Сошествие тьмы
Шрифт:
— Ну и?..
— Тогда две сотни были большими деньгами. Конечно, не состояние, но сумма немалая.
— Не пойму, к чему ты клонишь?
— Ему это показалось легкой добычей.
— Не слишком легкой. Он же убил человека.
— Но он необязательно должен был стрелять. Просто в тот день он хотел кого-нибудь убить.
— Ладно. Значит, своим извращенным умом он решил, что это просто.
— Прошло полгода.
— Полиция так и не добралась до него?
— Нет. И ему это стало казаться очень простым делом.
Джеку стало плохо. У него свело живот.
Он сказал:
—
— Да, именно.
— Он вернулся?
— С пистолетом. С тем же пистолетом.
— Но ведь для этого надо быть полнейшим идиотом?
— Наркоманы рано или поздно превращаются в идиотов.
Джек замолчал. Ему не хотелось слышать конец этой истории, но он знал, что Ребекка ее доскажет. Она хотела рассказать именно ему, она не могла не рассказать.
— За кассой стояла моя мать.
— Нет!
Джек сказал это тихо, но с силой, как будто его протест мог что-то изменить.
— Он выстрелил в нее.
— Ребекка!!!
— Выстрелил в нее пять раз.
— Этого... ты не видела?
— Нет. В тот день меня в закусочной не было.
— Слава Богу.
— На этот раз они его поймали.
— Но слишком поздно.
— Слишком поздно. Именно после этого я твердо решила, кем стану, когда вырасту. Я хотела стать полицейским, чтобы предотвращать подобные убийства, когда подонки стреляют в отцов и матерей, оставляя детей сиротами. Ты помнишь, тогда не было женщин-полицейских? Я имею в виду настоящих полицейских. Были женщины на бумажной работе в полицейских управлениях или связистки. Мне не с кого было брать пример, но я верила, что когда-нибудь мои планы сбудутся. Я была полна решимости. В мечтах я представляла себя только полицейским. Я не думала о том, что выйду замуж, заведу детей, потому что мысленно была готова к тому, что когда-нибудь придет подонок и застрелит моего мужа или разлучит меня с детьми. Какой же тогда в этом смысл? Я хотела стать полицейским, только полицейским. И я им стала.
В детстве и юности я так сокрушалась, что в тот ужасный день ничего не сделала для отца. И до сих пор виню себя в смерти матери: я ведь не смогла дать полицейским четкого описания убийцы. Если бы я смогла им помочь, может быть, полицейские успели бы поймать убийцу до того, как он расправился с матерью. Я возненавидела себя. Стать полицейским и останавливать подобных сволочей — таким представлялось мне искупление собственной вины. Вероятно, звучит это ненаучно, но близко к истине. Именно эти чувства определяли мои поступки.
— Тебе не в чем себя винить. Ты сделала все, что могла. В конце концов, тебе было всего шесть лет.
— Знаю и понимаю это. Но чувство вины не только не исчезает, а временами обостряется. Думаю, мне так и не избавиться от него. Даже ослабев со временем, оно все равно останется со мной.
Так вот почему Ребекка Чандлер такая, какая она есть! Он понял, почему ее холодильник забит продуктами: после детства с его несчастьями и горем набитый продуктами холодильник создавал ощущение стабильности и безопасности. Такая Ребекка заставляла себя уважать, еще больше притягивала к себе. Да, она была женщиной, не похожей на других.
Джек чувствовал, что после этой ночи у него начнется
Проходит боль одиночества, вызванная смертью Линды. Ему повезло: он встретил Ребекку. Немногим мужчинам суждено дважды в жизни встретить прекрасных женщин и дважды получить шанс на счастье. Ему очень повезло. Он благодарен судьбе за эту перспективу заманчивого будущего. Несмотря на день, полный крови и трупов, Джек чувствовал, как его переполняет радость бытия. Ничего плохого не случится. Теперь ничего плохого просто не могло произойти!
10
— Убейте их, убейте их, — повторял Лавелль. Его голос уходил все дальше в глубь ямы. Далекое, чуть различимое, аморфное, оно вдруг ожило, как бы приближаясь к поверхности, запульсировало, запузырилось.
Из лавообразной массы, которая могла быть от Лавелля на расстоянии вытянутой руки, а могла — и на расстоянии многих миль, вдруг начало что-то возникать.
Что-то чудовищное.
11
— Когда убили твою мать, тебе было всего...
— Семь лет. Исполнилось семь за месяц до маминой смерти.
— Кто же тебя воспитывал?
— Я жила с дедушкой и бабушкой, родителями матери.
— И как тебе жилось?
— Они любили меня, так что сначала все было хорошо.
— Только сначала?
— Вскоре дедушка умер.
— Еще одна смерть.
— Да, смертей вокруг меня хватало.
— И как это произошло?
— Раковая опухоль. Я уже видела мгновенную смерть, после узнала, что такое смерть медленная.
— И долго это длилось?
— Два года с момента диагноза. Он таял на глазах, потерял тридцать килограммов, остался без волос после сеансов облучения. В последние два месяца это уже не был тот дедушка, которого я знала. На него трудно было смотреть.
— Сколько же тебе было, когда он умер?
— Одиннадцать с половиной.
— И потом осталась только бабушка?
— Да, но ненадолго. Она умерла, когда мне было пятнадцать лет. Сердце.
И я попала под опеку окружного суда. Следующие три года, до восемнадцати, я провела с приемными родителями. Пришлось сменить четыре такие семьи. Я никогда не сближалась с ними, просто не позволяла себе этого. Все время просила о переводе в другое место, потому что уже тогда понимала, что любовь и привязанность осложняют жизнь людей. Любить кого-нибудь — это даже опасно, это западня. Соломинка в твоих руках, которую кто-то вдруг переламывает в тот момент, когда ты решишь, что все будет хорошо. Мы все такие хрупкие. А жизнь абсолютно непредсказуема.
— Но это не причина оставаться на всю жизнь одинокой. Наоборот, нужно искать людей, которых мы полюбим, с которыми разделим все радости и испытания, которым сможем открыть свое сердце. Людей, на которых можно положиться и которых самим нужно поддержать. Заботиться о друзьях и семье, знать, что и они заботятся о нас, любить, быть любимыми — вот смысл нашей жизни, опора в трудную минуту, причем смысл, нас возвышающий, поднимающий нас над тривиальной борьбой за существование, за выживание. Именно любовь способна отодвинуть от нас мысли о тьме, ожидающей каждого в конце жизни.