Сошел с ума
Шрифт:
— Он глумился над ней, Поля. Девочка страдала. Какой-никакой я все же отец.
— Тебе нет необходимости оправдываться… Тем более передо мной… Но ты ошибаешься. Эдичка никогда ни над кем не глумился. Ты просто не смог его понять. Он жил сердцем, не умом. И женщин знал, прости, лучше тебя. Тебе могло показаться, что он глумится. На самом деле он твоей дочери угождал.
— Он бил ее, мучил!
— Значит, ей так было нужно. Именно это. Боль, любовное страдание, полное подчинение силе. Подумай хорошенько, разве иначе она могла в него влюбиться? До беспамятства влюбиться. Эдичка гениальный дамский угодник. Но еще — он был герой. Ты просто не понял.
Я
Полина легко, привычно разгадала мои мысли, словно я их высказал вслух.
— Хорошо, Миша, ты тоже прав. Мы оба устали, давай ложиться. Только запомни одно — тебе станет легче. Не ты убил Эдичку, ему самому так захотелось. Он тебе поддался. И еще. Почему не спросишь, что я чувствую? Тебе неинтересно?
— Что ты чувствуешь?
— Мир опустел, — произнесла она будничным тоном. — Эдички больше нет.
Она была такой же мне женой, как я ей мужем. Затянулся призрачный роман. Даже нелепая смерть Трубецкого поставила в нем только запятую, не точку. Точку должен был поставить чей-то кулак или пуля.
Я был к этому готов, но окончательный расчет, видимо, откладывался по непонятным причинам. Никто, даже хмурый Витек, хотя и косился, слова дурного не сказал. Можно было подумать, что ничего не произошло, а если кого-то запихнули в мешке в закрытый фургон и вывезли в неизвестном направлении двое здоровенных битюгов, то это всего лишь будничная подробность обыкновенного распорядка дня. Бледная Катя выглянула в окошко, помахала вслед фургону ручкой. Прасковья Тарасовна у ворот истово крестилась. Витек азартно колол дрова. Мариночка тянула за руку:
— Дядя Миша! Дядя Миша, пойдем качнемся разок!
Полина вообще не вышла проводить усопшего… любовника? побратима? подельщика? Все утро просидела, прикованная к телефону. Только пес Нурек, почуяв неладное, попытался прокусить у фургона колесо, но ему это не удалось. Один из битюгов угостил вопящую собачку пряником. Из вежливости Нурек подержал гостинец в зубах, но тут же выплюнул.
К вечеру и мы трое, Полина, Мариночка и я, тронулись в путь. За баранкой Витек, позади «тойота» сопровождения, набитая под крышку дюжими телохранителями. Не было и речи о том, куда едем и почему я оказался в этой машине, а не лежу, скажем, на полу зеленого фургона рядом с Трубецким. Об этом знала Полина, но молчала. У меня не было ни документов, ни денег и никаких вещей, кроме тех, что на мне. Ночью Полина тоже молчала, хотя мы оба не спали. Так, пролежали в каком-то смутном забытьи, изредка переворачиваясь с боку на бок. Прощание бывает всяким, бывает и таким.
Если, конечно, не упомянуть об одной незначительной детали. Где-то уже под утро Полина невзначай отдалась мне. Впрочем, громко сказано — отдалась. Скорее всего с ней случился маленький, невинный сексуальный каприз. В какую-то паузу бессмысленного дремотного бдения она вдруг оказалась сверху, приникла грудью, горячо задышала, повертелась, пристраиваясь ловчее, оседлала — и мгновенно облегчилась. Я-то сам и пикнуть не успел. То ли изнасиловала, то ли что-то хотела внушить.
Аэродром в Жуковском, в зеленой тине обводных каналов, как неприметное окошечко в недалекое прошлое, когда страна питалась не одним только западным гнильем. Когда летала в космос, копила золотишко, растила хлеб, рожала глубокомысленных сыновей и пугала мир нацеленными во все стороны ядерными пушками.
Приземистые ангары, словно ящеры, выползшие из глуби веков, стремительные ленты взлетных полос, блестящие лепешки локаторов, фантастическая мозаика бетонных заборов, проводов, железных надолбов, колючей проволоки и гудящих турбин. Вызов Всевышнему на шоколадной щеке земли. Много самолетов и мало людей.
У проходной нас встретил рослый полковник-летун, склонился в поклоне, поцеловал Полине руку. В дорожном одеянии — темная куртка, темные брюки — она была неотразима для мужского взгляда, как и раздетая догола. Заблестев очами, улыбаясь, представила полковнику спутников — меня и Мариночку. Витек вытаскивал из багажника чемоданы. Полковник дружески пожал мне руку:
— Никита Воробьев… Вы тоже летите?
Я пожал плечами.
— Он летит, — сказала Полина. — Вот все наши документы.
Полковник величественно отстранил ее руку с протянутой черной «визиткой». Задумчиво обронил:
— Давно не виделись, Поля!
— Четыре года, дорогой! — она произнесла это так, как если бы пригласила его на случку. Полковник сверкнул белозубой улыбкой:
— Ничего, даст Бог, наверстаем!
Меня они оба не брали в расчет, хотя, знакомя, Полина представила меня мужем. Я не был в претензии. Понимал: лететь мне отсюда некуда.
Миновав проходную, где двое часовых лишь окинули нас безразличными взглядами, долго шли по летному городку, мимо сторожевых будок, приземистых ангаров, диспетчерских служб и столовой, напоминающей общественный туалет на большое количество посадочных мест. Наконец вышли к шеренге зеленопузых серебристых вертолетов, где нас ожидал человек в рабочем комбинезоне, весело отдавший полковнику честь.
— Все в ажуре, Никита Сергеевич.
— Спасибо, Алеша. Грузимся — и айда!
Витек пыхтел сзади, нагруженный чемоданами и баулами. Человек в комбинезоне перенял у него часть клади и направился к вертолету, стоящему чуть в стороне. Вислобрюхое чудовище с четырьмя ушами гигантского спаниеля. Из грузового люка высунулась кудрявая голова.
— Привет, командир! — и затащила чемоданы и баулы внутрь.
— Ну что?.. — промямлил я и умолк. Полина, как всегда, видела меня насквозь. Ее печальные глаза темнели двумя бездонными озерами. Светлые волосы растрепались. Мариночка повисла у нее на руке.
— Мамочка, полетим на этом самолетике? Почему он без крылышек?
Я сказал:
— Давайте прощаться, да?
— Ты разве остаешься? — это прозвучало не холодно, не горячо, но с такой интонацией, как если бы спросила а стоило ли тебе вообще появляться на белый свет, милый?! Полковник, уловив деликатность момента, отошел в сторону.
— Куда ехать? Дочка в таком положении, да и все остальное…
— Понимаю. Не будь таким рохлей, Миша. Держись.
— Ты знала, что Трубецкой сдаст меня в психушку?
— Я этого не хотела. Но Эдичка всегда был ослушником. За это и поплатился. Забудь.
— Но ты… Но ты!..
— Я тебя не обманывала, Миша. Если только чуть-чуть, — притянула к себе, поцеловала в губы, оттолкнула, опалила темным взглядом — быстро зашагала к вертолету. Гордая голова на стройной шее, сильные ноги. Из сердца потянула кровь. Мариночка вырвалась, прибежала ко мне. Я ее поймал, поднял. Радостные глазенки-звездочки.