аналитиков, готовых изучать ее эволюционно-адаптивное предназначение. Более того, мораль, которая, подобно языку или гендеру, является универсальным человеческим атрибутом и потому принадлежит как культурной, так и биологической сферам, не может оставаться предметом интереса какой-либо одной научной дисциплины; она требует междисциплинарной разработки силами эволюционной и социальной психологии, психологии развития, приматологии, философии, экономики, истории – и нейронауки, настаивает Хайдт.
В докладе, прочитанном им на ежегодной сессии Американской ассоциации морального образования (2012), Хайдт реконструирует историю становления моральной психологии как дисциплины, которая сегодня претерпевает «радикальную трансформацию теоретических идей в направлении расширения диапазона и функций интуиции в сфере морального, во-первых, и придания этой сфере большего социального содержания, во-вторых» [Haidt, 2013, p. 234].
В середине 1980-х годов, когда моральная психология находилась в стадии своего становления, история этой области знания представляла собой «битву титанов»: Пиаже – против Дюркгейма, Скиннер – против Фрейда, Колберг – против Скиннера и Фрейда. Главным предметом споров был вопрос происхождения морали: являются ли моральные принципы и действия результатом индивидуальной рефлексии – или же они привносятся извне; а если справедливо последнее, то кем именно они привносятся: обществом в целом либо ближайшим окружением личности; и существует ли гендерная или расовая дифференциация моральных феноменов? При всем разнообразии ответов на эти вопросы отцы-основатели моральной психологии были единодушны в том, что моральные качества не являются врожденными. Против этой точки зрения решительно выступил Э.О. Уилсон [Wilson, 1975]. Разъясняя суть своего требования изъять мораль из ведения философии и этики, Уилсон подчеркивал, что новая дисциплина, названная им социобиологией, призвана заняться поиском оснований морали в эволюционной истории человека как биологического вида. Эти основания укоренены в некоторой совокупности «аффективно нагруженных реакций, генерируемых специфическими эмоциональными центрами головного мозга» [Haidt, 2013, p. 282]. Сами же мозговые центры подлежат рассмотрению в качестве адаптивных механизмов, возникших в ходе естественного отбора в среде высших социальных животных, к каковым принадлежат приматы и вид Homo sapiens.
Идея Уилсона, продолжает Хайдт, опередила развитие социальной психологии по меньшей мере на 20 лет. В конце 1980-х годов эволюционная направленность была совершенно чужда моральной психологии, а социобиологию воспринимали как «радиоактивную чуму», чреватую редукционизмом в методологии и оправданием гендерного и расового неравенства в теории. В то время моральная психология мыслилась только как отрасль психологии развития (и, в очень узких рамках, – социальной психологии). Внимание исследователей было сосредоточено на формировании оценочных моральных суждений. В значительной мере этот исследовательский фокус был предопределен когнитивной революцией, одержавшей победу над психоанализом и бихевиоризмом. Когнитивный поворот положил начало подходу, который Хайдт позднее назвал рационализмом, поскольку рациональное мышление стало считаться самым надежным способом приобретения морального знания [Haidt, 2012]. Однако к концу 1990-х годов рациональная установка в психологии постепенно теряет свои лидирующие позиции вследствие целого ряда исследовательских трендов, которые, как считает Хайдт, оказались созвучны эволюционным идеям социобиологии. Это аффективная революция, реанимация принципа автоматизма в качестве атрибута ментальных реакций, нейроисследования самого разного профиля, приматология и эволюционная психология.