Сорок монет
Шрифт:
Клычли дернул поводья, повернул коня и, подгоняя его голыми пятками, поскакал к аулу.
Вскоре он уже ехал вдоль Атрека, любуясь весенней яркой зеленью прибрежных деревьев.
Клычли хорошо знал эти места. Здесь, над обрывом, любил гулять Махтумкули. Он часто уходил сюда один, долго сидел под чинарой, думая о чем-то, или мечтая, или складывая свои стихи. Однажды поздним вечером, когда полная луна залила все вокруг серебряным светом, Клычли увидел брата, стоящего над кручей. Его высокая, статная фигура четко выделялась на фоне бледного неба.
Клычли стегнул коня, и тот сразу перешел на рысь. Подвешенная к поясу сабля больно ударила его по ноге, и Клычли передвинул ее поудобнее. В другое время он, конечно, не взял бы саблю и лук со стрелами, но сейчас в степи рыскали разбойники, могли напасть среди бела дня. И еще жила в нем тайная надежда, что Махтумкули придется сражаться с Мамед-ханом и его людьми. Вот тогда Клычли покажет, на что он способен…
Вдали показалось облако пыли, Клычли снова ударил коня. Сердце учащенно забилось. Если это разбойники, то живым они его не возьмут…
Но это были не разбойники, хотя дело, ради которого они проскакали столько верст, мало чем отличалось от разбоя.
Сарбазы Шатырбека подгоняли усталых коней, предчувствуя близкий отдых. Вот уже видны кибитки аула. Еще немного — и всадники спрыгнут на твердую землю, расседлают коней и, кто знает, может быть, за много дней впервые поедят свежей баранины.
Шатырбек круто осадил гнедого.
— Стойте! — крикнул он и, когда сарбазы остановились, зловеще сказал: — Еще раз повторяю: если кто-нибудь из вас решится ослушаться и будет вмешиваться в мои дела, клянусь аллахом, тому не придется больше ходить по земле. Поняли вы, грязные скоты?
Сарбазы угрюмо молчали. Шатырбек обвел их колючим взглядом, повернул коня и поскакал к аулу. Сарбазы потянулись за ним.
— Эй, как тебя, стой! — крикнул Шатырбек, увидев всадника, видимо возвращавшегося с охоты. Позади седла был привязан крупный горный баран.
Всадник остановился, настороженно поджидая незнакомца.
— Скажи, где кибитка поэта Махтумкули или его отца моллы Дазлетмамеда?
Всадник помедлил с ответом, внимательно разглядывая Шатырбека и сарбазов. Потом сказал:
— Поехали, я покажу.
У одной из кибиток он остановился, крикнул:
— Эй, Мамедсапа!
Из кибитки вышел человек, очень похожий на Махтумкули, только немного старше. Лицо его было испещрено глубокими морщинами, взгляд спокойный и уверенный.
— Бот люди спрашивают Махтумкули. Дома он?
Мамедсапа покачал головой:
— Нет, брат уехал. А что привело этих людей сюда, Човдур?
— Не знаю, спроси у них, — ответил Човдур, отвязывая
Тяжелая туша упала на землю.
Мамедсапа поглядел вслед Човдуру.
Хороший он парень, недаром дружит с Махтумкули. Дравда, они совсем разные. Махтумкули тянется к наукам, перечитал уйму книг, а Човдур больше любит джигитовку, стрельбу из лука, шумные игры. И в поле он работает с большой охотой, удивляя всех выносливостью и силой. Кое-как окончив медресе, Човдур вернулся к труду дайханина и не помышлял больше о науках, сожалея о потерянном за годы учебы времени. Зато не было в ауле более удачливого охотника. И всегда он делился добычей с друзьями.
Уже отъехав, Човдур оглянулся и крикнул:
— Не забудь — сегодня едем в поле!
Мамедсапа согласно кивнул.
Он пригласил Шатырбека в кибитку для почетных гостей, а сарбазам предложил разместиться на кошмах под навесом, возле мастерской. Крикнув жене, чтобы она и Зюбейде подали гостям чай, принесли воды, разделали тушу барана и поставили казан на огонь, Мамедсапа пошел к отцу.
Давлетмамед сидел в своей кибитке с толстой книгой на коленях. Перелистывая ее, молла задерживал взгляд то на одной, то на другой странице, шептал что-то, шевеля тонкими губами.
— А, Мамедсапа! — рассеянно сказал он, увидев сына. — Проходи, садись. — И помолчав немного: — Заболел мой друг Овезберды, и я обещал найти для него лекарство. Вот, советуюсь с Ибн-Синой.
Он снова углубился в чтение.
Мамедсапа думал о нежданных гостях. Что привело их сюда? Добрую ли весть привезли? Похоже, что этот человек, назвавший себя Шатырбеком, — приближенный самого шаха. Но что ему нужно? Скорее бы освободился отец, уж он-то разберется…
А молла все шептал, шелестя потрепанными страницами. Но вот он, кажется, нашел то, что нужно.
— Ага, вот! — Давлетмамед даже поерзал от удовольствия. — Я же говорил, что нет врача мудрее великого Ибн-Сины! Вот посмотришь, сынок, Овезберды начнет пить это лекарство, и через два дня ты увидишь его совершенно здоровым. Погоди-ка, я перепишу.
Он стал быстро писать на листке, удовлетворенно хмыкая и кивая головой.
— Мамедсапа, — сказал он наконец, — оседлай коня, поеду, обрадую старого друга.
— Коня оседлать не трудно, отец, только…
Давлетмамед удивленно вскинул седые брови:
— Ну, что же ты замолчал?
— Приехали гости, отец. Странные гости.
— Странные, говоришь? Ну-ну, рассказывай!
Мамедсапа рассказал о приезде Шатырбека.
Старик задумался.
— Нет, не помню такого среди близких людей шаха. Впрочем, там могли пригреть и нового… Ну, да все равно. Гости есть гости. Накормите их, дайте отдохнуть. А когда вернусь от Овезберды, вот тогда и потолкуем. Раз этот бек не захотел тебе сказать о цели своего приезда, значит, он слишком мнит о себе. Но ведь и мы люди гордые. Седлай коня, Мамедсапа. Друг в беде, а я буду болтать с каким-то беком! Седлай, седлай, я спешу.