Сорок лет одиночества (Записки военной переводчицы)
Шрифт:
Обстановка во взаимоотношениях на работе в то время уже была не самой лучшей, зачастую побеждал принцип негативной реакции. Нередко то, что предлагали американцы, мы отвергали, и наоборот (разница была только в том, что майор Федушка проявлял удивительную мелочность, яростно спорил по пустякам). Так отражалась “большая политика” в международных организациях на местах. А тут еще между нашими странами произошел крупный инцидент. Над советской территорией был сбит американский самолет-шпион, а летчик Пауэрс по приговору нашего военного трибунала отбывал наказание в тюрьме. В связи с этим советский посол в ГДР Первухин негласно запретил нам здороваться с американцами. На приеме в нашем посольстве в честь Хрущева, остановившегося в Берлине проездом, наш директор, улучив момент, подошел
На обеде после заседания, на котором решался вопрос о наказании Гесса, я сидела между командиром 2-й боевой группы американским полковником Айерсом и тюремным врачом полковником Джингласом. Полковник рассказывал забавную историю. Его знакомый хирург Никсон по приглашению известного советского хирурга побывал в Союзе, где они провели совместную операцию по пересадке внутренних органов у собаки. Все прошло успешно, и в честь своего американского коллеги наш хирург предложил назвать подопытную собаку Никсоном. “А Хрущев возражать не будет?” – спросил тот, намекая на отношение советского лидера к известному американскому политическому деятелю, президенту США. Все это лишний раз подтверждает, что отношения между нашими странами накладывают отпечаток даже на взаимоотношения людей, далеких от политики.
13 августа. Цензура. Мой коллега Файерстоун, заменявший находившегося в отпуске Хартмана, опоздал. Чтобы успеть на обед (мой коллега любит хорошо поесть), Файерстоун подписывал, что называется, не глядя, лишь мимоходом спрашивая, кто такой Рикки (один из сыновей Шираха. – М. Н.), кто такая Розалинда (сестра. – М. Н.). Очень сокрушался и от всей души сочувствовал Гофману, который сообщал в письме к Шираху, что потерял 20 тысяч марок. (Гофман заказал одному современному немецкому писателю три книги и заранее выплатил гонорар, а тот совершенно неожиданно взял да умер.)
В субботу на цензуре вместо религиозной службы должны были (согласно Уставу) полтора часа проигрывать пластинки из собрания пастора. Но директора не разрешили четыре диска с оперой Моцарта “Дон Джовани”, а поручили председательствующему американскому директору выбрать вместо них пластинки классической музыки из тюремного собрания. Федушка выбрал… “Свадьбу Фигаро”, музыкальную комедию, как ее называют немцы. Да еще приказал старшему надзирателю играть два часа вместо полутора. Вопрос о преднамеренном нарушении правил решили поднять на заседании. Вот такими делами занимались солидные люди, которым поручили исполнять наказание для самых опасных преступников века.
15 августа во время обеда английский директор подробно рассказывал о документальном фильме шведского производства “Майн кампф”, который он посмотрел. “Удивительно, как прекрасно выглядел Гесс! Правда, на Нюрнбергском процессе он уже был похож на теперешнего”.
16 августа мы с мужем и знакомыми были на футбольном матче, который проходил на Олимпийском стадионе в Западном Берлине. Спортивное сооружение на 120 тысяч мест было построено немцами в 1936 году для проведения Олимпийских игр. Громадный стадион с серыми трибунами выглядит мрачно. Играли мадридский “Реал” и сборная Западного Берлина. Выиграли-испанцы. На трибунах дикий вой, трещотки, трубы… Гол на последней минуте забил известный бывший нападающий Венгрии Пушкаш, который покинул страну во время венгерских событий. Кстати, вратарем тогда был Хулио Иглесиас, сейчас известный эстрадный певец.
Пока добирались после матча до машины, оставались в центре внимания зрителей – наши мужья были в военной форме. Перед выездом на главную магистраль немецкий полицейский, увидев нашу машину, перекрыл движение и закричал по-русски: “Штой, штой!” Мы остановились, он подошел к водителю, который был в военной форме: “Это ЗИС?” – “Нет, ЗИМ”. – “А, это несколько другое”. Мы угостили его папиросами “Казбек”. “А, русский папироза”, – поблагодарил он и пошел на пост. Открыв движение, заулыбался во весь рот и закричал по-русски: “Давай, давай, товарищ!”
На
17 августа. Очередное заседание директоров. Из отпуска, загорелый и посвежевший, вернулся французский директор Фарион. Опять долго и, честно говоря, нудно спорили о пластинках, подменяя суть Устава демагогией. Американский директор всю вину валил на нашего старшего надзирателя. А потом поднял руки: “Стреляйте в меня, я виноват!”, признав, что нарушал все-таки Устав. Не придя к единому знаменателю, решили занести в протокол мнения всех директоров. Вопрос о документах адвоката для Шираха решили перенести на следующее заседание. Английский директор попросил неделю, чтобы иметь возможность посоветоваться со своим политическим советником.
25 августа состоялось последнее заседание директоров в американский месяц. Протокол подписали быстро. Вопрос о заявлении адвоката Шираха по предложению английского директора решили опять перенести, так как еще не получили ответ от своих юридических советников. Это значит до 8 сентября, то есть на две недели, так как следующий четверг – 1 сентября – смена караулов. Нам это на руку, так как у нас тоже нет определенной позиции. В посольстве нам ничего не посоветовали, ничего определенного также не сказал и юрист из Группы Советских войск в Германии. Решили запросить Москву. В “разном” ни у кого ничего не было, все спешили, устали. Зато у председательствующего целых шесть вопросов. И все о ремонте тюремных помещений. Испортилось отопление в камерном блоке и фактически нельзя регулировать степень обогрева. Облупились стены в коридоре, ведущем в ванную комнату заключенных. В ванной к тому же требует ремонта пол. На это американскому директору указал его генерал во время инспекции. Решили покрыть изношенный пол линолеумом. Затем утвердили смету на ремонт тюремной кухни – 1200 марок. Теперь главным поваром в тюрьме будет работать бывший шеф-повар столичного болгарского ресторана “София”. Мы его внедрили по “рекомендации” болгарских друзей. С 1957 года не проверялось противопожарное оборудование. Поручили это английскому директору. Поскольку каждый год приходится тратить около 4 тысяч марок на подрезание травы в тюремном саду, решили марок за 500 (французский директор Фарион принес проспекты) купить машинку для подрезания травы. Ответственность за ее эксплуатацию выпала на истопника-югослава Кадича. За ним закрепилась репутация лодыря: сытая, всегда заспанная физиономия, внушительных размеров живот, любит выпить, но уж никак не работать. При виде директоров немедленно принимает вид очень занятого человека. Все это знают, поэтому, когда английский директор Бенфилд пошутил, чтобы обязательно купили косилку с мягким сиденьем, тогда Кадич будет чаще на ней ездить, шутка была принята с пониманием.
В сентябре уходит в отпуск санитар Боон. У этого голландца много разных обязанностей. Он открыто не любит заключенных, презрительно называет их “министрами”. Если кто-нибудь из заключенных проявляет какое-то недовольство, например, считает, что ему дали холодный кофе, Боон спокойно забирает его, ставит на электроплитку, а степень нагрева определяет, опуская палец в чашку. Когда Гесс жалуется на боли в животе, Боон делает ему укол дистиллированной воды. И тот, успокоившись, засыпает. Психотерапия. На время отпуска обязанности санитара будет временно исполнять английский врач. Английский директор от имени всех своих коллег поблагодарил председательствующего “за прекрасно проведенный” месяц и гостеприимство в офицерской столовой. Все остальные присоединились, согласно кивая головами.