Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]
Шрифт:
МОРЕВ. А картины и рисунки Ореста? Или мои фантазии проступали перед вами в виде оживающих изображений?
ПОЛИНА. Да.
В глубине мастерской, как из дали времен, пока длится диалог, мелькают картины в духе Зинаиды Серебряковой: маленькие дети - мальчик, девочка и совсем маленькая девочка - сидят за большим столом, покрытом белой скатертью, обедают... Это в годы Первой мировой войны. На другой картине - та же самая маленькая девочка лет через десять, с тремя куклами, каштановые волосы, отдающие позолотой, тонкие губы, подбородок, большие черные глаза, на щеках румянец, как с мороза... И две картины: одна - «Балетная уборная. Снежинки», другая - «Девочки-сильфиды», - в одной из юных балерин можно узнать маленькую кроху из времен Первой мировой войны.
Трепетная, прекрасная юность вступает в жизнь вопреки всем тяготам суровых лет. Вероятно, это картины Ореста Смолина, а писал он, видимо, со своих детей, в девочках угадывается облик Марианны.
МОРЕВ. Что если и ваша жизнь в доме в стиле модерн на Каменном острове - всего лишь ваши и мои фантазии, которые сплелись в единый узел?
ПОЛИНА. В единый узел любви? С этим я согласна. Я словно проснулась от сна, в котором меня преследовали сладостные и ужасные дела и события. Сны Золушки о том, как она превратилась в принцессу.
МОРЕВ. В газетах пишут, будто особняк на Каменном острове приобретен с какими-то нарушениями. Что же будет?
ПОЛИНА. Будет судебное разбирательство. Но это, надеюсь, помимо меня, поскольку я еще не вступила в права наследства. И, слава Богу, меньше ненужных, напрасных хлопот.
МОРЕВ. Вы спокойны и даже смеетесь. Это хорошо
ПОЛИНА. Но у меня достаточно денег, чтобы предложить вам совершить поездку в Италию, столь необходимую для художника, как было исстари, один или со мной.
МОРЕВ. Нет, мне Италия не нужна, если ты хочешь быть со мной.
ПОЛИНА. Я хочу быть с тобой, но Италия - это же прекрасно!
МОРЕВ. Быть с тобой прекрасно. А прекрасное, как говорили древние, трудно.
ПОЛИНА. Ты думаешь, тебе будет трудно со мной?
МОРЕВ. О, нет! Но красота, счастье - все это, как взойти на вершину мира, трудно.
ПОЛИНА. Я - красота? Вы смеетесь надо мной. Я всегда ощущала себя Золушкой, и это чувство сохранилось во мне, вопреки внешнему успеху.
МОРЕВ. Правильно. Если Золушка и превращается в принцессу, она в душе остается Золушкой, ибо лишь страдающая душа прекрасна. Иначе она становится пустышкой, попрыгуньей, по Чехову.
ПОЛИНА. Я становлюсь, на ваш взгляд, такой?
МОРЕВ. Нет, нет. В вас есть достоинство, ум, красота...
ПОЛИНА. Опять красота! Я ведь почти дурнушка. Лишь хорошие вещи скрадывают мое уродство.
МОРЕВ. Теперь вы смеетесь над собой. Это правильно. Я говорю о красоте личности, а не лица.
ПОЛИНА. Как трудно с вами разговаривать. Вы все время меня куда-то подбрасываете. А я хожу по земле. Не хочу быть не лучше и не хуже, какая есть.
МОРЕВ. Лучше нельзя быть. Вы в зените возраста, карьеры, красоты.
ПОЛИНА. Опять!
МОРЕВ. И не только вы. Ныне много прекрасных женщин, не говорю о фотомоделях и актрисах, просто на улице, в метро бросаются в глаза. И почти все курят. Прекрасное - трудно.
ПОЛИНА. А нельзя нам просто объясниться в любви?
МОРЕВ. Мы это и делаем.
ПОЛИНА. Хорошо. Скажите, это были вы со мной тогда ночью? Это вас я приняла за Ореста?
МОРЕВ. А он выдавал себя за ангела?
ПОЛИНА. Значит, это были вы.
МОРЕВ. Нет, я бы не стал выдавать себя за ангела.
ПОЛИНА. А откуда в таком случае вы знаете, что он выдавал себя за ангела?
МОРЕВ. Из новелл эпохи Возрождения.
Вид из окна сверху - золотые вертикали Санкт-Петербурга в сиянии неба и вечности.
2006
КАБАРЕ "БРОДЯЧАЯ СОБАКА"
Киносценарий
Закатное небо над Петербургом 10-х годов XX века с его золотыми вертикалями шпиля колокольни церкви Петропавловской крепости с ангелом, Адмиралтейства - с парусником и купола Исаакиевского собора - с погружением в ночные сумерки улиц...
Из затемнения возникает эмблема кабаре, занимая весь экран: собака неясной породы с головой, повернутой к хвосту, с лапой на театральной маске; ниже надпись:
ПОДВАЛЪ БРОДЯЧЕЙ
С О Б А К И
Михайловская площадь,5
Эмблема спадает или взмывает вверх, как занавес, и мы оказываемся в полуподвальном помещении с гостиной с камином, с буфетом и уборными, а центральное место занимает небольшой зал со сценой, с которой в исполнении Хора звучит «Собачий гимн». Хор состоит из девушек и юношей с особенной красотой, одетых чисто театрально, иногда в масках, под стать убранству кабаре, простому и вместе с тем изысканному, как диковинные цветы на стенах и потолке, или персонажи из сказок Гоцци, словно проступающих со стен и из-за угла.
За пианино Цыбульский Николай Карлович, композитор и музыкант, в потертом фраке, слегка выпивший (его постоянно кто-нибудь угощает вином и даже обедом, поскольку гол как сокол), играет безвозмедно вальсы собственного сочинения и временами вдохновенно импровизирует.
ХОР... Во втором дворе подвал, В нем - приют собачий. Каждый, кто сюда попал, - Просто пес бродячий. Но в том гордость, но в том честь, Чтобы в тот подвал залезть! Гав!