Сотвори свое будущее. Как силой мысли изменить судьбу
Шрифт:
– Я не смогу о ней заботиться, – быстро ответил он. – Я и о себе-то практически позаботиться не могу.
– Так мне бабушка говорит, когда я прошу снова завести собаку.
– Что именно?
– А кто о ней будет заботиться?
Казалось, Джонатан смутился:
– Ну, ты будешь заботиться, верно?
Лупе вышла в холл и вдруг исчезла из виду.
Это
Глава VI
На следующий день вечером, возвращаясь домой из школы на велосипеде, Лупе проехала мимо одного из самых красивых особняков города. Это было старинное здание Викторианской эпохи с кружевной резьбой по цоколю цвета имбиря и фасадом бледно-желтого цвета. Из всех домов в городе этот нравился Лупе больше всего.
Когда она проезжала мимо, то старалась ехать помедленнее и представляла, каково это – жить в таком просторном доме, с огромным, изумрудным от зелени двором и бассейном, едва различимым за живой изгородью из вечнозеленых растений. В окно гостиной ей были видны канделябр и два огромных портрета, висевшие рядом – матери и дочери, похожих, как двойняшки. Даже вещи, которые они выбрасывали на помойку, были лучше тех, чем владела Лупе, – прекрасные прочные плетеные стулья, лишь слегка поврежденные куклы и коробка для шахмат с фигурами, даже не распакованная. У нее так и чесались руки, чтобы подобрать все это, но она делала над собой усилие и уезжала.
Сегодня, когда она снова ехала мимо, она увидела, как мать и дочь выезжали в сверкающем черном автомобиле, в салоне которого громко играла музыка. Это оказалась Бри с матерью, которая была просто постаревшей копией дочери – обе в легких спортивных брюках и с «конскими хвостами» на голове. Лупе пристально наблюдала за ними, когда проезжала мимо.
Мать спросила:
– Ты ее знаешь?
– Бог мой, нет, – ответила Бри. – Она просто учится в моей школе.
– Эти испанцы часто бывают наводчиками, сначала все высматривают, а позже возвращаются и грабят.
Бри усмехнулась, и взгляд у нее был точь-в-точь как у матери:
– Кто бы сомневался!
– Надеюсь, вы с ней не подруги. С такими ты ведь не знаешься, верно?
– Разумеется, нет. Она просто смешна.
В квартиру, где жил Джонатан, Лупе пришла с покупками, пакетами репродукций и почтой. Постепенно устанавливался определенный порядок. Теперь Джонатан оставлял дверь открытой, поэтому Лупе уже не нужно было стучать.
– Не знаю, по карману ли мне твои услуги, – сказал Джонатан, в очередной раз составляя для нее список продуктов, которые нужно было купить.
– Вообще я беру недорого. И потом, я ведь могу делать что угодно: и убираться, и покупать продукты. И если захотите, могу еще и готовить…
– Спасибо, нет. Это все, что нужно. Не хватало мне еще обвинений в эксплуатации детского труда и нарушении законов.
– Я не ребенок.
Джонатан повернул голову в ее сторону.
– Разумеется, нет. Одиннадцать лет – это уже старость. Ты хоть представляешь себе, сколько мне лет?
– Пятьдесят пять.
– А ты откуда знаешь? – спросил удивленный Джонатан.
– Я про вас читала, в Гугле.
– Ах, так. И что еще тебе удалось выяснить?
– Да много чего. Что вы важный человек. Художник. Что вам не повезло. Что вы ослепли.
– Это я когда-то был известным художником.
– А это ничего не меняет, – сказала Лупе. – И потом вы снова начнете писать.
Джонатан издал недоверчивый смешок, наподобие собачьего лая:
– И как же у меня это получится? На случай, если ты не заметила, я живу в мире темноты.
– Вы все равно будете писать новые картины.
В дверь постучали, она распахнулась, на пороге стояла бабушка.
– Лупе, ты нам с дедушкой нужна.
Лупе направилась к двери.
– Прощайте, мистер Джонатан. До завтра!
Джонатан слегка помахал ей рукой, не двигаясь с места. Он сидел, уставившись незрячим взором в стопку репродукций, которые ему предстояло подписать. Произнесенные Лупе слова о том, что он снова будет писать, ошеломили и взволновали его.
У квартиры четы Салдана с жилищем Джонатана не было ничего общего. В воздухе витал запах, трудно поддающийся определению. По мнению Лупе, это было сочетание запаха пропитанной нафталином одежды, плавленого сыра и терпкого аромата ландышей. Ими пахнул бабушкин тальк, которым она пользовалась после того, как примет ванну.
На стене в гостиной висела одна-единственная картина – большая репродукция распятого на кресте Христа с кровоточащими ранами. Ее привезли из Мексики, как Лупе однажды сказали. Комната Лупе вообще-то больше была похожа на стенной шкаф – маленькая кровать зажата в самом углу, накрыта покрывалом ручной работы. Когда она вставала с постели, то выходила сразу в холл. У нее не было иного выбора. Старая комната ее родителей была такой же тесной, и в ней сразу же устроили кладовку: там уже сложили пылесос, старые чемоданы и медицинское оборудование.
Лупе помогала бабушке менять громоздкий кислородный баллон, который ее дедушка носил на груди. Он сидел в кресле-коляске, закрыв глаза, изможденное лицо было землистого цвета.
– Дайка я, – сказала Лупе, когда бабушка пыталась вставить трубки-респираторы обратно ему в нос. – Вот так, дедушка. Теперь тебе будет легче дышать. Вдохни поглубже! – сказала Лупе.
– Gracias [8] , дорогая, – ответил он тихим голосом изнуренного больного. Когда он несколько раз глубоко вдохнул через респираторы, то ему явно полегчало.
Лупе наклонилась и поцеловала его.
– Я тебя люблю, дедуля! Ты же знаешь! Лупе тебя очень любит.
По его сморщенному, как пергамент, лицу медленно катились слезы.
– Не плачь. Нет причин плакать!
– Лупе, ты просто ангел, – сказал он. – Это все поняли, едва ты родилась.
Лупе улыбнулась.
– А я слышала другое. Мама рассказывала, что весь первый год жизни я плакала, не переставая.