Сокровище тамплиеров
Шрифт:
— Значит, тот, другой... Саид... возможно, жив?
— Да, если такова воля Аллаха. Если так записано в книге Ангела. Но может, там записано, что мы с тобой оба умрём здесь.
Сарацин огляделся по сторонам.
— Впрочем, о смерти думать ещё рано. У меня тоже есть вода и мешок с едой, они где-то тут, под песком.
Синклер не обратил внимания на эти слова.
— А что случилось с твоей ногой? И кто так искусно наложил повязку?
— Саид спас нас обоих. Он знает толк в искусстве врачевания.
— Он врач?
— Нет, воин, но в юности его обучал отец, который был прославленным врачом. Саид так и не пошёл по стопам отца, но не забыл его наставления.
— И он поехал на восток?
Кивок головы.
— Я же сказал.
— Но что вы здесь искали? Как тут оказались? Ты был при Хаттине?
— Хаттине? А, ты имеешь в виду Хиттин...
Сарацин наморщил лоб. Ему явно хотелось спросить, что у собеседника на уме, но он подавил это желание и просто ответил на вопрос:
— Нет, меня там не было. Мы ехали в Тивериаду, по повелению султана, когда с нами приключилось злосчастье.
Синклер нагнулся и снова передал мусульманину бурдюк с водой.
— Расскажи мне об этом, раз уж нам нечем больше заняться. А потом поищем твою еду и воду. Так что же с тобой случилось?
Смуглый сарацин задумался, помолчал, а потом кивнул и начал свой рассказ.
Звали его аль-Фарух, он со своим отрядом находился в окрестностях городка Ибелин на побережье, когда гонец султана доставил ему приказ направляться в Тивериаду. Отряду предстояло проделать путь в восемьдесят миль, и воины выступили немедленно, но через некоторое время им повстречался раненый человек, бежавший из деревушки, на которую напали разбойники. По словам беглеца, грабителей было не так уж много, около двух десятков, но в деревне почти не имелось мужчин, способных сражаться, и никто не смог дать шайке отпор. Название деревушки, которое ничего не значило для Синклера, сразу привлекло внимание аль-Фаруха, потому что там проживал престарелый дядя, почитаемый брат его матери. Мысль о том, что по вине безбожных грабителей дядя, любимый и уважаемый всей семьёй, мог пострадать или даже погибнуть, настолько разъярила аль-Фаруха, что он приказал своим людям следовать намеченным путём, а сам во главе десятка избранных спутников поскакал, чтобы расправиться с разбойниками.
— К сожалению, — промолвил сарацин после продолжительного, сокрушённого молчания, — в гневе и негодовании я недооценил своих противников. Приняв слова беглеца за чистую монету, я не знал численности врага.
В результате он и его спутники угодили в хитроумно устроенную засаду в обнесённом стенами вади, и семерых бойцов застрелили из укрытия прежде, чем их командир успел опомниться. Прорваться удалось только Саиду, Аруфу, самому аль-Фаруху и ещё одному воину, который скоро истёк кровью. Пал и его раненый конь, а лошади Аруфа, брюхо которой было вспорото, так что кишки волочились по земле, Саид из милосердия перерезал горло. Тогда Аруф, зажимая тряпкой кровоточащую рану в паху, взобрался на коня позади Саида, и они втроём продолжили путь, пока не нашли это место, где и остановились на ночь.
Саид, единственный из троих не получивший ран, первым делом остановил кровотечение в паху Аруфа, посыпав рану каким-то кровоостанавливающим порошком и плотно перебинтовав. Потом занялся ногой аль-Фаруха — арбалетный болт сломал какую-то небольшую кость. Саид промыл рану, вправил кость и наложил лубок и повязку, дававшие надежду, что рана полностью исцелится.
Ту ночь они провели здесь, а когда наступил рассвет, стали размышлять, как быть дальше. Основной отряд к тому времени ускакал далеко вперёд. Возможно, соратники остановились, чтобы подождать их, может, даже повернули назад, чтобы их поискать, но все трое понимали: вероятность того, что их найдут, невелика. Они сами должны были себе помочь. Аль-Фарух решил отправить Саида на поиски отряда, однако Аруф принялся возражать, уверяя, что теперь, когда его рана перевязана и кровотечение остановилось, он чувствует себя настолько хорошо, что тоже примет участие в поисках. Если они с Саидом разделятся и один двинется на север, а другой на восток, вероятность встречи со своими будет гораздо больше.
На том и порешили.
Аль-Фаруху, которому раненая нога не позволяла сесть на коня, предстояло остаться здесь с недельным запасом еды и воды: за неделю кто-нибудь из двоих его товарищей обязательно вернётся с помощью. А может, оба.
Два воина уехали, повесив круглый щит аль-Фаруха на его вонзённое в землю копьё, чтобы на обратном пути сразу найти командира.
— Теперь ты знаешь столько же, сколько и я, ференги, — заключил аль-Фарух, назвав Синклера арабским словом, означающим «франк», и снова погрузился в молчание.
Синклер тоже сидел молча, размышляя над услышанным. Если Саид спасся во время песчаной бури и нашёл своих товарищей, они вернутся сюда, и тогда христианскому рыцарю конец. Пока у него ещё была возможность уехать, попробовав взобраться на покладистого коня даже без помощи опорного камня. Он уже решил пойти проверить, на месте ли жеребец, но, едва приподнявшись, снова сел и обратился к сарацину:
— Откуда ты знаешь наш язык?
— Один из ваших языков, — сухо ответил тот. — Когда ты заговорил поначалу на том, первом, языке, для моих ушей он прозвучал, словно галдёж джиннов. Что это был за шум?
Синклер ухмыльнулся, впервые за долгое время.
— Это гэльский язык, язык моего народа, живущего в Шотландии, где я родился.
— Значит, ты не франк?
— Нет, я из тех, кого называют скоттами, но моя семья родом из Франции, переселилась в Шотландию сто лет тому назад. Когда воинов призвали явиться сюда, я вступил в войско.
— Стало быть, ты рыцарь? Я не вижу на тебе знаков рыцарского достоинства.
— Оказавшись один в пустыне, да ещё пешим, я избавился от доспехов. Здесь и так полно возможностей умереть, чтобы ещё отягощать себя бесполезным железом и тяжёлым одеянием.
— Понятно. Очевидно, ты пробыл здесь достаточно долго и, наверное, усвоил толику мудрости Аллаха, хвала имени Его... Но ведь ты явился сюда, чтобы убивать сарацинов?
— Не совсем так. Я пришёл, потому что сюда меня призвал долг рыцаря перед Святой землёй. А убивать или быть убитым — это всего лишь часть рыцарского кодекса.
— Значит, ты — храмовник?
Едва уловимый намёк на угрозу, прозвучавший в этом простом вопросе, заставил Синклера вместо прямого ответа дать уклончивый, хотя и не лживый.
— Я рыцарь, — растягивая слова, произнёс он. — Из Шотландии переправился во Францию, из Франции, морем, сюда. Не все рыцари в Святой земле принадлежат к храмовникам или госпитальерам.
— Не все, но джинны Храма самые опасные из всех.
Синклер не стал возражать, а просто напомнил сарацину:
— Ты не ответил на мой вопрос. Как ты научился говорить на языке франков?
— Я выучил его ещё в детстве, в Ибелине, где вырос. После захвата Иерусалима один франкский сеньор выстроил там крепость и взял себе имя по названию этой крепости. Отроком я служил там при конюшнях и, бывало, играл с сыном франка, моим ровесником. Так, в игре, мы и выучили языки друг друга.