Солнцебык
Шрифт:
Рука Василия Львовича поднималась, опускалась.
– Ты ему так и скажи: зарежу на корню, до строительства не дойдет!
– стонал Карл Аристархович. Его жопа и часть спины превратились в нечто красное, бесформенное. Кузнец Пантелей свежевал свинью, а сам на Сашенькину маменьку-то поглядывал...
– Довольно.
Плеть опустилась, вырвала кусочек багрового, взметнула в воздух.
– Довоольно.
Сашенька вцепился в руку Василия Львовича.
– Опомнитесь, дядя!
Дядя Baziley оттолкнул племянника, скрежеща зубами. Букли колыхались, в расширенных
– АААААААААААААААААА!
– Запорю!
– Дядя, опомнитесь!
– ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!
– Бесовское отродье!
В дверь постучали.
Дядя Baziley отбросил плеть, оправил сюртук, и - к стеночке. Карл Аристархович натянул панталоны.
– Да?
В дверь заглянул старший Кюхельбекер.
– Можно-с?
– Ждать, - бросил Карл Аристархович, утирая ладонью расползающихся по лицу чернильных змеек.
Кюхельбекер исчез.
– Ну-с, - подал голос Василий Львович.
– Мы можем рассчитывать?
– Всенепременно, - заверил Карл Аристархович.
– Мальчик, подайте плеточку.
Сашенька не без отвращения поднял с пола окровавленную плетку, вернул Карлу Аристарховичу. Карл Аристархович спрятал ее под стол, хотел было присесть, да, ойкнув, вскочил.
– Всего хорошего, - Карл Аристархович осклабился.
– Учись старательно, ибо Отечеству нашему мужи ученые нужны, как воздух.
– Пойдем, Alexzander, - дядя Baziley нетерпеливо потянул Сашу за руку.
Обедали гречневой кашей с телячьими потрохами в трактире купца Славушкина. Дядя Baziley был оживлен и разговорчив, все норовил пощупать сиськи дородной кабацкой девки, разносившей квас да медовуху.
– Говорил я твоему отцу, что устрою в Лицей, - хвастался Василий Львович.
– Вишь, и устроил.
– Спасибо, дядя, - пережевывая телячий глаз, отозвался Сашенька.
– Спасииибо, - передразнил дядя Baziley.
– Спасибо-то на вилку не наколешь. Эй, любезная.
Девка подошла.
– Слушай-ка, - Василий Львович заговорщицки подмигнул.
– Есть у вас тут молоко?
– Молока не держим-с. Брага-с.
– Брага-а, - разочарованно протянул дядя Baziley. Тут взгляд его уперся в обширные сиськи девки.
– Как звать-то тебя, любезная?
– Авдотья, барин.
– Кормишь?
– Чаво, барин?
– Грудью, спрашиваю, высерков своих кормишь?
– Кормлю, барин.
Дядя Baziley издал сытый утробный звук.
– Эк, хорошо. Ну-ка, любезная, нацеди мне молочка.
Поставил на стол порожнюю пивную кружку.
Авдотья замялась.
– Давай, давай, - поторопил дядя Baziley.
– Чего ты мнешься, как неебаная.
Девка засмеялась. Потянула за шнурок на груди. Сиськи ее были огромные, белые, с ярко-красными сосками.
Василий Львович довольно осклабился.
– Ну?
Баба сдавила сиську, повела сверху-вниз. Сосок вздулся и вдруг выдал белую тонкую струйку, звонко канувшую в кружку. Авдотья перенесла руку к основанию сиськи и снова - вниз. И еще, и еще. Бзь-бзь-бзь! Тонкие струйки.
Саша засмеялся: как интересно!
Девка выдоила
– Дай-ка я дойну, - воскликнул дядя Baziley, вцепившись в сиську толстыми пальцами, потянул. Девка сморщилась. Василий Львович доил неумело, и Авдотья едва сдерживала крик боли. Молоко из соска полилось розоватое.
– Ну, будет, - дядя Baziley отпустил сиську. Авдотья спешно затянула шнурок. В глазах ее стояли слезы.
– Кружку-то надоил, - задумчиво пробормотал Василий Львович, разглядывая розовую пенку. Поднес кружку к губам. Кадык его задвигался.
– А-а-ах!
– на лице мусье Пушкина отразилось блаженство.
– Люблю молочко.
Ударил пустой кружкой по деревянной липкой столешнице. Облизался. Alexzander с нескрываемой завистью наблюдал за ним.
Гл. 10 В Лицее
Битый час Сашенька трясся в тарантасе, глядя на бритый затылок ваньки. Истомился. Да и грустно. Уже привык жить с дядей Baziley, с Кирюхой, видеть сладкое личико мусье Тургенева, столь часто приходящего в гости, что и понять нельзя - гость Александр Иванович, или домочадец. Кап! На новенький мундир с нашивкой "Его Императорского Величества Царскосельский Лицей". Смахнул Сашенька слезинку, вспомнил, как ходили с Василием Львовичем к портному, к Петровичу, как снимал Петрович с Сашеньки мерку, как пахло от Петровича махрой и селедкой. Вспомнил Сашенька и Элеонору, и свечку, которая горит в ночи. Что ждет его в Лицее? Что вообще такое Лицей? Прежде Сашенька об этом не задумывался, принимая на веру рассусоливания дяди Baziley. А ну, как соврал дядя Baziley, как тогда, насчет жопы, и вместо наук, тесного товарищества и службы Отечеству, ждет в Лицее Сашеньку нечто темное, страшное. Огромадный паук, например. Или бес.
Мальчик едва поборол искушение спрыгнуть с тарантаса на дорогу и побежать, куда глаза глядят.
– Приехали, барин. Эй, барин! Не спи! Приехали.
Сашенька вздрогнул, увидел склоненную рябую рожу.
– Приехали, - пробасил ванька.
Сашенька выглянул из тарантаса. Дорожка, посыпанная гравием, протянулась вдоль постриженных кустов сирени и акаций к серому сооружению из двух корпусов, соединенных кирпичной кишкой, в которой выгрызена арка. По дорожке к тарантасу спешила дама. Когда она приблизилась, Сашенька увидел, что у дамы трясется голова, как у деревянного щелкунчика.
– Тридцатый?
– Что?
– Вы-тридцатый?
– Я не знаю, мадам.
У дамы так сильно тряслась голова, что Сашенька удивился, почему она не отваливается.
– Возьмите ваши вещи и следуйте за мной.
Ванька помог Сашеньке водрузить на спину заплечный мешок. Чувствуя себя очень скверно, мальчик пошел вслед за дамой с трясущейся головой.
Сашенька сроду не видел столько мальчишек, собранных в одном месте, и оторопел, держа в руках мешок. На него смотрели.