Сокровище тамплиеров
Шрифт:
Синклер призадумался.
— Ибелин... Ты имеешь в виду мессира Балиана де Ибелина? Я знаю его. Я ехал с ним из Назарета в...
Синклер прикусил язык, сообразив, что может сказать больше, чем следует, но аль-Фарух уже кивал головой.
— Должно быть, это он и есть. На нашем языке его зовут Балиан ибн-Барзан, и он влиятельный человек среди ференги. Рыцарь, но не из Храма.
— Значит, вы по-прежнему друзья?
Сарацин пожал плечами.
— Как могут быть друзьями мусульмане и христиане, когда идёт священная война джихад? К тому же мы не виделись много лет, с юности. Наверное, теперь мы можем разминуться с ним на базаре, не узнав друг друга.
Синклер похлопал здоровой рукой по бедру, выпрямился, потом, прищурясь, оглянулся на солнце и сказал:
— Нам нужно поесть. Все люди делят трапезу, даже во время джихада. Когда ты ел в последний раз?
Аль-Фарух задумался, поджав губы.
— Точно не помню, но очень давно.
Синклер встал.
— Я оставил моего коня — твоего коня — осёдланным на солнце, и он, должно быть, страдает. Если я приведу его сюда, к тебе, ты поможешь его расседлать? Трудно расстегнуть подпругу одной рукой.
— Помогу, если ты подведёшь его достаточно близко, чтобы я мог до него дотянуться.
Некоторое время спустя коня расседлали и сняли с него седельные сумы. Синклер уселся на седло, которое положил на пол маленького укрытия в скалах, пошарил в мешке с едой и достал большой ломоть сушёного мяса и маленький острый нож. Он кинул сперва мясо, а потом и нож удивлённому мусульманину, который ловко подхватил нож за рукоятку.
— У тебя две руки, и ты нарежешь мясо лучше меня. Порежь его, пока я займусь остальным.
Мусульманин без слов принялся отсекать ломтики от твёрдого куска, в то время как Синклер доставал из седельной сумки сушёные смоквы, финики и хлеб для обоих.
Они поели в вежливом и, как ни странно, дружелюбном молчании. Каждый был погружён в свои мысли. Синклер размышлял о необычных обстоятельствах, благодаря которым он мирно делит трапезу с врагом, хотя в другой ситуации сарацин непременно попытался бы его убить.
«Интересно, — мимолётно подумал Синклер, — не о том же размышляет и мой сотрапезник?»
Но потом мысли рыцаря обратились к завуалированной угрозе, с которой аль-Фарух поминал орден Храма.
По правде сказать, Синклер понятия не имел, есть ли смысл скрывать свою принадлежность к тамплиерам и своё знание арабского языка, но ему казалось, что он поступает правильно. Возможно, сарацину не понравилось бы, что Синклер — храмовник, но это не главное. Мессир Александр Синклер был не простым тамплиером, и ему впрямь было что скрывать.
Синклер являлся высокопоставленным членом тайного братства Сиона. Это секретное общество не просто входило в Храм, но несколько десятилетий назад, на рубеже столетий, по сути, создало орден и до сих пор негласно определяло его политику. Рядовые тамплиеры понятия не имели о секретном братстве, но многие из верхушки ордена в него входили. Другие же тамплиеры, формально равные им по рангу, всю жизнь оставались в полном неведении и умирали, так и не узнав о существовании братства. К числу несведущих принадлежал даже нынешний великий магистр Храма Жерар де Ридефор, ибо, несмотря на его всеми признанную смелость, воинские навыки и твёрдость духа, его не сочли возможным принять в братство Сиона из-за непомерной самонадеянности и гордыни.
Стать членом братства было непросто. Этой чести удостаивались немногие. Связанные клятвой верности и обетом молчания, братья встречались на редких совещаниях, что проводились под прикрытием традиционных орденских сборов в личных владениях старших братьев правящего совета. Пока приглашённые — по большей части рыцари — веселились на пиру, члены братства собирались в одном из потаённых нижних покоев замка, обсуждали текущие дела, принимали новых братьев и выносили судьбоносные решения.
Внешне братья ничем не отличались от прочих рыцарей, однако некое отличие, неведомое непосвящённым, всё же существовало. Члены братства Сиона избирались из представителей аристократических кланов, именовавшихся в своём кругу дружественными семьями, всех их роднило происхождение из одной провинции Южной Франции — Лангедока. Слово «Лангедок» буквально означало «язык ок» или «место, где говорят на языке ок». Там и вправду сохранился этот древний язык. Содружество семей сложилось более тысячи лет назад, в первом веке христианской эры, когда, после бегства и долгих скитаний, последовавших за разрушением римлянами Иерусалима в 79 году, основатели кланов нашли прибежище в Южной Галлии.
Иудейское происхождение этих семей являлось величайшим секретом братства, ибо по прибытии в Галлию еврейские переселенцы слились с местными жителями, приняли христианство — и вот уже тысячу лет подавляющее их большинство пребывало в блаженном неведении относительно своих подлинных корней. Лишь посвящённые древнего братства Сиона ведали правду, которую тайно передавали из поколения в поколение на протяжении целого тысячелетия. Причём, по неукоснительно соблюдавшемуся обычаю, лишь один представитель мужского пола из каждого поколения всех семей имел право на посвящение.
Мессира Александра Синклера, выбранного из семи братьев в семье, где не было дочерей, приняли в братство, когда ему исполнилось двадцать лет. Его братья (все совершеннолетние, двое из них — рыцари Храма, третий — госпитальер) и не подозревали, что Алек имеет тайный высокий ранг. Братство возлагало на своих членов такие обязанности, что для них становилось невозможным поддерживать обычные отношения с родными, погружёнными в будничный мир семейных обязанностей, христианского благочестия и вассальной верности. Поэтому братья Алека считали, что он — гордец, невесть почему сторонящийся родных и близких. Ему не оставалось ничего другого, кроме как пожать плечами и не оспаривать этого суждения.
Таким образом, почти исчезнув из поля зрения семьи, Синклер погрузился в тайный мир братства. Правящий совет, оценив и взвесив его склонности и способности, начал сообразно им готовить Синклера, чтобы потом использовать в своих целях. Так Александр Синклер, рыцарь Храма, стал шпионом братства.
— Ты глубоко задумался, ференги.
Аль-Фарух говорил по-французски свободно, несмотря на гортанные арабские обертоны. Синклер усмехнулся и почесал в затылке.
— Так ведь есть о чём подумать. Признаюсь, я размышлял, не забраться ли мне на твоего коня и не дать ли дёру, прежде чем к тебе на выручку подоспеют друзья.
— Если они подоспеют. Ни в чём нельзя быть уверенным, кроме того, что уже записано. Может, воля Аллаха, благословенно будь имя Его, состоит в том, чтобы я остался здесь и умер.
Синклер некоторое время думал об этом, потом медленно кивнул.
— Мне почему-то кажется, что Аллах вряд ли захочет отказаться от такого надёжного оружия, каким, сдаётся, являешься ты... Но вот что странно: мысль о том, чтобы уехать и бросить тебя на произвол судьбы, мне очень не нравится.
Глаза сарацина сузились, превратившись в щёлки.