Солнечные дни
Шрифт:
Как ни странно, но неприятностей, в виде нападений на детей, или грибников, за исчезновением Курда не последовало. Он исчез, растворился и ничего о нём, кроме пустого вольера, не напоминало. Прошла весна, пролетело лето, наступила осень. Власову пришлось на время затаиться и отказаться от активной торговли. Несколько его знакомых распространителей тестостероновой дряни приняли органы – задержали прямо на почте при получении посылок. Тимур скучал, пережидал опасность и подумывал завести новую собаку, но решил поиском необходимого щенка занятья после нового года.
Тимур продолжал бывать на даче, хотя, по понятным причинам, стал делать это реже. И потом, находясь на даче, он постоянно чувствовал взгляд, направленный ему в спину, упирающийся между лопаток, давящий на затылок. Даже сидя дома, даже качаясь в подвале, он чувствовал, что за ним неотступно наблюдают. Идиотское чувство.
Ночуя
В последнюю субботу октября Власов всё же решил последний раз в этом году посетить свой загородный дом. Там у него в тайнике до сих пор хранились значительные запасы гормонов, не разумно их было оставлять там на зиму. Он приехал за ними, чтобы их забрать и сразу же, не оставаясь на ночь, вернуться в Москву.
День испускал дух, солнце клонилось к закату. Температура понизилась до нуля. Землю и не успевшую пожелтеть траву покрыл белый налёт погребального инея. При ходьбе под подошвами поскрипывало, изо рта вылетал пар. Небо приняло цвет странгуляционной борозды на горле повешенного предателя. Власов посмотрел вверх. Он ожидал, что вот-вот и пойдёт снег. Пока он ехал, наблюдал по обочинам дороги, в отдалении от неё, на изгибах местности затухающей пожар осени. Безумие красок ежегодного планового умирания. Ему нравилась осень по той же причине, что и убийства – в момент смерти всё живое открывалось с самой неожиданной, яркой и главной стороны. Но здесь вокруг дома, окружая его, тесня со всех сторон, стояли сосны, такие же мрачные, неприступные и зелёные, как и летом. Раньше и они ему тоже нравились – они представлялись заговорщиками, сообщниками, хранившими его тайны, бывшими с ним заодно. Но с недавних пор Власов усматривал в них лишь молчаливый упрёк и скрытую угрозу. Всё в мире менялось. А они? Чего они ждут? Впрочем, мимолётные сантименты не могли поколебать уверенности Власова в собственной безнаказанности. Он злился и злился тем больше, чем яснее становилось, что наказать за нахлынувшие на него сомнения некого, кроме самого себя. Держать себя в руках последний месяц, стало особенно трудно. Тимур сидел на тяжёлом курсе эфиров тестостерона, плюс колол тренболон. От этой смеси он со скоростью современного локомотива набирал сухое мясо и ещё скорее повышал у себя внутри головы давление красного пара бычьей ярости.
Обойдя, как он всегда делал, все помещения дома, посетив все комнаты и подвал, убедившись, что всё в порядке, он вышел во внутренний дворик, заглянул в бывший вольер, чтобы осмотреть дачу снаружи. Целая секция забора оказалась повалена, причём так, будто её толкали изнутри наружу; и собачья будка исчезла. Ветер? Да уж, тогда настоящий ураган, появился на секундочку в клетке, повалил забор и утащил в неизвестном направлении тяжеленную будку.
Тимур подошёл ближе и увидел её. Она лежала, развернувшись тыльной глухой стороной, в ста метрах от его участка, на опушке леса. Власов не любил терять вещи – даже такие вещи. Большинство принадлежащих ему вещей были для него важны. Но эта будка… Одна половина Власова не хотела идти за ней. Другая часть личности Тимура, всегда возбуждённая, всегда алчущая и недовольная, тряслась в безумной злобе. – "Это бомжи. Точно они. Суки долбаные. Облить бензином и сжечь их к чёртовой матери", – убеждал он себя, подбадривал, но сам не верил в то, о чём думал.
Сумерки сгущались, вскоре от бледного солнечного диска ничего не останется, он провалится за горизонт и Власову придётся тащиться за будкой в полной темноте. Захватив из дома, на всякий случай, нож и дубинку – предмет обучения для непонятливых четвероногих существ, он быстрым уверенным шагом пошагал к будке.
Чем он ближе подходил к бывшему собачьему домику, тем меньше ему хотелось делать следующий шаг. Он словно очутился в одном из тех снов, в которых его преследовал вой и скреблись в дверь. Только теперь он очутился вне стен дома, там, где обитал вой и рычание. В крови бушевал гормональный шторм, Власов потел и злился – немного на себя, но больше на всё и вся. До будки оставалось пройти шагов
Ноги Тимура, словно прилипли к земле. Он не мог сделать и шага. Страх давил на него чугунными кандалами, сковавшими тело. Он хотел отдать какую-то команду, позвать на помощь, но и язык перестал быть ему послушен. Курд не спешил, приближался медленно, прижав обрезанные уши к квадратной лобастой голове, опустив её, он будто что-то вынюхивал – и на самом деле было что. Заменители половых гормонов пахли: для пса этот запах ассоциировался с едой и с насилием. И сейчас Курд мог разом покончить и с этим, и с тем – с прежней жизнью, с хозяином.
Преодолеть искушение вновь ощутить вкус мяса сдобренного специфической фармой пёс не сумел бы даже, если бы сильно захотел, а он не хотел. Подойдя достаточно близко к хозяину, он припал на живот, словно поклонился, и первый раз в жизни заскулил. Скулил он недолго, всего краткий миг, на полноценный звук и то не хватило бы, – половина от смутного желания выразить свои собачьи чувства. Власов сразу расслабился, он поверил и тут же в его сердце зачадил фитиль чёрного желания живодёрства.
Курд прыгнул. Его челюсти не кусали, они скусывали кусищи плоти. Пальцы, кисти, предплечья, накаченные бицепсы, грудные мышцы, всё вместе с костями, белыми лентами связок, моментально исчезало в собачьей пасти. Власов ощущал себя так, как будто его окатили ведром крутого кипятка. Ожоги укусов разрастались, накладывались один на другой. Зубы пса отдирали с его костей мясо длинными полосами, крушили суставы, пилили циркулярной пилой, перекусывали щербатыми клещами. Он бы и рад был заорать, но не мог издать и звука, боль стала для него вселенной, ослепила и сделала немым.
Клыки цапнули маньяка за горло, несильно – кровь потекла, но дыхательные пути остались целы. Курд отодвинул окровавленную морду, посмотрел в искажённое сумасшедшей болью лицо своего мучителя, лизнул в бледную щёку и принялся его обгладывать.
Теперь пёс, насытившись, не спешил, теперь никто не сможет его наказать, теперь он окончательно перестанет бояться есть такое мясо, перестанет ждать палки. Пёс не утолял голод, он смаковал справедливость по-собачьи – мясо по-собачьи. По кусочкам.
Подыхай
Глава 1
Дедушка умирал. Вроде он и не такой старый был, всего 66 лет, и до последних дней держался молодцом – его физической форме могли многие двадцатилетние деревенские парни позавидовать. Значит, подошло время переезжать на тот свет, ничего не поделаешь. Жил Игнат Петрович, так звали деда, в деревне Ножницы, в шестидесяти километрах от Москвы. Его собственный дом стоял на отшибе – отдельно ото всех остальных деревенских строений. Дед Игнат любил уединение и не терпел людской суеты, да и людей тоже он не любил. В свою очередь соседи отвечали ему тем же. Ещё бы, ведь о деде моей жены шла дурная слава чёрного колдуна невероятной силы. Естественно, я во всю эту мистическую чушь не верил. По мне, так он походил просто на злобного безграмотного мужика, озабоченного ненавистью ко всему миру. Мизантроп и куркуль. Вот таким родственничком наградил я сам себя, женившись на моей ненаглядной и обожаемой. Единственным человеком к кому он относился сносно (хорошо, чего греха таить) была его внучка, то есть – моя жена Настя.
В гостях у деда жены за все семь лет брака я был всего два раза. А он и сам не горел желанием увидеться, во всяком случае, со мной. Он и на нашу свадьбу не явился. Считаю, оно и к лучшему. А то сидел бы там, где-нибудь в углу, кустистыми бровями шевеля, гостей смущал. И всё же, несмотря на всю свою нелюдимость, к Насте он питал особую нежность, если можно назвать нежностью его постоянные поглаживания внучки по её головушке. Я их – эти странные ласки, сам лично ни раз наблюдал, и всякий раз меня передёргивало. Представьте себе: здоровый, лысый, с нечёсаной бородой (волосы спутанные, чёрные с жёлтыми прядями) мужчина, с выдвинутой вперёд челюстью пещерного людоеда и грубым, морщинистым лицом, искажённым непонятной гримасой, отчаянно пучил глаза и всей пятернёй скрюченных в грабли пальцев, величиной с камчатского краба, скрёб голову моей жене, а та глупо улыбалась.