Сорок лет одиночества (Записки военной переводчицы)
Шрифт:
В письмах из Шпандау Функ сообщал жене о книгах, которые он прочитал или собирался прочитать. Его жена тоже старалась их прочитать. Они были уверены, что это их сближает, хотя книг по философии, психологии она не любила.
Недалеко от гостиницы, у подножия холма, виднелся большой белый особняк. Это был 22-комнатный меблированный по последнему слову дом семьи Функов. Особняк был построен на участке в 55 га, “подаренном” Функу в день его 50-летия руководством Германии. Гитлер лично распорядился, чтобы Функу были выделены необходимые деньги на обустройство этой усадьбы и оплату налогов.
Так была оценена деятельность человека, который, как он заявлял на суде, “ничего не знал, ничего не слышал” о происходящем в Германии. Но журнал “Дас Рейх” в связи с 50-летием Функа дал более четкую оценку его деятельности: он (Функ) “как посредник между партией и экономическими кругами расчистил дорогу для новой идеологии германских предпринимателей”. Функу всегда были близки политические цели и идеалы
В 1941 году особняк, построенный на огромном участке, оценивался в 400 тысяч марок. После войны его конфисковали. Луиза Функ любила сидеть у окна и рассматривать в бинокль роскошный дом, который она потеряла. Бинокль создавал иллюзию близости к старым владениям…
Пожизненное заключение Вальтеру Функу – это подарок судьбы. Он не ожидал для себя ничего иного, кроме смертной казни. Но вдруг до него донеслись спасительные слова: “Пожизненное заключение”. Функ был явно растерян. Похоже на то, что он рыдал и делал беспомощную попытку поклониться судьям…
Трибунал, вынося приговор, счел возможным принять во внимание как смягчающие некоторые обстоятельства его деятельности. Так, несмотря на то, что он занимал важные официальные посты, он никогда не играл доминирующей роли в проведении различных программ, в которых он принимал участие. Это и предопределило дальнейшую участь Функа: вместо виселицы, которая ждала его, он был отправлен в тюрьму.
Десять полных лет провел он в тюрьме, пока в 1956 году не был освобожден по состоянию здоровья. Тюрьма поубавила его спесь. Получая свои вещи и ценности, изъятые при аресте, Функ подобострастно демонстрировал надзирателям старые немецкие купюры, на которых стояла его подпись, как бы желая напомнить присутствующим, что когда-то он был важной персоной. Перед освобождением Функ надел на голову хранившуюся в каптерке солдатскую шапку-ушанку советского образца, в которой он был арестован. Эта шапка вызвала ярость встречавшей его супруги. Не успел он сделать и шага на свободе, как к нему подскочила жена, сорвала с головы шапку, бросила на землю и с остервенением стала топтать ее ногами… Это было стихийное проявление бессилия и затаившейся злобы. Это была месть Луизы Функ за пережитое унижение. После выхода из тюрьмы Функ прожил десять лет и умер в 1966 году в возрасте 76 лет.
Глава 17
Все письма Функа были о болезнях. В письмах он жалел себя, подробно описывал болезни и методы их лечения. Пожалуй, единственным исключением было письмо от 16 декабря 1951 года.
“Моя дорогая и преданная мышка, моя мужественная малышка.
Ты, наверное, хорошо помнишь тот день, когда я подарил тебе небольшое серебряное сердечко на серебряной цепочке, которые ты так долго носила. Это был чудесный талисман, охранявший тебя от многих неприятностей до тех пор, пока не был украден людьми, которым ты полностью доверяла (жена Функа зарыла свои драгоценности в саду дома, но их кто-то украл. – М.Н.).
За свою долгую жизнь я совершил много ошибок, часто испытывал разочарования, но никогда не ощущал так остро подлости людей.
В мире не найдется человека, который мог бы обвинять нас в неблаговидных поступках по отношению к другим.
Я согласен с тобой, когда ты говоришь, что настоящая любовь придает силы и поддерживает друг друга.
Пожалуйста, передай мне новую трубку. Две последние, которые я получил, уже искурились. Трубка здесь изнашивается быстрее, так как нет нужного инструмента для ухода за ней. Кроме того, я вынужден ее сосать с большим усилием и набивать полнее табаком, так как ограничен в спичках (надзиратели не разрешали их часто зажигать – М.Н.).
Сейчас я курю самую любимую трубку и делаю это всегда, когда пишу тебе письмо. С тех пор, как ты мне ее подарила на тридцатилетие нашей свадьбы, я курил ее семьсот раз. Это все равно, как если бы я выкурил семьсот гаванских сигар (любимые сигары Функа в прежние времена. – М.Н.). Она мне очень нравится, хотя у меня есть еще одна – английская.
Твой толстячок”.
Самочувствие Функа можно было определить по почерку. Когда он чувствовал себя плохо, его почерк становился неразборчив, строчки неровными. Если же все было нормально, он писал разборчиво, тщательно выводя буквы.
“4 мая 1952 года
Моя дорогая и преданная мышка, моя мужественная малышка.
29 апреля исполнилось ровно семь лет с того черного дня, когда меня разлучили с тобой. Это было воскресенье, и в этот день появились первые ласточки. Тоже самое было и в этом году. Я увидел первую ласточку в нашем саду. Кукушка тоже впервые подала голос. Последние недели я каждый день по нескольку часов провожу в саду, наслаждаясь прекрасными весенними днями.
Когда я был тяжело болен и меня донимали сердечные приступы, высокая температура и кровяное давление, я звал тебя на помощь, что в жизни никогда раньше не делал. Сейчас это прошло, и я медленно поправляюсь: стал лучше спать, хотя и не
Из-за болезни я временно потерял слух и вкус. Сейчас это потихоньку восстанавливается, хотя я и не могу по запаху определить некоторые вещи. Я принимаю витамин В1 Диабет подлечил, хотя еще и есть небольшие остаточные явления. Мне уже три недели не делают уколы инсулина.
Недавно во сне я видел вшей. В старые времена это было бы к деньгам.
Твой толстячок”.
“28 декабря 1952 года
Моя драгоценная мышка, моя мужественная малышка.
Рождественские дни, которые ты своими прекрасными подарками и посещением сделала настоящим праздником, закончились.
Чтобы соответствовать “праздничной обстановке”, я сам как-то внешне взбодрился. Особенно когда ожидал свидания с тобой в своей тихой обители. Ты пришла, но только в моих мечтах.
Накануне святого праздника, что-то около пяти часов пополудни, я как обычно лежал на койке и мысленно представлял, как ты заканчиваешь наряжать рождественскую елку. Я испытывал радость воспоминаний, представляя мерцающие рождественские свечи. Это были самые приятные минуты.
Я был счастлив как никогда, и это Рождество, из встреченных мною в тюрьме, было самым радостным. Как будто ангел посетил мою камеру. А когда я открыл глаза, мне показалось, что сама луна, заглядывая через решетку окошечка камеры, передает мне твои добрые пожелания.
Переданные тобой на Рождество восковые свечи горели так ярко, что в их загадочном мерцании я увидел свет твоих любимых глаз. А позже, во время прогулки, я надел переданные тобой новый шарф, перчатки и самую лучшую рубашку.
Твой толстячок”.
Накануне одного из очередных свиданий с женой Функ писал:
“Мои мысли полностью заняты предстоящим свиданием с тобой. Последние дни, и я в этом уверен, ты тоже чаще и с любовью думаешь обо мне, особенно по ночам, когда ярко светит луна. Это вселяет в меня уверенность в твоей преданности.
Когда я мысленно все представляю, у меня возникает ощущение, что моя душа с твоей наполняются прекрасной мелодией любви. Эти мысли не покидают меня весь день.
После обеда мы снова будем слушать чудесную музыку в грамзаписи. Послушаем Шестую симфонию Бетховена. Его последнюю сонату в исполнении Вильгельма Кепфа. Я всегда жду этот день с нетерпением.
В пятницу у меня опять были проблемы с нервами и кровяным давлением. Любые уколы я переношу очень болезненно, несмотря на то, что уколы морфия и кокаина мне помогают. После этих процедур я целые сутки чувствую себя больным. Становлюсь раздражительным. Болезненно реагирую на любой шум и свет. Страдаю бессонницей, хотя и принимаю двойную дозу снотворного. О, моя дорогая, если бы ты знала, как мне здесь тяжело!
В моем религиозном календаре я нашел такую утешительную фразу: “Бог знает, что Вы делаете, где Вы живете. Он никогда не покинет Вас и не забудет Вас”.
С верой в это я целую тебя.
Твой толстячок”.
/
Глава 18
6 ноября 1954 года в связи с тяжелым заболеванием и резким ухудшением здоровья в возрасте 81 года был досрочно выпущен из тюрьмы бывший министр иностранных дел Германии заключенный № 3 Константин фон Нейрат. На свободе он прожил всего два года.
Фон Нейрат – профессиональный дипломат и политический деятель, барон. С 1930 по 1932 год был послом в Великобритании. В 1932 году был назначен министром иностранных дел в кабинете фон Папена и сохранил за собой эту должность до 1938 года уже при канцлерстве Гитлера.
Как министр иностранных дел Нейрат посоветовал Гитлеру покинуть конференцию по разоружению, выйти из Лиги наций и возобновить вооружение Германии, издать в 1935 году закон о всеобщей воинской повинности и секретный закон о защите империи. Он был председателем тайного совета и членом имперского совета обороны. Константину фон Нейрату принадлежит исключительная роль в укреплении власти нацистских заговорщиков, в подготовке и осуществлении агрессивных планов.
На протяжении многих лет, каждый раз, когда нужно было замести следы, дипломатическими манипуляциями прикрыть агрессивные акты, на сцену являлся Нейрат – дипломат в звании генерала СС. В 1937 году Нейрат вступил в нацистскую партию и за особые заслуги был награжден золотым партийным значком. Эта награда давала ему право, независимо от занимаемой должности, присутствовать на секретных совещаниях, на которых рассматривались важнейшие вопросы внутренней и внешней политики Германии.
Когда в 1933 году Нейрату исполнилось 70 лет, немецкие газеты дружно восхваляли его многолетнюю деятельность в интересах нацистского режима. Своим участием в работе кабинета Гитлера он косвенно влиял на консервативные круги Германии, выполняя роль “пятой колонны”. Он своим примером тесного сотрудничества с нацистскими властями подталкивал консерваторов и колеблющихся перейти на сторону национал-социалистов, что для нацистов в то время было чрезвычайно важно.
На суде Нейрату не очень хотелось делать признания. Его ответы на прямые вопросы, как правило, были односложными: “Не помню”, “Не знаю”, “Не думаю”, “Сомневаюсь” и т.д. А главное, он старался переложить ответственность на тех, кого уже нет в живых.