Солдаты вышли из окопов…
Шрифт:
Смирнов завизжал:
— За оскорбление прямого начальника под суд пойдешь, сукин сын, под суд!
Защиму арестовали, судили, разжаловали в рядовые и приговорили к шести месяцам дисциплинарного батальона.
Однажды Петров подошел к Карцеву, задумчивый, немного смущенный, и сказал:
— Вызвал меня, понимаешь, ротный командир и предложил заниматься с его дочкой. Девочке восемь лет. Я согласился. Плохо поступил, а?
— Почему плохо? Платить тебе будут, ротный к тому же станет лучше относиться.
— Да я не о том! Этично ли мне обучать офицерских детей?
—
Простота, с какой говорил Карцев, успокоила Петрова.
— Ты, пожалуй, прав. Буду заниматься.
На первый урок он пришел с чувством неловкости. Отворил дверь денщик — рыжеватый апатичный парень с сонными глазами.
— Чего тебе? — грубо спросил он. — Из роты?
— К капитану Васильеву. По вызову!
Денщик ушел, и Петров услышал его голос за дверью:
— Ваше высокоблагородие, там вас какой-то вольный определяющий спрашивает.
Васильев вышел в стареньком кителе и войлочных туфлях. Хотел протянуть Петрову руку, но тут появился денщик: неудобно было.
— Прошу вас, — сказал Васильев, указывая на дверь.
Петров вошел в просторную, с низким потолком комнату, видимо служившую гостиной. Мещанский уют наполнял ее: кисейные занавески на окнах, герань на подоконниках, неуклюжие фаянсовые фигурки на полочках и этажерках, белые чехлы на диване и креслах, огромная желтая труба граммофона.
— Прошу садиться, — предложил Васильев. — Сейчас позову жену.
Он вернулся с женщиной, которая была значительно выше его ростом, белокурая, с карими, живыми и теплыми глазами. Петров встал. Она, улыбаясь, подошла к нему. Он пожал ее узкую, мягкую руку, вдохнул запах тонких духов, смутно понимал, что она говорит, только слушал ее голос, такой же теплый и мягкий, как и ее глаза.
— Владимир Никитич говорил мне, что вы любезно согласились заниматься с Алей.
«Кто это Владимир Никитич? Ах, да — капитан Васильев! Странно: все время «его высокоблагородие» и вдруг — Владимир Никитич!» Петров улыбнулся. Он условился о времени занятий, покраснел, когда речь зашла о плате, и невнятно проговорил:
— Это неважно, сколько сможете, столько и заплатите.
Капитанша протянула руку (удивительно приятно было ее пожатие), и вслед за нею капитан неловко подал свою.
Петров начал регулярно ходить на квартиру к Васильеву. Узнав об этом, Смирнов сразу изменил отношение к «вольноперу», стал вежлив, даже раз позвал к себе и познакомил со своей дочкой, такой же короткой и мясистой, как и он сам, с круглыми кукольными глазами.
Васильев старался дома не встречаться с вольноопределяющимся. Двойственность создавшихся у них отношений была ясна Петрову. Васильев, как истый военный, не выносил «штатского душка». Еще в первые дни пребывания Петрова в роте он сделал ему замечание:
— Как-то вы не по-солдатски держитесь. Надо забыть штатские манеры. Здесь они неуместны и даже вредны.
И вот извольте: «нижний чин» — учитель его дочери! По натуре мягкий и доброжелательный, Васильев некоторое время не знал, как вести себя с Петровым. Наконец привык к нему, перестал стесняться, оставлял даже пить чай.
Жена капитана Валентина Сергеевна иногда приходила на уроки дочери и садилась с вышиванием в низенькое кресло. После урока она с любопытством расспрашивала Петрова о его жизни, о родителях, о его
Петров очень скоро перестал держаться настороже в присутствии Валентины Сергеевны, делился воспоминаниями о семинарии, говорил о твердом своем желании стать врачом. Она кивала головой, продолжала вышивать, грустно говорила:
— Нет, плохо у нас живут офицеры. Играют в карты, пьют, своим делом мало интересуются. Молодежь петушится, хорошие книги мало кто читает. Не то что Володя…
Он слушал ее, боясь взглядом или движением выдать себя, трепетно смотрел на ее розовую шею и в смятении думал: «Боже мой, Валентина Сергеевна… Валя! Какая вы изумительная, какая чудесная!.. И неужели вы любите этого маленького, тонконогого человека?»
Она показала ему полку с книгами. Среди томов Мольтке и Клаузевица он увидел в хорошем тисненом переплете «Войну и мир» Толстого.
— Мы получаем «Русское слово», — понизив голос, сообщила Валентина Сергеевна. — Вы знаете, Володе пожалован орден Георгия четвертой степени за русско-японскую войну. В полку такого Георгия имеют только он да полковник Архангельский. Большая честь!.. Ведь Владимир Никитич очень способный офицер и любит военное дело.
В том, что Васильев понимает и любит военное дело, Петров убеждался не раз. Когда капитан на занятиях, набросав мелом на доске карту, рассказывал о боях, в которых участвовал (о себе он обычно не говорил), солдаты слушали его с интересом. На тактических полевых занятиях он изобретал интересные задачи, увлекал солдат поисками хорошо замаскированного «противника», учил незаметно подкрадываться, применяясь к местности, бросаться в атаку, нанося стремительные удары по врагу.
Занятия с Алей шли хорошо, и, освоившись в офицерском доме, Петров нет-нет да и заговаривал с Васильевым на «посторонние» темы, иногда даже спорил. Аля как-то с детской прямотой сказала Петрову:
— А вы понарошку одеваетесь солдатом. Вы и не солдат вовсе.
И когда Петров возразил ей, сказав, что он самый настоящий солдат, она убедила его неотразимыми доводами:
— Нет, солдаты не такие. Они работают на кухне, помои выносят, чистят нам обувь, стирают для нас, вот как денщик Егор. И все говорят им «ты» и в комнаты не пускают.
Очень часто Петров встречал на улице штабс-капитана Тешкина — сутуловатого человека с развинченными движениями, неряшливо одетого, совсем не похожего на офицера. И каждый раз Тешкин внимательно смотрел на него круглыми желтыми глазами, а как-то раз остановил и спросил глухим голосом, кривя рот:
— Ну так что же? Как жизнь?
— Служу, ваше благородие, — растерянно ответил Петров.
— Хм!.. Телеграфный столб тоже служит — для связи… Зайдем ко мне, я живу здесь рядом.