Сошел с ума
Шрифт:
— Голубчик мой! Перестань дуться. Пожалуйста! Я правда тебя люблю.
Легкие слова, ничего не значащие в этом мире.
— Я не дуюсь, но ты же видишь, что творится с Катей.
— Уверяю, совсем не то, что ты думаешь. Просто Эдичка очень искушенный любовник. Он ее замотал.
Мы трое — Мариночка, Лиза и я — остались на крыльце, а Полина спустилась вниз, взяла поэта под руку, и они медленно направились в сад. Последнее, что мы услышали, было… Полина:
— Это слишком большая честь для меня.
И самодовольное бурчание поэта:
— Вы себя
На какое-то время они скрылись за деревьями. Когда возвращались, уже поэт поддерживал Полину за локоток, и даже издали было заметно, как чудно блуждал его взгляд. Книжка перекочевала к Полине.
— Поверьте, Михаил Ильич, — прощебетала Лиза. — Если бы я была вашей женой, никогда бы не польстилась на такого сморчка. Уж только если очень приспичит.
Мариночка сурово спросила:
— Кто этот дяденька?
— Серый волк в овечьей шкуре, — грустно ответил я. — Но с мамой ему не справиться.
— Еще бы! — согласилась девочка.
Полина подвела поэта к крыльцу. Подняла к нам одухотворенное, чуть смущенное лицо:
— Миша, господин Н. пригласил нас послезавтра на презентацию в Дом кино. Ну, то есть не совсем нас, скорее, меня одну. Ты не возражаешь?
— Послезавтра? Но мы же собирались мариновать огурцы?
— Огурцы — днем. Презентация вечером.
— Обещал быть кое-кто из правительства, — торжественно объявил поэт. — Возможно, сам Лифшиц. Ну и, разумеется, ведущие актеры, цвет интеллигенции. Непременно будет Хазанов. Полагаю, вашей супруге полезно иногда появляться в свете.
Неподражаемо он это произнес. Как если бы пообещал сводить Полину прямиком в райские кущи. Думаю, был достаточно искренен.
— Не опростоволосилась бы, — усомнился я. — Она редко где бывает. Все больше по хозяйству.
Поэт посмотрел на Полину, та ответила ему застенчивым взглядом, как бы прося прощения за дикаря мужа. Она была прелестна, бесподобна, но и в эту озорную минуту я сознавал, что недолго нам осталось быть вместе.
— Мне бы очень хотелось, дорогой, — пролепетала она. — Господин Н. присмотрит за мной. Он такой проникновенный. Вот подарил книжку. Я выучу ее наизусть.
Бедная Лиза не удержалась, прыснула. Мариночка, теплым комочком прижавшаяся к моей ноге, видимо, впервые в жизни не совсем понимала, что происходит. Правда, потом выяснилось, что вполне понимала.
— Ну что ж, — сказал я в раздумье. — Только еще надо решить, в чем пойти.
— У меня же есть желтое платье. Помнишь, купили на толкучке в Беляево? Когда тебе выдали пенсию.
Полина проводила поэта до калитки. На прощание он, блеснув лысинкой, поцеловал ее руку, задержав, пожалуй, дольше, чем позволяли приличия.
К ужину Трубецкой не вернулся, мы сидели за столом вчетвером — Полина, Мариночка, Лиза и я. Катенька не вышла из комнаты, сославшись на головную боль. Прасковья Тарасовна, накрыв на стол, отпросилась на весь вечер, в церковь пошла. Хозяйничала за столом Лиза, и видно было, что делать это ей приходилось нечасто. Однако, когда она, накладывая на тарелку жаркое, ухитрилась выплеснуть подливку
— Это тебе не кулаками махать, да, Лизок?
Охая и ахая, шалая девица принялась счищать подливку салфетками и при этом больно ущипнула — уж не буду уточнять, за какое место.
— Угомонись, Лиза! — одернула ее Полина.
— Ох, простите великодушно! — причитала Лиза — Какое несчастье! Вам не горячо, Михаил Ильич?!
Горячо мне не было, но и смешно тоже не было. Да и вообще за ужином веселилась одна Лиза. Я ей завидовал. Конечно, она была мутанткой. Конечно, ничем не дорожила. Не уверен, что у нее где-то были родные, мать и отец, братья, сестры, вряд ли она в них нуждалась. По всем человеческим понятиям — несчастное создание, влекомое по свету, как перекати-поле. Но она сберегла в себе некий заветный мирок, который никто не мог у нее отнять. Возможно, в ней зрели черты человека будущего, человека самодостаточного, порожденного новой цивилизацией, который не будет тянуться к сердечному теплу, избежит душевных мук и своим массовым явлением воплотит наконец мечту покойного философа Ницше о сверхличности. Возможно, впрочем, и другое. Лиза, как и Трубецкой, как и многие другие герои нынешнего времени, живущие лишь собственным капризом, не ведающие ни страхов, ни сожалений, представляют собой лишь последнее и самое убедительное доказательство того, что великая Божья затея с одушевлением протоплазмы окончательно провалилась.
Перед тем как лечь, заглянул к Катеньке. В светелке с голубоватыми ставнями она сидела в кресле под лампой в позе тургеневской барышни. На ней — ниспадающая до пола элегантными складками, пышная рубашка-пеньюар. На столике бронзовый подсвечник с тремя толстыми горящими свечами, журналы и разложенный пасьянс. Девочка так увлеклась гаданием, что, кажется, не услышала, как я вошел.
— Катюшенька, прошла болеть головка?
Перевела на меня затуманенный взгляд:
— Все в порядке, папа.
— Не хочешь поговорить?
— Ты, наверное, волнуешься из-за чека? Вернуть тебе?
— А самой деньги не понадобятся?
— Зачем? Чего-чего, этого добра у Эдика хватает. Он сказал, мне вообще никогда не придется больше думать о деньгах. Но ты же знаешь, я никогда из-за них особенно не переживала.
Беззаботно махнула рукой.
— Что еще он сказал?
— Папочка, не заводись, пожалуйста. Все уже решено. Не сегодня завтра мы уезжаем. Это судьба, папа. Я не вольна что-либо в ней изменить. Надеюсь, когда-нибудь ты поймешь.
Если выражаться мягко, Катя не совсем адекватно воспринимала реальность. Что ж, это бывает. Яблоко от яблони недалеко падает.
— Если не секрет, в каком качестве ты с ним поедешь? Секретарша? Любовница?
— Разве это важно? В каком захочет, в таком и поеду. Хоть в качестве чемодана. Я ему раба, и он это знает. Я счастлива быть его рабой. Ты не понял, папа. Это необыкновенный человек. Я горжусь, что он меня выбрал из всех остальных.
— А вдруг он передумает и оставит тебя здесь?