Софья Алексеевна
Шрифт:
— Ну, уж если девки!
— Все-то ты надо мной, царевна-матушка, насмехаешься! Да вон и царевна Федосья Алексеевна торопится. Запыхалась вся.
— Сестрица, Марфа Алексеевна…
— Дух переведи, Федосьюшка. Рассказать-то успеешь. Что содеялось, не отменится.
— Видать, Фекла тебе сказала.
— Бог с ней, с вестовщицей нашей. Что ты-то узнала?
— Сидели мы, как ты велела, у царицы Прасковьи Федоровны. Толковали, как ей царица выговорила, что с вечеру, после всенощной, не зашла к ней на кисель. Кисель больно хороший получился. Наталья Кирилловна даже повару гривенник за него на кухню послала.
— Сначала Фекла, теперь кисель. Ты, Федосья Алексеевна,
— Да ни на что не жалобилася. Сразу в одночасье завалилася. Подбежали к ней, а она уж и дух испустила. Посинела вся, захрипела и Богу душу отдала. Девки еще дивилися, как получилося. Ведь не старая еще. Может, и грузная, да не очень. Петра Алексеевича искать кинулися. Спасибо, неподалеку был. Прибежал — замертво около покойницы свалился. Одно твердит: матушка, родимая, светик мой ненаглядный, как же я без тебя. Царица Авдотья Федоровна вой завела — чуть что взашей не вытолкал. Всем молчать приказал. Сестру обнял. Так и стоят в покое. Любили, знать, покойницу, крепко любили.
— Кончила сказки рассказывать, Федосья Алексеевна? Теперь меня послушай. К Софье Алексеевне тотчас поедешь. Я не могу — вчерась была. Еще чего заподозрят. А ты не сразу к сестре, а в собор для начала. Панихиду закажи. С настоятельницей, с черничками словом перемолвись, а уж там, на обратном пути, к Софье загляни. Расскажи ей про то, как сынок по матушке родимой убивается, а что теперь у сынка руки развязаны. Думать надо, чего делать начнет. Сложа руки сидеть не будет. До той поры матушки не хотел огорчать, плачей ее боялся, а теперь вовсю развернется.
— Думаешь, царицу Авдотью побоку?
— Да в бабах ли дело! Он теперь о заморских своих поездках вспомнит. Не иначе в путь-дорогу собираться начнет.
— Неужто и впрямь государство покинет?
— Давно мечтал.
— А государь-братец Иоанн Алексеевич один на престоле останется?
— Полно тебе, Федосья Алексеевна! Сколько раз учить, не все, что на уме, на языке должно оказываться. Ино и помолчать не грех, а великая польза.
— Ладно, ладно, сестрица, во всем тебя слушаться буду. Только братцу-государю ведь помогать надо. Не на Прасковью же полагаться, правда?
— Поезжай, Федосьюшка, сей час и поезжай.
18 сентября (1694), на день памяти преподобного Евмения, епископа Гортинского, мучениц Ариадны, Софии и Ирины, были собраны помещики из ближних к Москве 22 городов для участия в потешном Кожуховском походе. [137]
— Царевна-матушка Марфа Алексеевна, Иван Елисеевич пришел, [138] к тебе просится. Я его задним ходом провела — нечего посторонним на него глаза-то пялить.
137
В сентябре 1694 г. на берегу Москвы-реки под Кожуховом в течение трех недель проводились маневры, в которых участвовало несколько тысяч человек. Руководил маневрами генерал Патрик Гордон. Были убитые и раненые. Маневры стали серьезной подготовкой для предстоящих Азовских походов 1695 и 1696 гг.
138
Здесь говорится о стрелецком полковнике Иване Елисеевиче Циклере (Цыклере). В 1689 г. он выдал Петру заговор Ф. Л. Шакловитого, а спустя семь лет в феврале 1696 г. сам возглавил заговор против
— Умница ты у меня, Феклушка. Входи, входи, Иван Елисеевич. Кажись, час пришел нам с тобой потолковать, ежели ты мыслей своих не переменил.
— Не переменил и никогда не переменю, государыня-царевна.
— А ведь это ты, подполковник, Шакловитого продал. Ты к Петру Алексеевичу с доносом на него да на заговор помчался. Думаешь, забыла? За то и прощенье тебе вышло. Думным дворянином стал и воеводой в Верхотурье, кажись. Не ошиблась?
— Никогда ты, государыня-царевна, не ошибалась. Один раз только, и то со мною.
— Задурить царевну решил?
— Как бы посмел, государыня-царевна! Только от моего, как ты сказала, доноса Федору Леонтьевичу никакого вреда уже быть не могло. Проиграл он, все проиграл. Зато скольких человек из-под царского гнева вывести удалось, от подозрений очистить. Теперь, государыня-царевна, наше время настает с Петром Алексеевичем за все его бесчинства и злобу счеты свести. Прикажи, что делать надо — к государыне Софье Алексеевне мне ходить небезопасно. Под обух ее подведу.
— Для начала расскажи, что это за поход Кожуховский наш молодой царь придумал. С потешными вновь дурит, аль что другое тут есть посерьезнее?
— Суди сама, государыня-царевна. Потребовалось Петру Алексеевичу для игры военной как можно больше ратных собрать. До того дошло, что всех подьячих из приказов для ученья выставить велели. Учили их конных с пистолетами, пеших с мушкетами. Оказалось мало. Тогда Петр Алексеевич распорядился на площадях московских да улицах ловить всех помещиков, стольников, стряпчих, дворян московских, жильцов. Каждого водили в Разряд к подписке руку прикладывать, чтоб быть в Преображенске в указанное число с пистолетами для ратного учения.
— О помещиках из окрестных городов знаю, что велено было им на добрых лошадях с пистолями являться и приезд свой в Разряде записывать.
— Сама видишь, государыня-царевна, игрушки все это — не войско настоящее. В деле от них проку не будет.
— Зато в Москве будет, Циклер. Ведь это Петр Алексеевич ни много ни мало армию целую сколотил, чтобы стрельцам противустояла. Не обучены толком, говоришь. Не боги горшки обжигают. Недаром в пословице говорится: бей русского, часы сделает. А уж ратному делу бесперечь научится. И что же в самом походе случилося? Ты мне подробней расскажи — ведь государыне Софье Алексеевне пересказывать все как есть придется.
— Дело-то нехитрое. Построили Безымянный город. Его надо было стрельцам защищать. Князь Федор Иванович Ромодановский командовал потешными, которые город брали. У него четыре полка было, одним сам Петр Алексеевич командовать решил.
— Царская потеха, ничего не скажешь!
— Правда, что потеха. Раз стрельцов разбили 29 сентября, на преподобного Кириака-отшельника. Мало государю показалося. 4 октября, на священномученика Иерофея, первый приступ городка устроили. Два часа на валу сражение шло. Что народу поубивали да покалечили! Опять государю не показалося. 9 октября, на апостола Якова Алфеева, новую осаду начали. Через неделю, на присномученика Лукиана, вал миною взорвали и приступом городок взяли. Без убитых и раненых опять не обошлось. А уж лагерь, что за городком был разбит, 18 октября, на день апостола Луки, последним взяли. Вот и весь сказ. В тот же день помещиков да приказных по домам с похвалой отпустили. Кто жив остался.