Солдаты великой земли (Сборник воспоминаний южноуральцев — участников Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.)
Шрифт:
Первые дни питались кониной. Убитых лошадей немало валялось на поле боя. Потом и этого не стало.
Лошадей в полку становилось все меньше. Их забивали для питания раненых.
С каждым днем слабели люди, у многих шатались зубы, кровоточили десны. От истощения в дивизионе умер боец Мухин.
Наши транспортные самолеты в ночную пору сбрасывали на парашютах боеприпасы, оружие и снаряды для гаубиц. А продукты и сухари были редкостью.
Однажды утром прилетел двухмоторный самолет, сделал круг, снизился и от него отделилась точка, без парашюта. Груз врезался в снег.
— Продукты?!
Бойцы
Сухари разделили по шапке на каждого, а половину мешка направили Юрьеву для раненых.
Поели и ожили, повеселели. Тракторист Зырянов с шумом притащил за руку своего дружка тракториста Милушко.
— В чем дело? — спрашиваю.
— Товарищ старший лейтенант, ведь это правда, что мы выйдем из окружения? А Милушко, вот, не верит. И, обращаясь к товарищу, сказал: — Да мы с тобой, дружище, еще в клубе потанцуем с девчатами. Правда, товарищ старший лейтенант?
— Известно, правда! Помощь к нам непременно придет.
Волчком завертелся Зырянов, как будто он уже в клубе на танцах, потащил Милушко к выходу.
Сколько силы, энергии, жизни в этом Зырянове! А ведь на вид плюгавенький. Говорили, дома жены боялся, а здесь — настоящий мужчина. И надо же. О танцах, о девчатах, о клубе вспомнил! А мне и в голову не приходило о танцах вспоминать. Я с упреком подумал о себе: «Не умею я разговаривать с солдатами задушевно, вот так, как рядовой Зырянов».
Оправившись от болезни, на наблюдательный пункт вернулся Юрьев. Он пригласил меня сходить в штаб умыться горячей водой.
— Смотри, комиссар вчера как приаккуратился.
Я согласился. Пошли. Юрьев идет за мной, за ним Труханенко. По дороге нагнал на санях командир первого дивизиона Заморов с тремя офицерами.
— Садись, старшой! — пригласил Заморов.
— Пешком дойдем, нам рядом, — ответил Юрьев.
Заморов стегнул лошадь: — Поехали!
Мы сошли на тропинку. Неожиданно рядом ударило. Звон в ушах. Лежу поперек тропы, на ноге Юрьева. Он правой рукой ищет шапку на снегу, а левой за голову держится.
— Что с тобой? — я бросился к нему на помощь.
— Да ничего, — сердито отвечает он, — царапнуло. Что это, обстрел? Почему один разрыв?
— Не знаю!
— Труханенко, в чем дело? Чего лежишь?
— Бинт в кармане, перевяжите, — отвечает он.
Сквозь порванный ватник пробивается кровь.
Слышим стон с дороги. Я туда, Труханенко и Юрьев — за мной. Видим, большая воронка, и на краю ее на комьях лежит фельдшер Репин с оторванной ногой, тот самый Репин, который в санях с Заморовым ехал.
— Где Заморов, где сани, где остальные? Уехали?! — негодуем мы.
Труханенко сорвал с себя гимнастерку, рубашку разорвал пополам, чтобы задержать фонтан крови из обрубка ноги Репина. Прибежал санитар Душенкин.
— Друг мой, как же это? — кинулся он к фельдшеру.
Репина понесли в санчасть. Мы плетемся с Труханенко по тропе. В штабе все прояснилось. Из 1-го дивизиона передали по телефону, что прибежала лошадь с оглоблями без саней.
— Нет ли у вас Заморова? — спрашивают.
— Нет.
Оказалось — сани наскочили на фугас, поставленный саперами
Досадные, ненужные потери!
Всех погибших за период боев в окружении хоронили в братской могиле на ОП, в роще у железной дороги, в 5—6 километрах западнее станции Мончалово.
Жизнь шла своим чередом. Стало еще труднее, когда немцы вклинились в нашу оборону, захватили Окороково, лишив нас колодцев, вышли в тыл штабу полка и огневым позициям.
Горючего не было, и вывезти орудия мы не могли. Тогда сняли затворы и панорамы гаубиц, оптические приборы, пускачи тракторов и другое ценное имущество, смазали, завернули и закопали. Схемы и координаты представили в штаб полка и командирам подразделений.
17 февраля с севера к нам прибыли пять танков армии генерала Лелюшенко, прорвавшие два передних края обороны немцев (наружный и внутренний). Мы узнали наши тридцатьчетверки по голосу, по лязгу гусениц.
Встреча взволновала нас. Танкисты — веселые, боевые ребята, комбинезоны нараспашку, на груди ордена и медали.
Ушацкий отдал приказ на выход из окружения:
— Полк прорывается на участке Рубежное — Корытово в направлении Светителево. В авангарде — 3-й дивизион старшего лейтенанта Лобыцана. Главные силы — 4-й и 1-й дивизионы. Арьергард — 2-й дивизион капитана Петренко. Задача арьергарда: сохранить 106 человек раненых и тыловое имущество, вывозимое на санных упряжках. К рассвету 18 февраля полк должен соединиться с батальоном капитана Федоренко. Выдать бойцам НЗ [1] — по куску конины из полковой кухни. Идти парами. Товарищ обязан поднять упавшего. Сигналы прежние, соблюдать строгую маскировку, не делать ни единого выстрела без команды.
1
НЗ — неприкосновенный запас.
— Мы прорвемся к своим! — таковы последние слова приказа командира полка.
Выступили в 23.00. Откуда только взялся прилив энергии?!
Танки ушли вперед мы двигались по их следу. В районе Корытово след неожиданно повернул на Рубежное вдоль фронта: очевидно, сбились с направления.
Ушацкий шел в голове колонны на лыжах. Он первый заметил ошибку танкистов. Что делать?
Решает быстро:
— Идти без танков, — и по колонне передал: — Азимут 37,00.
Большинство солдат были без лыж. Утопая в снегу, пробирались к линии обороны немцев. К счастью, стояли морозные дни и немцы отсиживались в деревенских избах.
В одном месте немецкий телефонист вышел исправлять линию, поврежденную идущей впереди разведкой, и наша колонна задержала его.
— У, фриц поганый, — замахнулся на него прикладом Звонарев. Но его остановили: пусть тащит санки с имуществом.
Прошли сначала передний край врага, а к рассвету через второй.
— Наши! Наши! — закричали выскочившие из кустарника бойцы.
От полка осталось не более 200 человек. Кормили нас как больных. Потом — баня, бритье, стрижка. Здесь-то мы и разглядели друг друга. За дни, проведенные в окружении, наш вычислитель — двадцатилетний Валерий Сахаров — совершенно поседел.