Солнцеворот
Шрифт:
Прежде чем плеть обрушилась на него, Зяблик успел заметить хмурое выражение на лице Орла. А потом раздался свист…
Ворон тенью ходил за ним весь день. Не давал есть, не давал присесть, отдохнуть. Зяблик снова чистил трюмы с лошадьми, драил палубы, а за ним неотступно порхала плеть, превращая спину в кусок сырого мяса. Однажды Зяблик лишился сознания, но пришел в себя от ведра морской воды, выплеснутого на спину. С воем подскочил и бросился работать, обливаясь кровью, потом и слезами, под нервный смех заключенных.
Несколько
Но всему приходит конец, завершился и этот день. Когда солнце коснулось горизонта, Ворон сполоснул плетку в ведре и свернул ее, тяжело вздохнув:
«Умотал ты меня, мальчик. Нелегкое дело — капитанскую волю выполнять. Я уж с ним поговорю, может, хватит меня, старого, мучить. Авось завтра и отдохнем».
И как ни хотел Зяблик, он не мог злиться на Ворона, потому что не видел в его лице удовольствия. Ворон лишь делал то, что должен был, чтобы сохранить то, что имеет. А капитан… Зяблик вспоминал взгляд капитана, когда тот выбивал миску из его рук, бил ногой в лицо. Капитан ненавидел его. Капитан хотел причинить ему боль. Ничего, он ещё узнает силу Покровительницы!
Но ведь… Но ведь смерть капитана — это смерть корабля! Лишь только известие дойдет до князя, «Утреннюю птаху» расстреляют из пушек в щепы, а выживших добьют стрелами в воде!
Мысль была страшная, но Зяблик заставил себя её отбросить. Покровительница разберется. Покровительница знает, что делает…
И когда она пришла, когда её голос — наконец-то голос, не шепот! — дрогнул, спрашивая: «Кто это сделал?!» — Зяблик в ответ прошептал одно слово:
— Капитан!
Потом Покровительница забрала боль и подарила сон. Спокойный и глубокий сон, в котором не было ничего, кроме плавного колыхания алых вод.
«Соберись. Почувствуй её».
«Может, я буду учиться потом, когда мы закончим?»
«Вечность расслабляет. Дарит иллюзию того, что может быть „потом“. А что если тебя убьют сегодня ночью?»
«Тогда тем более, зачем мне это учение?»
«А зачем тебе вечность, если ты не собираешься употребить её на учение? Научись с пользой тратить минуты, и однажды поймешь, что не зря проживаешь годы. Я учился всю жизнь и думал, что выучил достаточно. Но, встретив тебя, не преминул усвоить новый урок. Так что соберись и почувствуй черту. Ты должен её видеть, слышать, обонять».
Левмир отрешился от того, что его окружало, и погрузился во тьму. Представил себе алую черточку, пересекающую черноту, вглядывался в нее внутренним взором.
«Не пытайся представить. Почувствуй! Чувство идет от голода, сосредоточься на нём».
Две летучие мыши — одна побольше и будто седая, другая меньше и черная — висели вниз головами на рее «Утренней птахи». Редкий глаз смог бы различить их. Они различали всё. Поскрипывание мачт, трепет парусов, биения сердец заключенных и команды, пьяное ворчание стоящего у штурвала капитана. Он взял себе вахту на всю ночь.
А ещё летучие мыши чувствовали, что капитан трезв. Он притворялся так, что ни один человек не сумел бы его раскусить. Так же, как притворялся злобным любителем подвешивать на рее и пороть плетью. Капитан Кинар был другим человеком, давним другом Торатиса. Князь говорил, что запросто доверил бы ему свою жизнь. Левмир и Эмарис кивнули в ответ, но Левмир подумал, что Торатис не так уж высоко ценит свою жизнь. Судя по легкой усмешке, Эмариса посетила схожая мысль. А сейчас крохотный мозг летучей мыши не мог думать о таких вещах. Он мог только чувствовать и беспорядочно метаться мыслью. Эмарис же требовал от Левмира сосредоточенности.
Ладно! Голод. Не тот голод, от которого режет в желудке, а рот наполняется слюною, а другой, больше похожий на жажду. Голод, от которого весь мир накрывает алой пеленой, глаза чернеют, а посреди них загораются огни. Голод пока ещё не пришел, но Левмир ощущал его предвестия. Вцепился в них мыслью и… Странное это было чувство. Как будто замкнулся некий круг. Ничего подобного Левмир никогда раньше не ощущал. Возможно, Эмарис видел то же самое как черту, но Левмир вообразил другое. Он стоял в лесу, маленький мальчик, только что потерявший семью. Жался спиной к дереву и смотрел в глаза приближающемуся волку. Волк остановился. За спиной его стояла стая. А Левмир глядел в глаза зверю по имени Голод и знал: стоит только моргнуть, и он бросится, разорвет.
В этот миг пришло облегчение. Левмир не боялся более, что Голод его победит. Что придется пить кровь у кого-то из заключенных. Как только он почувствует, что вот-вот моргнет, сию секунду обратится в человека, запустит сердце. А волк и его стая останутся ни с чем.
Обретя этот новый навык, Левмир ощутил ликование. Оно было слишком огромным для крохотного тельца летучей мышки, и она расправила крылья, делясь с миром своим восторгом.
«Молодец, — похвалил Эмарис. — А теперь приготовься. Начинается».
Левмир отвлекся от черты Голода и перенес внимание на корабль. Что-то изменилось. Одно из сердец, которые он слышал, забилось спокойнее. А по верхней палубе скользило нечто. Не человек, сгусток тумана. Вот капитан, вполголоса напевавший печальную морскую песнь, запнулся и повернул голову. Если и заметил легкое облачко, то не придал ему значения. Устремил взгляд вперёд и выругался.
Облачко подплыло вплотную к капитану.
«Сейчас!»
Летучие мыши разжали когти, рухнули вниз и, захлопав крыльями, помчались к капитану. Из туманного облачка собралась человеческая фигура в серой накидке с капюшоном.