Шрифт:
«И Я открыл им имя Твоё и открою, да любовь,
которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них»
Ин 17:26
Бывает, минувшие события кажутся мне далёкими и туманными, но порой, словно озарённые лучами солнца, они проясняются, выступают во всей полноте и расцвечивают полотно моей жизни. Как выразителен и красочен становится тогда узор, бережно хранимый памятью! Она воскрешает былое, и всё здесь промыслительно, всё драгоценно.
Часть I. Вниз
***
Никогда не забуду июльскую пятницу, когда я снова поехала на мифологический факультет. В тот день у входа появилась большая доска со списками поступивших – моя фамилия притаилась на клочке арагонской группы, где, кроме меня, числилось всего три человека. Эту группу набирали раз в несколько лет, и немудрено, что выпускники арагонского всегда были наперечёт. Но на этот раз удивились даже видавшие виды профессора из приёмной комиссии. Один из них назвал нашу группу самой малочисленной за всю историю не только факультета, но и вуза, и полушутя пригрозил, что нас расформируют ещё до начала семестра. Что ж, посмотрим!
Я поднялась к учебной части, где шумели новоиспечённые студенты.
–Как перевестись на другое отделение? – тревожно спрашивала круглолицая девушка.
–Есть кто из общаги? – кричал белокурый юноша, подбрасывая кепку и оглядываясь по сторонам.
–Приходите на мой концерт! – звала девушка в кожаной куртке.
–Кто потерял паспорт? Ты прошёл медосмотр? Где профком? Кто тут крайний? – гудело, кричало, приветствовало друг друга и радовалось всё вокруг. Я заняла очередь и, отойдя в сторону, присела на подоконник. За окном, далеко внизу, на пыльном проспекте, мелькали машины. Островки зелени с пёстрыми клумбами едва виднелись за рекламными вывесками и лентами торговых палаток.
–Ты Алиска-металлистка?
Рядом стоял юноша с тёмными, ниспадавшими на лоб вихрами. Он дружелюбно разглядывал мою футболку, любимую и заношенную футболку с группой «Реквием». Кто такой? Лицо как будто незнакомое…
Юноша улыбнулся, ещё сильнее взъерошил волосы, рассмеялся и исчез.
Может, мы встречались на каком-нибудь концерте? Или на вступительных экзаменах? Что-то не припомню… Надо было спросить… Уж не привиделся ли он мне? Пока я так гадала, подошла моя очередь получать студенческий. Я прошла в учебную часть и присела на краешек стула у входной двери. Дверь захлопнулась от сквозняка. Стало тихо. Юноша явно привиделся.
Куратор первого курса протянула мне анкету. ФИО, прописка, семья… Или не привиделся? Он был на олимпиаде, не иначе. Что ж я не спросила… «Нуждаетесь ли вы в общежитии?» Весьма! Но куратор, сдвинув очки на кончик носа, покачала головой и вычеркнула мою галочку:
–Если вы из ближнего Подмосковья, то на общежитие не рассчитывайте!
Я вернулась в коридор и огляделась. Толчея, как тут его найти? Да и зачем? В конце концов, спрошу осенью… А пока лето, и я студентка – пусть без общежития, но всё же студентка! – вот он, мой билет, синий, шершавый, с тиснёными золотыми буквами!
–Алиска!
Вспышка, вихрь – и радостные объятия Ленки, моей подруги по вступительным курсам. Мы общались весь последний год, и я уже не мыслила себе университета без Ленки. Было весело и приятно смотреть на её светлые брови и белёсые ресницы голубых глаз: сама она привыкла отводить взгляд при разговоре, хотя чутко, по одному только голосу, улавливала настроение собеседника. Если он грустил, то Ленка говорила без умолку, стараясь его растормошить, и казалось, что это она сама по себе болтлива и легкомысленна. Но кто узнавал её лучше, назвал бы одним из самых сдержанных и серьёзных людей на свете. Ленка любила читать и много размышляла над книгами; она была наблюдательна и деликатна, честна сама с собой, многое видела, многое понимала, о многом догадывалась, о многом молчала и при этом оставалась удивительно жизнерадостной. Мы часто смеялись – быть может, всем нужен такой друг, с которым можно посмеяться, даже если хочется плакать.
Мы с Ленкой не виделись со вступительных экзаменов: она уезжала на море и вернулась лишь накануне.
–Знакомьтесь: Есения-поэтесса, – Ленка кивнула на девушку неподалёку. – Алиска-металлистка, – кивок в мою сторону.
Девушка улыбнулась и, извинившись – её ждут – ушла. Ленка помахала ей и стала сравнивать наши студенческие билеты.
–Так вот откуда эта «металлистка» взялась, – проговорила я тем временем. – Он от тебя, значит, услышал!
–Кто?
Я огляделась:
–Такой тёмный. Лохматый. Его тут нет.
–А, лохматый… Это Игорь. Панк.
–Разве? Не похож он на панка.
–Не знаю, мне Матвей так сказал, – пожала плечами Ленка. Матвей ходил вместе с нами на подготовительные курсы, и Ленка была безответно влюблена в него. – Мы все тебя внизу ждали, а потом Игорь куда-то умотал.
–А он вообще кто?
–Одноклассник Матвея. Поступил на астурлеонский.
–А Матвей где?
–Он тут как-то быстро проскочил, сейчас уже на медосмотре, – ответила Ленка и потянула меня к лестнице. – Пойдём и мы скорее.
Мы спустились на улицу. День выдался тёплым, ясным, и главное здание университета подрагивало в лёгком мареве. Солнце отражалось в позолоте звезды на шпиле, и яркие пятна, спрыгнув на тёмный асфальт, плясали у нас под ногами. Ленка что-то оживлённо говорила, а я, делая вид, что слушаю, радовалась хорошей погоде, радовалась новой, взрослой жизни. Казалось, будто все, кто шёл нам навстречу, – я их считала непременно или студентами, или аспирантами, или преподавателями, но никак не обыкновенными, случайными прохожими – знали великую тайну, к которой прикоснулись и мы. Воплощением этой тайны было горделивое главное здание; напоминая о себе, оно чеканило свои отражения в витринах, в стеклянных дверях и в окнах машин. Ещё ни разу не была я в главном здании, но знала, что рано или поздно окажусь там – так кружит в пучине судёнышко, так тянется к воронке, которая неизбежно его поглотит.
В поликлинике было людно.
–Ну-ка тише! – покрикивала на первокурсников администратор, но её слова тонули в шуме молодых голосов. У окошка регистратуры, прямо под вывеской «Абитуриент-2005», сидела старенькая уборщица. Она неодобрительно глядела по сторонам и причмокивала губами.
–Год от года несноснее, – расслышала я. Мы с Ленкой улыбнулись и, оформив карты, начали обходить врачей, но быстро поняли, что за один день нам не управиться.
–Целый час только на терапевта… И тут ещё час, – проворчала я, когда мы стояли в длинной очереди к хирургу.
–Придётся ещё раз приехать, – беззаботно ответила Ленка.
–Ты-то рядом живёшь… А мне сколько добираться…
–И что ты предлагаешь?
Я пожала плечами. Спустя сорок минут мы перешли к кабинету невролога, и, увидев толпу ребят, я совсем упала духом.
–Попросимся без очереди, скажем, что ненормальные, что ждать не можем, – пыталась рассмешить меня Ленка.
–Да уж, с вами одуреешь! – раздался бодрый голос, и будто камень свалился с моих плеч. Рядом стоял Трэм, неунывающий, вечно с музыкой в наушниках, Трэм, друг детства, с которым мы учились в одной школе. Трэм появлялся всегда неожиданно и так же неожиданно, когда одному ему вздумается, исчезал, оставляя после себя полную неразбериху. Он мог за секунду подружиться с человеком, а мог и поссориться, смотря по настроению; мог наврать с три короба, а мог огорошить правдой, мог понастроить грандиозных планов, а потом над ними же и посмеяться. Возможно, всё это он делал без умысла, просто таким уродился, а может, это был его почерк, его стиль, который он сам выдумал и который вскоре стал частью его характера. Внешность Трэма была такой же несуразной, как и его поведение. Он носил длинные волосы, то растрёпанные, то убранные в хвост. Джинсы и куртка его обычно бывали порваны в двух-трёх местах, а ботинки разваливались на ходу. Впрочем, на всё это он не обращал никакого внимания, и окружающие, как ни странно, тоже. Было в нём что-то такое, что неосознанно и неодолимо нравилось: Трэм позволял себе то, чего не могли позволить себе, но тайно или явно хотели многие – он пренебрегал правилами и чувствовал себя свободным. Мы часто следуем правилам, но видим границы дозволенного и переходим их лишь порой. Трэм не нарушал границ. Нельзя также сказать, чтобы он их не признавал, – они для него просто не существовали. Он руководствовался своим внутренним голосом, который, к счастью, удерживал его от рискованных, по-настоящему опрометчивых поступков, так что его поведение можно было объяснить беспечностью молодости, и потому Трэма легко прощали. Иногда мне казалось, что Трэм ненормальный, действительно больной, с каким-нибудь психическим отклонением; я осторожно спрашивала его об этом, но он лишь усмехался. Был он, несомненно, талантлив. Я никогда не видела его за книгами, и при этом он умудрялся побеждать на олимпиадах, хотя учился на тройки. На его лице, широком и смуглом, поселилась неизменная ухмылка; тёмно-карие, немного навыкате глаза под густыми бровями смотрели уверенно и прямо.