Сокровища дьявола
Шрифт:
В зимовье весело потрескивали дрова, тепло быстро заполнило пространство избушки. Хлеб с копчёной грудинкой из рюкзака Хапугина и заваренный чай, но прежде Буряк плеснул из своей фляжки по сто грамм водки, и что там говорить, радовало души и в подсознании обоих укрытое золото.
Хапугин, насытившись, достал из кармана зажигалку и пачку «Севера», вынул папиросу и предложил Буряку, но тот достал свои папиросы. Прикурили.
– Подарил бы мне, – предложил Буряк, поглядывая на зажигалку напарника. Он попросил рассмотреть её ближе в своих руках, Хапугин подал. – Хороша штуковина, с гравировкой затейливой, плоская, удобная, уникальная, ни у кого такой в посёлке не видал, всё простецкие. Спичек не надо, нажал, крышка откинулась – и вот он огонь. Продавались бы такие, купил бы.
– Эту зажигалку привёз мне сосед, ко дню рождения подарил, память, а потому и передарить не могу. Уедешь, так на Большой земле и купишь, теперь ты богатый, все зажигалки выкупить сможешь, – рассмеялся Хапугин.
– Да уж, богатый, – доливая из котелка в кружку кипяток, блаженно ответил Буряк.
– Всё, довольно, закругляйся, чай допивай, складывайся, и бредём назад, я ж пока до ветру, а то мочевой пузырь вот-вот лопнет.
Хапугин вышел из избушки, отошёл на несколько шагов, помочился. Глянул на вдали видневшуюся снежную шапку Синего гольца, взял в руки бинокль, приставил к глазам и навёл на голец: «Красавец! Сверкает, словно алмаз!» Перевёл обозрение на долину, по его склонам, панораму продолжил вниз по руслу, на противоположную сторону с участком с редкой растительностью, видимость исключительная – и вдруг увидел очертания человека. Да, это был человек и, видимо, охотник, а кому больше. Напряг зрение, присмотрелся. «Не уж Спиридонов? Да точно он! Он!! Вот принесло же! Уходить надо, уходить и немедля, окольным путём, не след с ним встречаться…»
Но тут Хапугина как током ударило – осенила внезапно возникшая мысль, от которой бросило в холод и сразу в жар: «Буряк – вот он, допивает чай, Спиридонов примерно в двух километрах, даже меньше. Оба ненавидят друг друга – враги, а Матвей даже прилюдно на полном серьёзе грозился убить Гришку. Это ж два дела можно сладить сразу – Буряка застрелю и смотаюсь, а на выстрел Спиридонов непременно придёт, заинтересуется, кто из охотников у зимовья, факт. Появится, а тут Буряк лежит, вот уж головой закивает, что, да как и отчего, побежит в посёлок рассказывать, ещё как побежит! За угрозы милиция уж непременно ему убийство припишет, мотив-то прямой, и девка страдает. А тут выследил Буряка и слово сдержал – пристрелил, не отвертится… Главное, всё, что в тайнике, будет моё! Моё!..» Голова работала в одном направлении и одержимо, иными мыслями себя не донимал, эта идея овладела им с головы до ног, и в этом видел успех задуманного.
Хапугин быстро вернулся в зимовье и с порога как можно спокойнее заторопил:
– Всё, Григорий, довольно, бери рюкзак, ружьишко – и пошли.
– Уже сложил, пока ты на ветер брызгал.
Вышли из избушки. Хапугин поднял валявшуюся у избушки заржавевшую от времени консервную банку (приметил раньше) и подал Буряку:
– Поставь, пожалуйста, вон на тот пенёк, пальну на целкость. В тайге был, а ни одного выстрела не сделал, непорядок.
– Пальни, – Буряк взял банку и направился до небольшого пня. – Потом я стрельну, если смажешь.
«Не смажу…» – думая о своём, Хапугин довольно шустро зарядил оба ствола патронами с картечью.
Прогремел выстрел. Буряк, приблизившийся к пеньку, вздрогнул, чуть повернулся и нелепо завалился набок, издал стон. За ним прозвучал второй выстрел, и смертельно раненный замолк.
Хапугин наспех перезарядил стволы, вдруг Буряк подаст признаки жизни, так следовало добить, теперь он нужен только мёртвым. Тело Буряка лежало бездыханным – картечь накрыла плотно затылок головы и шею до ключицы, отчего и не пришлось ему мучиться.
Хапугин судорожно схватил бинокль и обратил наблюдение к месту, где давеча заметил Спиридонова, и увидел, как Матвей повернулся в сторону зимовья, чуть постоял, видать, раздумывал, и направился на выстрелы.
Мозги у Хапугина соображали с быстротой молнии: «Пока Спиридонов спустится с террасы, пройдёт низину и пойму ключа, а там ель сплошная, чёрта с два меня заметит, пока я обогну по правому склону, к тому ж пойду меж густой растительностью. Махом обернусь до устья Гатчинского, там по Верхнему Аканаку, сигану по безлюдью мимо Красной горки и мигом до дому…»
Глава 6
Спиридонов неспешно продвигался по склону долины, больше смотрел под ноги – как бы какая ветка не задела по лицу. Ближе к руслу ключа ельник сгустился, лес здесь мрачный, чисто медвежий.
Для поселковых жителей не было удивительным, когда медведи, бывало, подходили к жилью, а раз глубокой ночью видели одного топтыгина, вышагивавшего по улице. Редко, но бывало, и всё по причине либо неурожая ягод, грибов и шишки в тайге, либо лесных пожаров, а порой и любопытства.
«Уже косолапые проснулись, исхудавшие, голодные бродят, грызут чего-либо, выцарапывают прошлогоднюю чернику и бруснику да грибы шамкают, что из-под снега вытаяли. Места на Синем ягодные, грибные. В прошлом году набрал четыре ведра голубики и черники, Галина варенья наварила, за зиму не съели, осталось, всё больше на бруснику наседали, то с сахаром, то морс, кисели делали. А груздей-то, груздей! Хоть серпом коси – и белые и жёлтые, сырые, влажные, с махровыми краями, а солёные, да под горячую кортошечку, ух!..» – Матвей шёл и размышлял, сглотнул слюну, перебрёл ручей, обходя остатки кое-где нерастаявшего льда на берегах. Пошёл дальше по пологому взгорку, а преодолев его, двинулся вдоль правобережного склона гольца, скоро зимовье, и он, чтобы охотник не подумал, бредёт медведь (а то ещё пальнёт без разбору), подал громко голос:
– Э-ге-гей! Кто есть тут?! – прислушался, тишина, подумал: «В избушке горячим чаем трофей обмывает, потому и не услышал. Кто ж окромя меня в урочище?..»
Показался слабый дымок из трубы зимовья. «Точно в избушке. Раз тихо, знать, как и я, без собаки. Пожалую в гости, так тоже чайку похлебаю, и перекусить пора».
Не дойдя до избушки шагов двадцать, не более, неожиданно наткнулся на лежащего человека.
«Не уж пьяный? Нет, не похоже, но вроде как бездыханный…» – наклонился и узнал в нём работягу из бригады:
– Буряк?! – а на лице и под ним увидел кровь, так вмиг опешил: – Мать ети! Не живой! – и схватился за свою шапку. – Вот это номер, как так-то, почто, кто убил?
Матвей огляделся вокруг: ни души, ни человеческой речи, только услышал прозвучавший вдали глухариный ток и тот замолк. Наступила тишина, которая вселяла в душу тревогу и холодок.
Подошёл к избушке, открыл дверь, заглянул внутрь, никого нет, только дыхнуло лёгким теплом от догоревшей печки. Вышел наружу и громко крикнул: