Сокровища Валькирии: Звёздные раны
Шрифт:
Лейтенант облегчённо перевёл дух и сам стал руководить операцией.
— Пусть кровь стечёт… Дай выйти яду.
Зимогор подождал минуту, затем ещё раз омыл ногу спиртом, разорвал упаковку стерильного бинта и стал заматывать бедро.
Лейтенант окончательно расслабился, открыл глаза и, словно роженица, спросил:
— Ну что там? Что это?
— Погоди, ещё не смотрел! — напряжённо откликнулся Олег. — Похоже, стержень вылетел. У чирьев всегда бывает стержень.
— Я тебе сказал, это не чирей! — прикрикнул Перцев.
— Хорошо, забинтую и посмотрю.
Перцев понаблюдал за руками Зимогора, сказал удовлетворённо:
— Ничего, у тебя получается… Главное, ты хладнокровный.
— Ты тоже
— Посмотри, посмотри, что там было? — поторопил лейтенант.
Зимогор брезгливо захватил куском бинта то, что вышло из бедра, обмыл спиртом — что-то продолговатое, обросшее белой толстой плёнкой.
— Что? Ну-ка, покажи? — приподнимался лейтенант, стараясь заглянуть то через плечо, то из-под руки Олега. — Дай посмотреть!
— Да погоди ты! — закричал тот, чувствуя раздражение, поскольку угадывал, что может быть скрыто под плёнкой.
Отыскав ножницы в санинструкторской сумке, Зимогор разрезал и содрал плёнку с предмета…
Это был настоящий костяной наконечник стрелы: длинная, широкая и хорошо отшлифованная пластинка с острым концом и кромками, с плоским хвостиком для крепления к древку…
Он сел, утёр рукавом мгновенно вспотевший лоб.
— Каким же образом эта штука попала в тебя? — спросил, рассматривая наконечник.
— По наследству, — серьёзно проговорил он. — Достался мне по наследству…
— Неплохое наследство… Значит, ему по крайней мере шестьсот лет. Когда порох-то изобрели?
— Ему четырнадцать тысяч лет…
— Ого!
— А я не первый раз на свете живу, — серьёзно заметил лейтенант. — И не первый раз в этих местах… Как только приехали сюда, сразу же узнал. Я был здесь, тогда, в другой жизни. Иначе откуда бы мне знать, что есть в этой котловине? Закрою глаза и всё вижу… Растительность немного другая, горы вокруг были чуть повыше, речка текла не тут, под самой горой, а по лугу, где сейчас курганы и высокие травы…
Взгляд его сосредоточился на гвозде, торчащем из стены, и Зимогору показалось, что ещё минута, и он заснёт, однако неподвижные немигающие глаза его остекленели и лишь двигались искусанные, запёкшиеся губы.
— Поэтому как увидел этот хоровод, людей — всё будто вернулось! Они узнали меня, и я многих узнал. Оказывается, не только дух возрождается и живёт много раз, но и тело, облик человека. Всё повторяется с поразительной точностью! Мы узнавали друг друга! Узнавали, понимаешь?! Это было ощущение счастья. И такая радость!.. Я снова стал равным среди гоев. Да!.. Там все друг друга так называли, царские гои, древний род… Наверное, странно звучит, да? — спохватился и привстал лейтенант.
— Нет, я всё хорошо понимаю, — успокоил Зимогор и снова уложил больного. — Закрой глаза и помолчи.
— Скажи, у тебя бывает иногда такое чувство, будто ты уже жил когда-то? — вдруг спросил он, и пристальный, проникающий, как радиация, взгляд остановился на лбу Олега.
— Бывает, — признался Олег, — иногда…
— У меня раньше тоже иногда было. Какие-то неясные воспоминания, ощущения… Это значит, утрачена внешняя связь… Но ничего, поживи тут, и всё вспомнишь. Я пока здесь не очутился, ничего не помнил. Потом началось… Мы вообще ничего не знаем ни о себе, ни о мире. Совсем ничего. А что знаем, такой примитив, но это пока не увидишь и не почувствуешь другого… Я хоть и был на празднике, но его показалось так мало! Да что там… Только раздразнили. Жить всё равно придётся в этом. Потому что так устроено. Надо жить в мире, в котором родился. И так, чтобы избавиться от проклятия.
Его речь начинала завораживать, вернее, втягивать в иную систему понятий, в иное состояние — безумство и страсть. Зная, что отвечать ему не нужно, ибо любое соучастие повлечёт за собой ещё больше несуразных фантазий, Зимогор, однако, ответил непроизвольно:
— Какого проклятия? Ты же ещё молод, кто тебя проклял?
— А наконечник в бедре?!.. Откуда?
— Он сидел в тебе как проклятие?
Перцев взглянул на Олега, и у того ознобило спину: теперь уж было не понять, то ли вусмерть пьян, то ли сошёл с ума.
— Среди гоев я увидел своего… брата, — доверительно сообщил он. — Нет, не кровного брата, в общем, напарника, которому в битве должен бы прикрывать спину от удара. Он был старше меня, и сейчас много старше, и потому его в хороводе все называли Архат… Брата из той, последней жизни!.. Мы с ним вместе обороняли седловину гор с юго-запада — оттуда наступали дарвины…
— Кто это — дарвины? — заворожённо спросил Зимогор, вспомнив Мамонта.
— Дарвины? — он задумался, пожал плечами. — Не знаю. Их так брат называл. Наверное, враги гоев… Архат спросил, болит ли у меня нога. Я сказал, болит, в детстве порвал связку, в футбол играли, но потом зажило… А он тогда говорит, у тебя не связка порвана, в бедре сидит дарвинский наконечник.
— Ты был ранен в той, последней жизни?
Он посмотрел исподлобья, пошевелил больной ногой.
— Нет, не я был ранен, мой брат. Ему в ногу попала жёлтая стрела. Жёлтая стрела! Это значит, с отравленным наконечником. Её не выдернуть, как обыкновенную. Дарвины к жёлтым стрелам делали наконечники с заусенцами, чтобы нельзя было вытащить за древко. Посмотри, там есть заусенцы?.. Архат умер через полчаса на моих руках… А я должен был немедленно извлечь из него, вырезать этот проклятый наконечник! Расширить рану ножом, чтобы пролезли пальцы, и достать. И подождать немного, пока кровь не вынесет попавший яд… Я не смог сделать этого, не решился. Мне стало страшно! Дарвины обмазывали наконечники смолистым ядом, и если взять его рукой, через некоторое время умрёшь сам. В той жизни у меня не хватило мужества… Я не смог, и Архат умер через полчаса, когда лавина дарвинов пошла на приступ, началось сражение… А потом его тело унесли и предали огню, вместе с наконечником. И я двадцать три года назад родился с ним… Представляешь, это инородное тело зачалось вместе со мной, родилось, жило во мне, росло вместе с моей плотью, а я думал, что болит порванная когда-то мышца…
— Ты же понимаешь, этого не может быть! — закричал от собственного страха Олег и встряхнул лейтенанта. — Прекрати болтать! Ты бредишь! Закрой рот!
— В этом всё и дело! — он вдруг засмеялся. — Я бы тоже не поверил… Воспитание было соответствующее. Но увидел хоровод гоев… Ты постарайся понять. Это не бред. Посмотри, доказательство в твоих руках. Ты земной, а не земноводный! Дарвины не выдерживают здесь одного дня. Они бегут!.. И теперь я знаю, почему у меня этот солдатик дезертировал! Он был типичный дарвин! Его корёжило, ломало, глаза из орбит лезли, как от базедовой болезни! Я знаю, тебе здесь хорошо, и ты не зря ходишь в котловину и сидишь там, как больной. Тебя же мучает тоска!.. А я вот попал на праздник и вслед за Водящим взошёл к огню… Потом был хоровод, бесовские пляски… Это дарвины так называют наши танцы. Они называют так всё, что невозможно осмыслить с точки зрения примитивного разума, что идёт вразрез с их представлениями о мире! И наконечник этот — какая-нибудь дьявольская метка, если исходить из логики дарвинов… Архат сказал, с меня снимается проклятие. Наконечник выйдет из ноги, потому что я вернулся туда, где получил его. А потом, на празднике всё прощается, если вслед за Водящим взойдёшь к огню… Там такой огонь горел! Звёзд доставал… Знаешь, когда было тестирование… поступал в школу КГБ, там был один каверзный вопрос… Я на многие ответил неправильно, а запомнил этот. Спрашивали: где ощущение боли — в ране или в сознании? Я ответил — в сознании. А оказывается, в материальном мире боль должна быть только в ране…