Социологический ежегодник 2015-2016
Шрифт:
В числе ученых, пытающихся разрушить миф о единообразной интерпретации норм шариата в среде мусульманских общин Австралии, Дж. Ричардсон называет М. Войса и А. Поссамаи 25 . Последние разделяют подход, рассматривающий шариат как совокупность универсальных принципов, приспособленных к специфическим условиям. При этом они подчеркивают имманентно присущее исламу (в любой его форме) отсутствие разделения на публичное и частное, политическое и духовное. Ислам – это целостная, всеохватывающая система, устанавливающая и регламентирующая образ жизни и систему нравственных приоритетов индивида. Шариат руководит всеми аспектами жизни верующего, и, соответственно, вне зависимости от особенностей толкования той или иной модели правосудия мусульманин не может ограничить проявления своей конфессиональной принадлежности исключительно частной сферой. Опираясь на концепт «множественности модернизаций» С. Айзенштадта, М. Войс и А. Поссамаи интерпретируют напряженность в отношении шариата как следствие противоречий между достигшей своего пика секулярной и постхристианской современностью Австралии (secular and post-Christian modernity of Australia) и переживающей период роста мусульманской современностью (growing Australian Muslim modernity). Однако эти эксперты предлагают сделать акцент на инклюзивной динамике современности – заимствовании, смешении и перекрестном обмене
25
Voyce M., Possamai A. Legal pluralism, family personal laws and the rejection of Sharia in Australia: A case of multiple «clashing» modernities // Democracy a. security. – Abingdon, 2001. – Vol. 7, N 4. – P. 338–353.
Основные доводы противников официального внедрения двойной правовой системы в Австралии, которая включала бы в себя шариатские суды, Дж. Ричардсон раскрывает на примере высказываний исламского социолога Йена Али 26 . Й. Али обращает внимание на этническую и идеологическую разделенность мусульманских иммигрантских сообществ Австралии. Он фиксирует избирательность, с которой большая часть мусульман подходит к соблюдению требований своего вероучения. Соответственно, достижение какого-либо соглашения между всеми этими людьми в отношении того набора правил, которым они будут подчиняться, а именно это лежит в основе официального признания судов шариата, является вызовом с социологической точки зрения. Ситуацию многократно усложняют вопросы гендерного равенства и понимания роли женщины в исламе и в современном мире. При этом Й. Али признает, что многие молодые мусульмане второго поколения иммиграции становятся все более религиозными и создаваемые ими движения в меньшей степени ориентируются на страну исхода или этничность. Но тем не менее сбалансированная иерархическая организационная структура у мусульманского сообщества Австралии отсутствует, а следовательно, представляется преждевременным обсуждение перспектив официального внедрения шариатских судов в законодательную систему страны.
26
Ali J. A dual legal system in Australia: The formalization of Sharia // Democracy a. security. – Abingdon, 2001. – Vol. 7, N 4. – P. 354–373.
В качестве своеобразного контраргумента Й. Али автор приводит тезисы бывшего профессора социальной антропологии Университета Отаго Э. Колига 27 , специализирующегося на изучении вопросов, связанных с развитием шариатских судов в западных обществах. На основании того, что с июня 2009 г. в правовом поле Великобритании функционируют 85 шариатских судов в соответствии с Актом об арбитраже 1996 г., Э. Колиг полагает, что разобщенность мусульман не является препятствием для создания такого рода трибуналов. Приводимые им данные уточняет профессор по арабским и исламским исследованиям Университета Мельбурна А. Саид, утверждающий, что подобного рода суды действовали в Соединенном Королевстве с 1980 г., правда, на неформальной основе 28 . Однако, подчеркивает Дж. Ричардсон, ссылаясь на Э. Блэк, британские приверженцы ислама, 80% которых являются выходцами из Южной Азии, уже в силу этого представляют из себя группу, отличающуюся значительно большей степенью гомогенности, чем мусульмане Австралии. И этот фактор значительно облегчает для них выбор определенной модели шариатского правосудия для утверждения на официальном уровне [c. 586].
27
Kolig E. To shariaticize or not to shariaticize: Islamic and secular law in the liberal democratic society // Sharia in the West / Ed. by R. Ahdar, N. Aroney. – Oxford: Oxford univ. press, 2010. – P. 255–278.
28
Saeed A. Reflections on the establishment of Sharia courts in Australia // Sharia in the West / Ed. by R. Ahdar, N. Aroney. – Oxford: Oxford univ. press, 2010. – P. 233–238.
Сравнивая положение мусульманских общин и других этнических и религиозных групп, Дж. Ричардсон констатирует, что суды этих групп довольно эффективно функционируют в Австралии. На протяжении нескольких десятилетий в Мельбурне действует раввинский духовный суд бет-дин, рассматривающий дела, относящиеся к личному статусу граждан, а также административные дела религиозного характера. Граждане также участвуют в отправлении правосудия в составе судов коренных народов Зеленого континента – судов коори. В данном контексте автор цитирует слова А. Саида 29 об отсутствии точной статистики в отношении того, как много мусульман на самом деле желают официального введения шариатских судов в Австралии. С точки зрения А. Саида, большая часть верующих в Аллаха австралийцев не видят проблемы в совмещении идентичности представителя Запада и мусульманина. Таким образом, заключает он, инициативы, направленные на официальное признание шариатских судов, возникающие сегодня в мусульманском сообществе страны, отражают желание сформировать общинные механизмы медиации для решения вопросов, связанных с браком, разводом или наследованием, которые опирались бы как на исламское, так и на австралийское семейное право. При этом, отмечает Дж. Ричардсон вслед за А. Саидом, современный исламский мир пересматривает отдельные аспекты шариата. Многие мусульманские страны меняют свое семейное право, инкорпорируя в него нормы гендерного равенства и международные стандарты прав человека. Соответственно, возникает вопрос: если логика этих изменений, направленных на сближение шариата с западным правом продолжится, будет ли смысл в дублировании функций и введении отдельных шариатских судов?
29
Saeed A. Reflections on the establishment of Sharia courts in Australia // Sharia in the West / Ed. by R. Ahdar, N. Aroney. – Oxford: Oxford univ. press, 2010. – P. 233–238.
Для Дж. Ричардсона интенсивность полемики вокруг перспектив официального создания судов шариата в Австралии иллюстрирует те многочисленные сложности, с которыми сталкиваются современные западные страны в своем стремлении к социальной сплоченности. Последняя зависит от способности принимающего общества интегрировать значимые группы инокультурных иммигрантских меньшинств, и хотя эта цель является труднодостижимой, движение к ней – залог стабильного развития государства.
II. Социология морали и альтруизма
Статьи
Феномен морали в контексте биологии и нейронауки: pro & contra
(Аналитический обзор) 30
Ключевые слова: мораль; нейроисследования; эволюционная биология; моральный мозг; психология морали.
30
Аналитический обзор подготовлен в рамках исследовательского проекта «Интеграция социобиологических и социологических методов в исследовании эволюционных оснований морали и альтруизма (в приложении к российским сообществам)», осуществляемого при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект 14-06-00381 а).
Конец XX – первая декада XXI столетия отмечены пристальным вниманием социальных наук к нейрофункционированию и биоанатомической структуре человеческого мозга, который все чаще рассматривают как ключевой фактор не только биологического развития индивида, но и его социального бытия, включая мораль, культурные ценности, нормы общежития и права, межличностные и даже межгрупповые отношения. Мозг как носитель важнейших функций в обеспечении жизнедеятельности человека, его интеллекта и поведения выступает сегодня предметом интереса целого ряда дисциплин социально-гуманитарного профиля (в диапазоне от литературоведческих эссе о романтической любви до макроанализа социокультурных конфликтов). Обзор англоязычной научной периодики за два последних десятилетия демонстрирует постоянное присутствие на страницах специализированных естественнонаучных журналов традиционной проблематики гуманитарного и социального знания (религия, свобода воли, искусство, девиантность, преступность, политика). Это наблюдение позволяет сделать вывод о том, что представители самых разных дисциплин, принадлежащих корпусу наук о человеке (юриспруденция и маркетинг, публичная политика и экономика, образование, семейная педагогика и социальная психология), считают данные современной биологии мозга релевантной и даже необходимой составляющей собственной научной работы.
Интерес социальных аналитиков и психологов к феномену головного мозга стал очевидным на фоне бурного развития в последней четверти прошлого столетия биологических и физиологических исследований структуры и материи мозга с привлечением новейших компьютерных технологий. Магнитно-резонансная томография и другие виды сканирования мозговых структур, компьютерное моделирование их деятельности и прочие цифровые техники, используемые в рамках биологии мозга, позволяют создавать отчасти достоверную, отчасти иллюзорную, но тем не менее вполне наглядную картинку работы «живого мозга» и наблюдать его деятельность онлайн. Биологический анализ мозговых процессов и их функционирования на уровне нейронов в их «непосредственном» (компьютерном) виде получил название нейронауки (neuroscience), или нейроисследований (neurosciencies). В настоящее время нейроисследования представляют собой комплекс исследовательских областей и направлений, касающихся влияния мозговых структур на поведение и сознание людей в самых разных социальных ситуациях. В этом смысле нейроисследования можно охарактеризовать как мультидисциплинарную сферу современного научного знания и своего рода «место встречи» естественного (биология) и социокультурного знания (включая общую и социальную психологию), причем первому чаще всего отводится роль доминанты, которая предписывает прочим отраслям науки поиск ниши «в век биологии».
Именно так охарактеризовал современный контекст развития обществознания и гуманитарных наук профессор социологии Лондонской школы экономики и политических наук Николас Роуз. В своем выступлении на международной конференции «Знание, культура и социальные изменения» (Сидней, 2011) Роуз подчеркнул, что существующие в современной биологии стили мышления (воплощенные в нейроисследованиях и геномике, техниках клонирования живых организмов, репродуктивной медицине и трансплантационной хирургии) открывают совершенно новые перспективы для диалога между науками о человеке и обществе, с одной стороны, и науками о жизни – с другой [Rose, 2013, p. 5]. Некоторые аспекты этого диалога, а именно споры вокруг интерпретаций морали в рамках парадигмы морального мозга (moral brain), нашли отражение в настоящем обзоре. Материалы обзора дают представление о содержательном и методологическом тренде двух последних десятилетий в западном обществознании и психологии, известном как «поворот к головному мозгу». Существенной составляющей этого эпистемологического процесса выступают нейроисследования морали, базирующиеся на нейронных моделях морального сознания. Характерной чертой, объединяющей широкий спектр исследований феномена морали в этом ключе, служит идентификация некой биологической субстанции как наглядного источника материальных воздействий на мозг – и мораль. В концептуальном смысле современная биология мозга не наследует ни френологии, ни теории локализации, ни дискуссиям о нравственности как производной от тех или иных структур головного мозга. Наука наших дней рассматривает феномен мозга как высоко динамичную нецентрализованную сеть взаимосвязанных функциональных участков (модулей), которые взаимодействуют как сложно организованная структура паттернов нейроактивности, продуцирующих (помимо прочего) моральные акты. Нейроисследователи морали делают мозг основной единицей анализа, имея в виду гораздо более тесные связи между природным и моральным, чем когда-либо прежде в истории науки; более того, вразрез с традицией XIX столетия эти связи сегодня по преимуществу трактуются в терминах имплицитного («церебрального») детерминизма. В любом случае мозг квалифицируется как достаточное условие морали, невзирая на признание существенной роли в ее генезисе социокультурных факторов.
Нейронные модели морального сознания (приверженцами которых сегодня являются не только биологи и психологи, но и социологи, представители социальной психологии, теоретики моральной философии и пр.) сопрягают его функционирование как источника моральных суждений и нравственно окрашенных действий с атрибутами головного мозга. Последний понимается в качестве надличностной, доступной для эмпирического анализа совокупности нейронных модулей. В итоге функционирование мозга в определенных его формах практически отождествляется с осуществлением моральных актов «церебральным субъектом», так что феномен морали утрачивает не только свою самодостаточность, но и социокультурную специфику и превращается в церебральную модульную структуру. Критический анализ этой позиции применительно к задачам социологии знания содержится в статье Феликса Ширманна, сотрудника группы истории и теории психологии Университета Гронингена, Нидерланды [Shirmann, 2013 b].