Солдаты неба
Шрифт:
Желая поторопить людей, я снизился до земли и призывно покачал крыльями. Люди, словно поняв меня, быстро притащили откуда-то носилки и, завернув Николая в парашютный шелк, понесли. В это время почти рядом с носилками землю начали пятнать вспышки взрывов, оставляя после себя круглые метки. Это била артиллерия противника. Ее внимание привлекло скопление людей. С начала артиллерийского обстрела не прошло и полминуты, как люди и носилки исчезли. Все укрылось в земле.
Небо, небо, не только небо — весь мир мне сейчас казался пустым и осиротевшим.
Выключив мотор, я посмотрел туда, где
— Как работала машина, приборы, вооружение? — услышал я привычные слова Дмитрия Мушкина.
— Все в порядке, — машинально ответил я.
— Почему-то Тимохи все еще нет.
— Не будет его: сбит Тимоха. Механик растерянно уставился на меня:
— Как так?..
Я понимал, что Дмитрий спросил это не для выяснения обстоятельств и причины, а просто у него вырвались непроизвольное удивление и испуг, поэтому я ответил, успокаивая и себя и его:
— Может, еще вернется, ведь герои возвращаются.
Подошли Кустов и Лазарев. Я рассказал о приземлении Тимонова. И, не зная зачем, вытащил из нагрудного кармана гимнастерки свой партийный билет и, вынув из него рекомендацию, написанную сегодня на КП, начал читать вслух:
— «Тимонов Николай Архипович, двадцать второго года рождения…» — Я оборвал чтение. Война сроднила нас с Тимоновым, и она же… Не хотелось верить этому.
У Игоря повлажнели глаза, да и у меня судорожно заморгали веки, и я ничего с ними не мог поделать. Чувства не всегда подвластны тебе. Но слезы? Ни у кого из нас их не было. Мужское горе и горе войны их высушило.
— Почему у нас в полку не заведено, как в других частях, писать заявление, что в случае моей гибели считайте меня коммунистом? — спросил Лазарев.
Кустов решительно рассек воздух рукой:
— И правильно! От такого заявления пахнет обреченностью. Я против бумажных красований преданностью партии. Считаешь себя достойным — подавай заявление без всяких «если» и «в случае».
— Ты прав, Игорь, — согласился я с товарищем. — Коммунистом себя не объявляют, а доказывают на деле, в бою.
— Наверное, погиб, — подавленно проговорил Лазарев.
На его осунувшемся лице застыло выражение страдания. Очевидно, он понял сейчас, что поспешил с атакой на «фоккера». И мне хотелось обрушить на него весь свой гнев, но я сдержался. Да и в чем виноват Лазарев? Задор молодости и ненависть к фашистам у него плещутся через край; как только он увидел перед собой хвост вражеского истребителя, сразу же кинулся на него. А что это была приманка — Лазарев просто не мог понять. В бою с этим тонким тактическим приемом ему еще не приходилось сталкиваться. И он поддался. Ведь и мы с Кустовым хотя и знакомы были с этой хитростью, а тоже не сумели быстро разобраться во всех тонкостях хорошо продуманной комбинации врага и поэтому, не раздумывая, бросились на защиту Лазарева.
Взаимовыручка у нас стала как бы инстинктом. На это фашистские летчики и рассчитывали, заранее предугадав наши действия. И получилось у них неплохо. Враг сумел использовать против нас даже нашу силу — взаимовыручку. Сложна психология боя, и не так просто в ней разобраться. А нужно. Воздушный бой ведется не только оружием, но и расчетом,
— Понимаешь ли ты свою ошибку? — спросил я Лазарева.
— Теперь дошло, — выдавил он. — Лучше бы самому погибнуть, чем…
От тяжелого горя Лазарев кинулся в крайность. И Кустов оборвал его:
— Выбрось глупости из головы! Этим Тимоху не воротишь. А погибнуть в бою легче всего.
Смерть на фронте витает повсюду. Говорят, что к ней можно привыкнуть. Но это только говорят. К смерти не привыкают. По крайней мере, пока человек здраво мыслит. Вот почему гибель всегда тревожит душу. А несчастье с Тимоновым, любимцем полка, особенно больно задело нас. Его пытливый ум и острые, но доброжелательные шуточки, задушевность и чистота в жизни передавались всем, кто только с ним встречался. И главное — он был настоящим товарищем в любых условиях.
Все восприняли случившееся как личное горе. Тимонов был молод, но он много сделал. Не раз этот рядовой авиации приносил победу в воздушных боях. И сегодня он один сумел разбить девятку фашистских бомбардировщиков. Где появлялся Николай Тимонов — там была победа.
«А я — на отдых»
Из молодых летчиков мое внимание привлек Николай Лаврентьевич Априданидзе — мой новый ведомый. Парень из Кутаиси. Ему только двадцать лет, но он уже успел окончить среднюю школу, аэроклуб, Руставское авиационное училище летчиков и прослужить два года в строевой части. Много летал: перегонял самолеты с Дальнего Востока на фронт.
Парень очень аккуратен. Всегда до блеска начищенные хромовые сапожки, хорошо отглаженные брюки-бриджи и гимнастерка, чисто выбритое лицо. В движениях Априданидзе был быстр и четок. Все это делало его небольшую фигуру легкой и изящной. И, как бы в такт своей подвижности, он часто приветствовал товарищей отрывисто, коротко грузинским словом «салами». Поэтому незаметно для себя мы стали называть его Суламом. Он не возражал.
После первого с ним знакомства я понял, что Сулам так же аккуратен и во всем, что делал. Он не любил лишних слов и пустого смеха, но уж если говорил, то говорил горячо, а если смеялся, то смеялся до слез. Его чуть задумчивые с грустинкой глаза на первый взгляд казались холодными, бесстрастными, но стоило заговорить с ним, как по глазам сразу же можно было узнать его настроение: они то задорно вспыхивали, то печалились, в них сверкал то огонь злости, то смеха, но никогда они во время разговора не оставались равнодушными. Глаза его, как барометр на погоду, всегда реагировали на слова собеседника.
Когда говоришь с Суданом, невольно думаешь, что такие глаза могут быть только у честного, открытого человека. Но самое главное то, что, судя по его анкетным данным, он отличный летчик. В этом надо было убедиться на деле. И я слетал с ним на учебном самолете.
Априданидзе управлял самолетом аккуратно, чисто. Правда, парень он слишком горячий. И нужно будет его немного сдерживать, а то в первой же схватке станет жертвой своего темперамента. Горячность в бою иногда ослепляет летчика. Я предложил Суламу летать со мной в паре. У него задорно засияли глаза.