Сотворение мира

Крюкова Елена Николаевна

ПРЕОБРАЖЕНИЕ ВТОРОЕ

Когда я пусто буду выть В пустой бочонок утлой ночи; Когда во тьме стончится нить, И коготь на меня заточит Звезда; когда я изношу Хитон, подбитый волчьим мехом; И на могиле продышу Кружок лица беззубым смехом, — Когда из крыл гнильца пера Повыпадет к ногам железным, — Тогда огромная гора Из горя выбухнет над бездной. Исхлестана дождями трав — Сухих, прослоенных снегами, Гора, держава из держав, Восстанет, бронзовое пламя. В потеках сукрови, в грязи То адамантовой, червленой, То в жилах жалкой бирюзы, В железе, ржой и лжой спаленном, В камнях, которыми Стефан Забросан был под визги-крики, Во льдах, где позакрыл буран Лицо землистое Владыки, Гора, горячая глава, Безумно, озираясь, встанет, На грешную меня, — едва Дышу!.. — на мир холодный глянет. На мой костлявый, горький мир! И я увижу: над Горою — В хитонах, где в избытке — дыр — Слепящим веером — все трое. Как звать их — позабыла я. Подлобье дым разъел и выжег. Они моя, моя семья. Они горят, на небо вышед. Ох, холодно там, в небесах. Илья, задрог… возьми шубенку Мою!.. — а свет, а дикий страх От зуба с яркою коронкой… О Моисей, мой Моисей!.. Далматик розовый, тяжелый… Нам жить осталось мало дней — Возьми мой плат, пребуду с голой Башкой веселой — на ветру… Он резкий,

бешеный и сильный… Господь, скажи, я не умру, Хоть пяткой чую вой могильный?!.. Исус, Ты бел! Исус, Ты снег! Ты валишься с небес мне в руки! Исус, Ты первый человек, Кто внял мои земные муки! А более — никто… никто… Хитон гранатовый и синий… Со свалки драное пальто Теплей Твоих небесных скиний. Нам жить здесь. Тут и умирать. Об жесть, хрипя, зубами клацать. И на горе Фавор сиять В распутно-шелковую слякоть. Друг друга целовать взахлеб. Поить отравой с ложки медной. И на любви остылый лоб Класть тот же крест, скупой и бедный. И под горой святой Фавор Рыбалить ночью, ладить лодки, Шутейный разжигать костер, Пить водку, заедать селедкой, — И, Господи, в единый миг Восстать — гранатом и сапфиром — Гляди из-под руки, Старик! — Как сноп лучей, как дикий крик, Над ледяным, посконным миром.

ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

1.

Бутылка и ржаной кусок, и радугой — щека селедки… И бьется снеговой песок о крышу, как о днище лодки. На расстоянии руки — предателя не замечаешь. И молча пьют ученики. И молча Солнце излучаешь. И кто-то голову на стол роняет тяжело и грубо, И кто-то окунул в рассол псалом бормочущие губы, А Ты — сидишь один меж них, меж собутыльников поганых — На всех метелях мировых, на ярославских всех буранах: Пускай они едят и пьют! Пусть распинают, бьют и гонят! Любовь — вовеки не убьют. … И ненависть — не похоронят. И молча зелень Ты берешь, кладешь на черствую горбушку… А кто-то — в полудреме нож сует под мятую подушку, А кто-то — бороду в вино, трясясь от смеха, окунает И всем известные давно срамные песни — распевает… И Ты рукой подъятой стол — лучами пальцев! — озаряешь, Набычился ржаной, как вол, и дышит мощными ноздрями, Пятнит газету рыбий жир, стакан граненый воздух режет — Вот он, возлюбленный Твой мир! А тьма — за горизонтом брезжит… Бери же, пей, кусай его, все обнимай, любя и плача — И всех пирушек торжество, и девочки живот горячий, И все соленые грибы во деревнях, убитых нами, И все военные гробы с запаянными именами — Бери! Люби! Ведь завтра Крест. Тебя поднимут над землею. И оглядишь поля окрест, в морозе — небо голубое. И тучи с Запада идут, беременны снегами снова, И кровь чернеет, как мазут, в ногах обрыва ледяного, И Ты раскинул два крыла, хрипя предсмертным ледоходом, И под ребро Тебе вошла копьем — чудесная свобода, Свобода — быть, свобода — петь, Свобода — смерть любить, как чудо, Свобода — по ветру лететь Над горько плачущим Иудой.

2.

…Под темные своды ступили они. Столы были тканью накрыты. В светильниках масляных бились огни — Червонное жаркое жито. Вошел Он. Одежда сияла Его, Как синее небо зимою. И молвил Он: — Нынче у нас торжество. Садитесь и ешьте со Мною. И вот одесную — шесть учеников, Ошую — еще шесть воссели. И молвил Он: — Сколько на свете снегов… И Я усну в белой постели. И так возроптали апостолы вмиг: — В Тебе огневой много силы!.. Господь наш, Учитель!.. Ведь Ты не старик — Тебе далеко до могилы!.. Печалью улыбка лицо обожгла. — Мир — холоден, милые, страшен. И тихо рука со средины стола Взяла золоченую чашу. Сполохи, как диких зверей языки, Лизали облезлые стены. — Мир, милые, полон великой тоски, Но мы — не одни во Вселенной. Протянула к нам огневая ладонь. Умру — и в три дня я воскресну! — Да лишь оттого, что Небесный Огонь Гудит свою вечную песню… Молчали апостолы. Волны морщин По лбам, по щекам воздымались. Над сыром, лепешками руки мужчин, Как птичьи крыла, поднимались… И выдохнул тут исхудалый Христос: — Предаст Меня тот, кто с нами. — И не удержал заструившихся слез — И щеки прожгло Ему пламя. Сполохи метались! Светильник погас. Пурга за окном разъярилась. Румяный Иоанн не сводил с Него глаз, И сердце мальчишечье билось. И пламя взошло над Его головой! Склонились метельные толпы! И к боку притиснул Иуда, немой, С монетами грязную торбу.

ГЕФСИМАНСКИЙ САД. МОЛИТВА ИИСУСА

Ты не дашь, Ты не дашь мне вот так умереть. Я не сделал ни капли для люда земного. Я не видел ни зги — ночью больно глядеть Во чугун перевернутый неба больного. Но я в небо глядел. Сколько было там звезд! Невесомые рыбы там плыли, играли… Здесь — в морозе, у булочной, стыл песий хвост, В богадельнях, крича, старики умирали. Я рванулся — туда, во глухое село, Где скелеты коров бились в ребра сарая! Там мне бабка шепнула: «Эх, милай, прошло Это время Твое! Без Тебя — умираю… А бывалочи, в честь я певала Твою, Золотой мой Христе! Нынче время другое…» И хрипела: «Нет рису, чтоб сделать кутью…» И мертвело в окне поле снега нагое. И солома на крыше под ветром плелась Волосами седыми! …Довольно пожили. Я не Бог ваш Христос, я не Царь ваш, не Князь. Я, как эта старуха, сам лягу в могиле. Не прошу Воскресенья. Хочу так истлеть — Как они, во гробах, ледяным постояльцем… Но не дашь, ты не дашь мне вот так умереть — Я не сделал счастливыми горьких страдальцев. Я девчонке-детдомовке не был отцом. Я землистого зэка не спас от побоев. Я с иконы глядел гладкокожим лицом На лицо инвалида, от взрыва — рябое. Мне — младенцев суют! Мне — все свечи горят! …Не суют. Не горят. Проклинают. Хохочут. Разрывают на тряпки мой грозный наряд — Плащаницы туринской январские ночи. Не могу вас спасти! Жизнь отпита на треть. Никому не помог. От бессилия — вою. Но не дай, ты не дай мне вот так умереть — С махаоньим созвездием над головою, — А пусти меня в смрадную темень избы, Где над кошкою плачет столетняя бабка! И укрою я плечи костистой судьбы Шалью кроличьей — ведь перед вечностью зябко.

ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ

Снег власы разметал. Поближе подойди. Давно тебя я ждал — С рукою, на груди Зажавшей тот мешок, Где серебришко — бряк! Ну — с пятки на носок — Поближе, ближе шаг. Ты смерть мою купил По гривне? По рублю? А я тебя — любил. А я тебя — люблю. Всем суждены кресты. Полно гвоздей, досок. Ох, исказнишься ты За тот тугой мешок. Ну, ближе! Поцелуй Твой жабий, ледяной… Задрыга, смерд, холуй. Мальчишка мой больной.

ТЕРНОВЫЙ ВЕНЕЦ

Всего исполосуйте ременными снегами, По всей земле гоните петлями и кругами — Мне боль — златая риза! Мне стон — епитрахиль! …Потом соврут, как сказку, горячей крови быль. Вот плетка просвистела. И молнией — рубец. Ха, ты, дурное тело!. Ты, бытия венец! Мою живую душу я плеткам не отдам. Пущу ее по суше, по морю, по звездам. Свистят снега и плачут. В толпе — мальчиший крик. В моей крови горячей по щиколку — старик. И рыжие собаки грызутся на снегу. И пот, со щек текущий, слизнуть я не могу! Ох, рыжие собаки, огня вы языки: Слизнули вы не кровушку — мазут моей тоски! И снова мир люблю я, где огненны хвосты Собачьей, человечьей — и Божьей маяты! Играйте и визжите — щенки еще, небось!.. А сверху крик: «Нещадней, да плеточек подбрось!..» И трубы заводские застонут во хмелю… Сильней, сильней, родные. Лишь крепче вас люблю А это что там тащат?.. Пихают в темя, в лоб, — И каплет бузиною со лба — в седой сугроб… И все вдруг на колени! Гогочут: «Царь, а Царь! Кажи свое всесилье — в секунду нас изжарь!..» А рыжие собаки сплелись уже в клубок! А лица, зубы, очи — как на снегу — лубок: Косят клыки косые, расхристана коса, Белки сияют бешено, пылают телеса! Ох, люди, звери-люди. Я — ваш избитый пес. Вам — голову на блюде уже ведь кто-то нес?! Сугроб испятнан алым. Сирены бабий вой. «Айда, братва, на смену… А этот — вишь, живой!..» Мне жить начать бы снова. А я еще живой. Горит венец терновый над жалкой головой. И на снегу подталом — два яростных огня! Ну, рыжие собаки. Живите за меня…

ОТРЕЧЕНИЕ ПЕТРА

В ночи — языки костра И площадь под скатертью снега Безрадостно до утра Безвыходно без ночлега И руки торчат над огнем То граблями то корнями Проходит огненным сном Что было и будет с нами Старик близ огня сидит С ладони ест скудную пищу Скула барбарисом горит От близкой пасти кострища К нему весь вокзальный сброд Все шавки и все бродяги Весь нежный родной народ С мосластым ликом трудяги «Ты слышь Его ученик» Провыл колонист обритый Над хлебом дрогнул старик Глаза широко раскрыты Цыганка — на локте пацан — Вонзилась из ножен ночи В огонь: «Ты тоже был там Молчишь Отвечать не хочешь» «Да што Я узнал его Он старый пес он хитрюга Он думал — следы замело Отменно старалась вьюга» «Ты че скрываешься гад» «Молчание — знак согласья» «Небось сам до смерти рад Что друг — погиб в одночасье» Сухие губы Петра Раскрылись огонь их лижет И бьют по щекам ветра И горе все ближе ближе «Как мог я Тебя предать Но я Тебя предал Боже» И нету слез чтоб рыдать И нету бича для кожи Эх ты несчастный старик Ты слез попроси у Бога И твой изморщенный лик Глядит темно и убого Лишь катятся по лицу Соленые светлые стрелы Собой прожингая тьму Одежду сердце и тело «Ты предал Его Ха-ха» «Отрекся Вишь испугался» «А кто учил — без греха Молился кто и спасался» «Старик на выпей Забудь Отрекся с кем не бывает» И флягой тыкают в грудь И в щиколотки пинают Он поднял очи горе Он руки сцепил корнями «Земля моя в серебре Костра золотого пламя Прости меня о Христос За первое святотатство Но нищим потоком слез Не купишь Твое богатство»

ПИЛАТ ВЫВОДИТ ИИСУСА НАРОДУ

…И выхрипнул во тьму голов: — Народ! Реши, что делать с ним!.. Лилась смола колоколов Во глотки — небесам живым. Снег рты распяленные сек. И каждый, чуя торжество: Надсадно — криком — стуком ног: — Распни его! Распни его! Царапали колючки лоб. А руки за спиной — одни, Сироты. Завопил сугроб: — Распни его! Распни, распни! Он улыбнулся. Тишина. Две красных нити — по щекам. Вам эта, эта жизнь нужна: Товар задешево отдам. Народ валит из проходной На площадь — вишь ты, божество, Молчит!.. И вой идет войной: — Распни его!.. Распни его!.. Бледнее молока, Пилат Глядит в орущий близко рот… Все ясно. Нет пути назад. И завтра он — Его — распнет. Но — шепот ветра: — Ничего, Не бойся, степь. Не бойся, лес. Распни Его — лишь для того, Чтобы из вьюги Он воскрес.

ВОСШЕСТВИЕ НА ГОЛГОФУ

Я падаю. Погодь. Постой… Дай дух переведу немного… А он тяжелый, Крест святой, да непроторена дорога — Увязли ноги, ветер в грудь чахоточную так и хлещет — Так вот каков Голгофский путь! Какая тьма над нами блещет… Мужик, дружище, дай курнуть… авось махра снесть боль поможет… Так вот каков Голгофский путь — грохочет сердце, тлеет кожа… Ну, раз-два-взяли!.. И вперед… Уж перекладина мне спину… Изрезала… Вон мать идет. Мать, ты зачем рожала сына?.. Я не виню… Я не виню — ну, родила, так захотела, Вовеки молится огню изломанное бабье тело… А я, твою тянувший грудь, тащу на шее Крест тесовый… Так вот каков Голгофский путь! — Мычат тяжелые коровы, Бредут с кольцом в носу быки, горит в снегу лошажья упряжь, Бегут мальчишки и щенки, и бабы обсуждают участь Мою, — и воины идут, во шрамах и рубцах, калеки, Красавицы, что в Страшный Суд сурьмою будут мазать веки, — Цветнолоскутная толпа середь России оголтелой: Глазеть — хоть отроду слепа! — как будут человечье тело Пытать и мучить, и терзать, совать под ребра крючья, пики… Не плачь, не плачь, седая мать, — их только раззадорят крики… Солдат! Ты совесть потерял — пошто ты плетью погоняешь?.. Я Крест несу. Я так устал. А ты мне Солнце заслоняешь — Вон, вон оно!.. И снег хрустит, поет под голою пятою!.. Под Солнцем — лебедем летит!.. Да, мир спасется Красотою: Гляди, какая красота! На ветке в куржаке — ворона, И снега горькая тщета, что жемчуг, катит с небосклона, И в створках раковин полей стога — замерзлым перламутром, И лица ясные людей — что яблоки! — холодным утром!.. О Солнце! Мой любимый свет! Тебя я больше не увижу. Мать, ты сказала — смерти нет… А Лысая Гора все ближе… Мать, ты сказала — смерти нет!.. Зачем же ты кулак кусаешь, Хрипя в рыданьи, в снег браслет, волхвами даренный, бросаешь?! Ну вот она, гора! Пришли… Кресты ворон кружат над нами. Волос в серебряной пыли Марии Магдалины — пламя. Пришли. Назад не повернуть. Я Крест мой наземь опускаю. Так вот каков Голгофский путь: от края радости — до края… Мать, ты сказала — смерти нет… Глянь мне в глаза. Да без обмана. …Какой сочится тихий свет. О мать. Ты светом осиянна. Прости меня. Ты знала все. Теперь я тоже это знаю. Скрипит телеги колесо. Прости меня. Прости, родная.

РАСПЯТИЕ

Ноги вязнут в сугробе… Солдатик, Ему подсоби. Чай, не хрустнет спина!.. Не подломишься — плечи что гири… Вот и Сын мой пожил на земле, в этом пытошном мире. Письмена на снегу — лапы ворона, стрелы судьбы. Перекладина, видишь, — как давит Ему на плечо… День-то, солнечный день! Ветер бьет меня, волосы крутит… В золоченой парче по сугробам бредут Его судьи. Мужичишка в лаптях дышит в спину мне так горячо. Лошадь гривой мотает, — завязла по самые бабки В этом клятом снегу! Потерпи, мой родной, потерпи, — Вот она и гора… Ветер рвет наши флаги, как тряпки, И кроваво несет по серебряной дикой степи. Ты, пацанчик, не плачь… Дай прижму к животу головенку… Не гляди туда, милый! Не сделают больно Ему!.. По корявым гвоздям заплясали два молота звонко. Вместо белого снега я вижу дегтярную тьму. О, брусника — ручьями — на снег!.. Земляника… морошка… О, малина, рябина… ручьями течет… бузина… К сапогу моему, будто нож исхудалая, кошка Жмется палым листом… Застилает глаза пелена… Поднимают… Ужель?! Осторожнее, братцы, потише! Что же сделали вы?! Смерть — одна, а не три и не две! И кричу благим матом, и больше себя я не слышу — Только Крест деревянный в густой ледяной синеве. Только Крест деревянный над нищей кондовой страною, Только Крест деревянный — над мертвой избою моей, Только тело Христа, бледно-желтое, будто свечное, Только тело Христа над рыдающей кучкой людей! Только ребра, как вобла, во вьюжном торчат одеяле… Только ягоды сыплют и сыплют во вьюгу — ступни… Да, мы сами Его во спасение мира распяли! Мы — убийцы. Теперь мы навеки остались одни. И когда во сапфире небес я увидела тело, Где я каждую родинку знала, и шрам, и рубец, — Прямо в волглый сугроб я подранком-лосихой осела, И волос моих белых так вспыхнул под Солнцем венец! И подножье Креста я, завыв, как дитя обхватила, Как младенца, похожего на золотую хурму! Жизнь моя, жизнь моя! Ты такая великая сила, Что тебя не отдам ни костру, ни кресту, — никому! И летели снега на Сыновние ветви-запястья — Снегирями да сойками, да воробьями с застрех… И летели снега, заметая последнее счастье, Что принес мой Ребенок для нас, одичалых, для всех. И, как молния, слезы в морщинах моих засверкали, Ветер вервие вил из распатланных старческих кос. И, подняв бородатые лики, солдаты стояли, Не скрывая мужицких, снега прожигающих слез. И пацан золотушный забился зайчонком, юродом Во подоле моем… Не гляди, мой сыночек, туда: Это смертная казнь… А гляди вон туда: над народом Во железном морозе — любви позабытой звезда.