Соль чужбины
Шрифт:
На океанском пароходе была забронирована королевская каюта люкс (четыре комнаты, архисовременная мебель, оранжерея, телефон). В Лондоне русская императрица нанесла визит супругам Детердингам. Новоиспеченная «княгиня Донская» оказала прибывшей достойный прием. Все начиналось как нельзя лучше. И даже Атлантический океан встретил ее императорское величество приветливо: солнце светило достаточно ярко, вода походила на расплавленное стекло, как писал в газете «Дни» журналист, посланный для того, чтобы освещать деловую миссию жены Кирилла I.
Виктория Федоровна не выходила из своей каюты, не появлялась ни в ресторане, ни в салонах. И журналиста отказалась принять, заявив, что поездка носит сугубо частный и даже развлекательный характер и никак не связана с делами императорского двора: она едет по приглашению леди Астор, которая обещала ознакомить ее с достопримечательностями
В путешествие Виктория Федоровна отправилась по «царским меркам» налегке и без свиты: лакеев на пароходе и так предостаточно. Ее императорское величество сопровождали лишь две фрейлины (словоохотливая пожилая Юлия и молчаливая от постоянного чувства стеснения, хорошенькая Анна — из немок), камеристка и лакей, полковник-адъютант и охранник, фамилии которых не сохранились в истории.
Юлия, приближенная ко «двору» по протекции генерала Бискупского, не могла сдержать чувства охватившего ее счастья и покоя и говорила без умолку. Виктории Федоровне ее рассказы, правдивые или выдуманные истории понравились, и она всегда готова была слушать свою фрейлину. Полковник терял бравый вид и обливался потом после любого вопроса, адресованного ему императрицей. Похоже, Кирилл специально выбрал такого, зная интерес жены к статным мужчинам. Полковник, прозванный «Максоморид» (Юлия, конечно, придумала!), да анекдоты фрейлины и составляли удовольствие императрицы во время путешествия, помогали коротать время, не выходя из каюты...
Солнце поднималось за кормой из океана. Пароход входил в Нью-Йоркский порт. Он поравнялся с гигантской статуей Свободы. «Императрица» стояла на верхней палубе, особняком от всех пассажиров, и с загадочной улыбкой смотрела на казавшееся ей надменным и вызывающе-величественным лицо женщины, державшей на огромной высоте факел, «женщины, несущей (видите ли!) свет миру». Виктория Федоровна улыбалась при мысли, что она, владелица российского трона, на самом деле значительней колосса, важнее для тысяч, сотен тысяч людей, живущих на огромной, бескрайней земле далекой России. Виктория Федоровна верила в свою звезду: едва попав в Петербург, ко двору, она сразу увидела, что умнее других, сметливей. И счастливей, как оказалось. Ее время приходит, история распорядится. Бог скажет Слово. Она дождется своего часа, не переоценивая сиятельного супруга, которому должна теперь привезти деньги. Миллионы Астора обеспечат лишь небольшой период — еще лет пять, скажем. Если Кирилл падет на этом пути — жизнь он ведет безобразную! — что ж... Такова судьба! Править начнет молодой император Владимир Кириллович, она — регентша при нем. Она сумеет сплотить верных людей и сохранить монархию. Недаром в обществе зовут ее «Екатериной Великой». Екатерина правила Россией недурно, как пишут летописцы. Умела немка повелевать русскими мужиками, умела сочетать свои удовольствия и большую политику... Мелькнула мысль о супруге. Где он, чем теперь занимается? Насколько весомей выглядела бы эта поездка, соверши они ее вместе! Кто откажет императору?! И тут же вспомнились слова Бискуп-ского, которого поддержали и Бобринский, и Доливо-Добровольский: не дело русского императора выступать в роли заимопросителя, не принято, прецедента такого за триста лет дома Романовых не случалось. Вот и едет она одна. Ей не зазорно: визит вроде бы частный, и заем вроде бы частный. А супруг, ничем не озаботясь, не изменив ни одной своей пагубной привычке ни на йоту, мечется, вероятно, по Лазурному берегу со своей последней пассией — жалкой певичкой, разрываясь между гольфом и казино. Позорит себя. А жена ради чего отправилась в далекое и опасное путешествие через океан, который мог оказаться и бурным, и штормовым. Разве Кирилл способен оценить этот жест? Ее усилия, благородство, заботу о сыне?.. Со всем этим приходится мириться. Каждый раз ее усилия лишь раздражают его. Он становится нервным, некорректным. Может даже поднять голос... Как-то крикнул: «Не дело императора считать копейки. Для этого у меня канцелярия существует! Вам не понять, мадам!» Можно было и это посчитать за оскорбление, обидеться, уехать в Баварию. Но ведь сдержалась, заставила себя стерпеть и такое, уступить ему и в тот раз. И весь день мучилась мигренью. Вызывала доктора. Доктор Пальм — настойчивый, пора избавляться от него, уже после возвращения, конечно. Заняться резиденцией, слугами, охраной...
Корабль, басовито приветствуя Нью-Йорк, замедлил ход. Рядом превозносил красоту и четкую геометрию города полковник. Прыгающая линия небоскребов Манхэттена напоминала огромные сталагмиты или огромный гребень с поломанными зубьями. Полковник продолжал говорить со все большим количеством восторженных восклицаний. Офицер как офицер — и вот, надо же, находят на этого «Максоморица» приступы поэтического вдохновения, и остановить его невозможно.
Корабль швартовался. На пирсе было много встречающих, полицейские, газетчики с фотоаппаратами. Начался спуск двух широких трапов. Все дальнейшее Виктория Федоровна запомнила отрывочно, рваными кусками, точно происшедшее не с ней, а показанное на экране синематографа...
Виктория Федоровна, почтительно и крепко поддержанная под локоть «Максоморицем», спускается на берег... Их окружает толпа. Дюжие полицейские вокруг. Несколько журналистов, оказавшиеся рядом, надсаживаясь изо всех сил, задают вопросы по-английски, по-французски и даже по-русски. Какие-то господа с помощью полицейских прокладывают коридор в толпе. В дальнем конце коридора — два длинных, как дирижабли, сверкающих автомобиля.
Она садится, и ее стремительно везут по улицам. Нью-йоркские улицы — узкие каньоны — против ожиданий, полны света, хотя то слева, то справа проносятся небоскребы — башни на кубах, поставленные на еще большие, словно из целого стекла. В миллиардах окон несутся вслед машине сразу сотни солнц.
Виктории Федоровне становится не по себе. От быстрой езды, вероятно. Она одна в этом обитом серой кожей, с мягкими подушками ящике на колесах. И смазанный пейзаж за окнами. И рядом — незнакомый, не представленный никем пожилой человек во фраке, с постоянной улыбкой, показывающей слишком белые вставные зубы. Кто он?.. Слуга? Чиновник миллионера? Загадочен, молчалив. На ее вопрос отвечает любезной улыбкой. Он сидит на откидной скамеечке напротив Виктории Федоровны и ни на миг не отрывает от нее своих желтых, внимательных глаз. Что он — сторожит ее, охраняет? Или это одни из похитителей: газеты всего мира полны сообщений о похищениях царственных особ специально организованными бандами. Похищают, держат в тайных местах, а потом предлагают вернуть за баснословно крупный выкуп... Виктория Федоровна бросает взгляд через заднее окно автомобиля. Второй черный ящик, как привязанный, мчится следом. Там полковник и фрейлины. Это успокаивает: «Максомориц» сумеет защитить ее.
Виктория Федоровна ощущает снижение скорости. Предметы, вывески и люди на тротуарах принимают привычные очертания. Машина останавливается. Следом, впритык, вторая. Кто-то предупредительно раскрывает дверцы. «Императрица» ступает на асфальт, торопливым взглядом успевает скользнуть по фасаду — он плоский, как утес, как фабричная стена, высокий — этажей десять, не меньше, с невыразительным козырьком над входом, на котором трижды повторено «Astor», «Astor», «Astor». Еще замечает крутящуюся дверь толстого стекла. «Императрицу» точно подхватывает ветер и переносит в большой круглый вестибюль, где ее появление встречают аплодисментами. Ежесекундно белым адовым огнем вспыхивает магний — щелкают фотоаппараты, раздаются возгласы — не столь почтительные, сколь веселые. Две широкие и пологие беломраморные лестницы, крытые алыми коврами, словно две руки, обнимающие вестибюль, поднимаются на второй этаж. Рядом оказываются полковник и обе фрейлины. Виктория Федоровна старается взять себя в руки. Так непривычно все в этой Америке, ошеломительно, не по-людски. Эта гигантомания, скорость, треск и грохот города, крики людей, которые изъясняются так потому, что боятся быть неуслышанными или непонятыми, вероятно.
Напротив приехавших выстраивается шеренга людей в коричневых мундирах с золотыми галунами, блестящими пуговицами и брюках с красными генеральскими лампасами — обслуга отеля. Впереди два господина, удивительно похожие друг на друга и на гоголевских Добчинского и Бобчинского, и третий — тот, во фраке, что примчал сюда «императрицу». «Бобчинский» произносит приветственную речь на английском языке. Он кланяется, улыбается, делает широкие приглашающие жесты. В группе русских никто не знает английского. Не подумали о самом важном — надо же! Признаться неудобно, момент ответственный. Надо знать, кто эти люди и что они хотят. Полковник пытается объясниться, хозяева молчат.
Отсутствие реакции понятно, и тогда «Бобчинский» произносит речь на немецком: отель «Астор» во власти русской императрицы, ей отведен лучший апартамент, где останавливались замечательные люди из многих стран — политики, финансовые магнаты, коронованные особы. В ее распоряжении слуги и шоферы. Они сделают ее пребывание в отеле «Астор» и Нью-Йорке приятным. Все ее желания будут исполняться, не следует ограничивать себя ни в чем: за все заплачено. Америка — страна, где все имеют свободу по своему кошельку, шутит он.