Солдаты неба
Шрифт:
Чувствую, меня охватил азарт боя. Это опасно: недолго и зарваться. Защищаясь от возможного нападения, я швыряю свой «як» вверх, точно мячик.
Небо очистилось от вражеских истребителей, а «юнкерсы», снижаясь, по одиночке уходят домой. Переправа спокойно работает. Тимонов разбил четвертую стаю «юнкерсов», пытавшуюся было прорваться к Днепру на небольшой высоте. На земле пылает множество костров. По ярко-красному огню с траурной окантовкой легко догадаться, что это горят сбитые самолеты: от бензина всегда идет черный дым. Но где же «фоккеры» и «яки»? Их в воздухе не видно.
Азарт боя проходит. Задача выполнена. Но какой ценой? Я еще не
Из этого боя мы возвратились все. Наши наземные войска прислали подтверждение, что в этом сражении мы сбили девять самолетов противника.
Обсудив бой, мы пошли в столовую. Тимонов, идя со мной, как-то важно и торжественно проговорил:
— Сегодня у меня десятая победа.
Николаю не был свойственен такой тон. Он всегда отличался сдержанностью в проявлении своих чувств. Тем более мы только что поздравили его с успешным боем: он один разбил самую большую группу «юнкерсов». Я не без удивления посмотрел на Тимонова и тут сразу все понял.
Когда-то у меня с ним был разговор о вступлении в партию. Тогда он сказал: «Рано еще. На фронте это нужно заслужить. Вот собью десять фашистских самолетов — подам заявление».
— Нужна рекомендация?
— Да.
— Давно тебе, Тимоха, пора быть в партии, — заметил шедший рядом парторг эскадрильи старший лейтенант Георгий Скрябин.
— Политически еще не был достаточно подкован. А теперь Устав проштудировал хорошо.
— Экзамен ты давно уже сдал, — сказал парторг. — Твоя политическая зрелость нам известна. А потом, она определяется не столько начитанностью, сколько делами.
По тревоге мы вчетвером поднялись в небо, чтобы прикрыть переправу в районе Лютежа. Видимость прекрасная. Ярко светит солнце.
Спешим.
Вдали показался Днепр. Над ним высоко-высоко в лучах солнца, точно греясь, кружились четыре вражеских истребителя ФВ-190. Они заметили нас и пошли навстречу. Вражеских бомбардировщиков еще не видно, но «фоккеры» — их предвестники.
Истребители противника, используя свое преимущество в высоте, сразу же бросились в атаку. Мы развернулись навстречу. «Фоккеры» начали настойчиво клевать нас сверху. Это неспроста. Гляжу на запад. Там, на большой высоте, появилась группа «юнкерсов». «Фоккеры» хотят сковать нас боем, чтобы мы не помешали бомбардировщикам разрушить переправу.
Нужно сорвать удар. Но как? Нас крепко держат вражеские истребители. Они как дамоклов меч висят над нами. Стоит кому-нибудь повернуть нос машины навстречу «юнкерсам», как сразу приходится отскакивать. Натиск вражеских истребителей очень опасен. По манере видно, что мы имеем дело с расчетливым противником. Только попадись на зубы таким шакалам!
А бомбардировщики противника беспрепятственно подходят к переправе. Пытаясь вырваться из вражеских объятий, делаем все резкий рывок к Днепру, но «фоккеры» так ловко прилипают к нашим хвостам, что от близости их широких лоснящихся лбов становится жутко. Доля секунды — и конец, враг срежет. Снова круто бросаем свои «яки» назад.
Теперь я понял, что опытных гитлеровцев можно обмануть, только рискуя собой. Надо троим подставить себя под их огонь, а одному попытаться прорваться к бомбардировщикам. Но кого послать? Кто без всяких колебаний выполнит задачу? Кому сейчас сподручнее всего вырваться из объятий «фоккеров»?
И вот мы втроем на несколько секунд привлекли на себя всех вражеских истребителей, а Тимонов рванулся на «юнкерсов». Один «фоккер» пытался ему помешать. Но Кустов тут же отшвырнул его.
Все шло хорошо, как задумано. Но вот один вражеский истребитель, точно подбитый, нырнул вниз, скользнул под нас и со снижением начал выходить из боя. Он оказался перед самым носом Лазарева, и тот, не теряя ни секунды, погнался за фашистом. Но на выручку мгновенно кинулась пара «фоккеров». Они так опасно сблизились с Лазаревым, что Кустов и я инстинктивно метнулись на защиту товарища, не успев понять замысел противника.
Сергей был спасен, но мы упустили из внимания четвертого «фоккера». А он уже сидел в хвосте у Тимонова, разгонявшего «юнкерсов». Нам сразу стало ясно: никто сейчас не успеет защитить Тимоху. От одной этой мысли я почувствовал, как весь покрылся испариной. Одновременно с Кустовым мы закричали Тимонову и тут же послали предупредительные очереди, но все старания уже были напрасны. На наших глазах струя, сверкнувшая из четырёх пушек и двух пулеметов, пронзила самолет Тимонова. Из правого крыла вырвались красные и черные языки. Но Тимоха несколькими размашистыми бочками сорвал огонь и плавно, почему-то очень плавно остановил самолет от вращения и подозрительно спокойно полетел по прямой. «Что это значит?» — подумал я, оглядывая небо.
Разбитые Тимоновым «юнкерсы» уже скрывались вдали. «Фоккеры» тоже заспешили на запад. Но куда летит Тимоха? Вот его «як» споткнулся, клюнул носом, вошел в крутую правую спираль. Из крыла снова появилось пламя.
— Прыгай, Тимоха, прыгай! — закричал я, видя, что его самолет вот-вот взорвется. «Як» горел, а Тимонов все не прыгал. И я снова во всю мочь крикнул, чтобы летчик покинул самолет.
— Да что же это такое? — надсадно простонал Кустов. — Прыгай же скорее, прыгай!
Вокруг горящего «яка» беспомощно кружилась вся наша тройка, оставив прикрытие переправы. Но как ни трагично положение Тимонова, нельзя забывать о своей боевой задаче. К тому же мы были бессильны чем-либо помочь товарищу. И летчики, приняв мою команду, ушли вверх, а я один остался на всякий случай охранять Тимоху, нетерпеливо ожидая, что он покинет горящую машину. Наконец от самолета оторвался черный клубок, и из него потянулся, постепенно надуваясь, белый хвост. В ту же секунду «як», как будто поняв, что он больше никому не нужен, вспыхнул и отвесно пошел к земле.
Купол парашюта, сверкая белизной, повис в воздухе. Под зонтом шелка медленно раскачивался летчик. Значит, жив! Я подошел к Тимохе, желая ободрить его. Но радость сразу исчезла. Товарищ качался на лямках парашюта без всяких признаков жизни. Голова склонилась набок, руки и ноги бессильно повисли. Я так близко пролетел от него, что даже разглядел окровавленное лицо.
Парашют спускался на зеленую лощину, похожую на высохшее болото, около восточной окраины села Лютеж. Кругом никого. Кто же здесь окажет помощь летчику? К моему удивлению, лощина ожила. Словно из нор, из земли отовсюду выползали люди и бежали к неподвижно лежавшему парашютисту. Я видел, что они, ничего не предпринимая, смотрели на него. «Уж не к фашистам ли попал?» — подумал я, удивляясь, что Тимонову не оказывают помощь. Нет, не должно быть. Ведь Лютеж наш. А может, он уже мертв? Он мог уймереть и при раскрытии парашюта. В этот момент происходит сильный динамический удар. А много ли надо раненому человеку?