Солдаты великой земли (Сборник воспоминаний южноуральцев — участников Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.)
Шрифт:
Мой новый лагерь недалеко от главного, в местечке Верберг. Здесь воинский плац, на котором муштруются юнги для войск СС. Старые «дядьки» готовят послушных солдат и капралов. На зуботычины они не скупятся. Жалко смотреть на все это!
В команде трудового лагеря, куда я попал, сто человек. Вот и заставили нас обслуживать этот эсесовский учебный пункт. Носим картошку и уголь. На кухню нас не допускают. Ставим корзины на порог. Кричат, чтобы поскорее уходили.
Роем
В лагере старшим по охране был фельдфебель, его все называли шефом. Каким духом он напитан, не знаю, но однажды рано утром при выходе на работу, он сказал нам:
— Где солнце всходит, оттуда свобода придет, а Гитлеру капут!
— Не провокация ли это? — думали мы и приходили к выводу: нет, не провокация.
Фельдфебель жил без семьи. Мне частенько приходилось убирать его комнату: мыть полы, вытряхивать половики, подметать двор. Шеф всегда оставлял работающих без всякого надзора. Для нас это было полезно.
Как-то раз, убирая его письменный стол, я обнаружил свисток, на котором был компас, величиною с маленькую пуговицу. Я старался работать у шефа почаще, и однажды свисток оказался в моем башмаке.
Примерно таким же образом перекочевала карта Германии из учебника, лежавшего на столе шефа. Карта как бы открыла мне путь на Родину. Догадался ли фельдфебель об исчезновении компаса и карты, я не знал, но постоянно был начеку.
Пришла весна. Четверо заключенных ушли из лагеря, и их не поймали. Это событие взволновало всех. Надо подождать несколько дней, пока успокоится охрана.
Прошло десять дней.
— Сейчас или никогда, — говорю я своим друзьям. — Сосновый лес рядом. Скоро начнется лето.
«Зачем я их убеждаю, они не меньше, чем я, рвутся на свободу». Сговорились, завтра бежим. Утром спрашиваю фельдфебеля:
— Что будем делать, господин шеф?
— Вот эти блиндажи собирать. Надо таскать бревна.
— Бревна очень тяжелые, а я худой.
— Двух человек тебе хватит? — спрашивает шеф.
— Хватит, господин фельдфебель.
Образовалась маленькая интернациональная группа, состоящая из узбека, туркмена и меня, русского. Делаем блиндаж. Шеф с охранником ушли по траншее к основной группе военнопленных. Удобный момент для побега! Сердце заныло от тревоги. А, может быть, он играет со мною в кошки и мышки. Пот выступил по всему телу. Вспомнил четверку бежавших, трое из них старше меня, а один даже с сединой в висках. У них вышло все хорошо.
Я перебирал в памяти весь ход своей подготовки к побегу. «Не допустил ли я где-нибудь промаха?» Кинулся к месту, где припрятана карта и компас. Они зарыты под основанием блиндажа в правом углу. Все на месте. Отлегло на душе. Вышел из траншеи, чтобы посмотреть, где сейчас шеф и охрана. «Если одному бежать, эти ребята пострадают», — рассуждаю сам с собой и опускаюсь в блиндаж.
— Согласен бежать? — спрашиваю туркмена — по профессии учителя.
— Согласен, —
— А ты, Арайль — обращаюсь к узбеку, молодому парню.
— Я не пойду. Поймают, убьют.
— Смерть, так смерть, раздумывать нечего, — говорю я. — Погибают не все.
Наконец Арайль согласился.
Мы быстро вышли по траншее к сосновому лесу и скрылись в нем.
В первый день мы прошли километров пять на запад. У туркмена имеется большой кухонный нож, пайка хлеба, компас, швейная намагниченная иголка. Он признался мне, что собирался бежать один.
— Иголку дал врач Толстенко, — сообщил учитель, — хороший человек, многим помог бежать.
— Мне он тоже дал иголку, компас и две пачки маргарина. — Я показал товарищам все, что имел.
Арайль раскрыл рот от удивления, пришлось ему объяснить, как пользоваться этим необыкновенным компасом:
— Привяжи иголку на нитку, поднеси к воде и она повернется намагниченным концом на север, — пояснил туркмен.
— Главное карта, — и я вытащил ее из-под стельки.
Туркмен прильнул к ней. Он легко читал по-немецки.
— Предлагаю пробираться к Праге, — сказал я, — это, во-первых, самый кратчайший путь на Родину, во-вторых, чехи — нам братья.
Товарищи одобрили маршрут.
— Не забудь только, Кузьма, — советует туркмен, — Чехословакия оккупирована давно, и там этих рыжих полно.
Ночью двинулись в поход. Под утро раздобыли немецкую гражданскую одежду. Знаем по опыту других, что немцы будут настойчиво искать в радиусе 70 километров.
Прошли сутки, вторые, третьи… Первые волнения позади. Какое же это счастье — свобода! Заметно осмелел и узбек. Как заблестели его глаза, когда он нашел немецкий тесак.
Идем на восток. Прага еще далеко, а хлеба у нас уже нет, съели и маргарин, а добывать еще не умеем: боимся показываться среди людей. Утоляя голод, учитель ел сырые грибы и отравился. Двое суток мы пролежали в лесу, спасая его. Он страшно мучился, кричал от боли. Немцы были совсем неподалеку, и мы с Арайлем делали все, чтобы заглушить крики учителя.
После этого случая мы больше стали заботиться о пище. Добывали картофель и овощи, удавалось раздобыть даже хлеб.
Теперь мы иногда двигались днем. Хотелось поскорее выбраться на чехословацкую землю.
Однажды на лесной просеке наткнулись на старика-лесника.
— Хальт! — крикнул тот, наставив на нас ружье.
Мы подняли руки. Лесник сразу догадался, кто мы.
— Отведу в комендатуру, а оттуда вас отправят в те же лагеря, откуда бежали.
— Отец, — взмолился я. — Нас будут там бить, неужели не жалко?
— Будут бить? А вы разве этого не заслужили?
— Ведите, — решительно сказал я гитлеровской ищейке.
Лесник повел обратно по той же просеке, по которой мы шли. Он все время ворчал под нос: «Шляются русские свиньи, все время бегут в эту грязную Россию».