Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Майоров Николай Петрович

10. Хасан

На ветру осыпаются листья лещины И, как яркие птицы, несутся в простор. Покрываются бронзой сухие лощины И горбатые древние выступы гор. Над кривым дубняком, на крутом перевале, Опереньем сверкая, взлетает фазан. В окаймленье вершин, как в гранитном бокале, Беспокойное озеро — светлый Хасан — Расшумелось у сопок, шатая утесы, Поднимая у берега пенный прибой. И волна, рассыпая тяжелые слезы, Бьется глухо о камни седой головой. Так о сыне убитом, единственном сыне, Плачет старая мать, будто волны у скал, И в глазах ее выцветших долгая стынет Напоенная скорбью великой тоска. Молчаливые горы стоят над Хасаном, Как тяжелые створы гранитных дверей, И повиты вершины белесым туманом, И разбиты утесы огнем батарей. И на склонах исхлестанной пулями сопки, На камнях обомшелых, в покое немом, Под косыми камнями ржавеют осколки Отвизжавших снарядов с японским клеймом. Угасает закат, ночь идет на заставы. Грозовое молчанье тревогу таит. Нерушимой вовек, будто памятник славы, Высота Заозерная гордо стоит. 1939 ^{10}

11.

Ночью

Другу, поэту — Вяч. Афанасьеву

Потухло багровое пламя зари. Сова поднимает тяжелые веки, Садится сова на кедровые ветки, Сова зажигает глаза-фонари. Подернулись пади дремотным туманом, Заухали филины гулко в ночи, Луна пожелтела над сонным Иманом, Как спелая дыня с осенней бахчи. На небе, вблизи от ночного светила, Погасли холодные искорки звезд. На темное море луна опустила Пути золотые на тысячи верст, Туман осыпая серебряной пылью. Сова расправляет лохматые крылья, Летит тяжело над полями, лесами И в полночь блестящими смотрит глазами. И кажется старой, что тропкою длинной По горным хребтам, к океанской воде, Идут от широкой сучанской долины Неясные легкие тени людей. И кажется древней, что ночью зловещей Не грозы гремят над простором морей, Не гневные волны у берега плещут, А эхом разносится гул батарей. Ушастая слушает чутко, но это Лишь гром поездов на далеких мостах, Гудки теплоходов, да ветер с Посьета, Да уханье филинов в лунных кустах. А тени, неясные легкие тени, — Лишь клочья тумана у вздыбленных гор Да призрачный дым полуночных видений, Что утром уносится ветром в простор. И с криком печальным угрюмая птица Глядит на прибой океанских валов. За нею туман одичалый клубится В лиловых огнях перегнивших дубов. Садится сова на обрыве прибрежном И клювом забрызганный частит наряд. Легенды о давнем, сказанья о прежнем Ей сойки Приморья в ночи говорят. <1940> ^{11}

12. Наступление

Пугливо метнулись вороны Над врытыми в снег валунами. Вся в оспинах черных воронок Поляна легла перед нами. Немного правей, у болота, Где бой завязался, наверно, Как дятлы, стучат пулеметы, Упорно и чуточку нервно. Мы прыгаем с кочки на кочку, Ложимся, за ротою рота, И ухает глухо, как в бочку, За спинами бас миномета. «Вперед!..» Поднимаемся молча, Повзводно, готовые к бою. Над нами тягуче, по-волчьи, Снаряды бризантные воют. Невидные лыжные тропы К поляне ведут, а за нею От едкого дыма темнеют В пологих сугробах окопы. До них недалёко. Мы снова Встаем, ожидая приказа. Короткое резкое слово По ротам проносится сразу. «В атаку!..» Четыреста глоток «Ура!» понесли, подхватили На скованных льдами болотах, В наносах серебряной пыли. Когда же недолго устали Гранаты греметь, Над штыками Деревья, как пленные, встали С простертыми к тучам руками. Март 1940. Москва. ^{12}

13. Корабли уходят в море

Едва приподнимутся флаги Над ровною гладью залива И дрогнут в зеленых глубинах Прожорливых рыб плавники, — Над берегом белые чайки Взвиваются стаей крикливой, И, кончив последнюю вахту, Мерцают вдали маяки. Синеет высокое небо, И солнце встает над водою. Гонимые ветром проворным, Туманы спускаются с круч. Над городом в утреннем дыме Пылает огромной звездою В широких зеркальных витринах Рассветный приветливый луч. Мы снова на вахту выходим, Плывем в голубое безбрежье, В спокойное яркое утро, В рассвет, что на море упал. Мы видим, как по носу прямо Дельфин заблудившийся режет Спинным плавником заостренным Ленивый шлифованный вал. Мы в море уходим надолго, И путь наш красив и завиден, И мы ни о чем не жалеем, И мы не грустим ни о ком. И с нами прощается город, Который мы снова увидим, И машет нам берег весенний Черемухи белым платком. Свежеет погода, и ветер В антенне назойливо свищет, Туман наползает, и воет У рифов тревожный ревун. И чайки у берега кружат, Садясь на пробитое днище Кунгаса, что выброшен морем На скалы в последний тайфун. Но пусть поднимаются волны, На палубу брызги роняя, И ветер от края до края Туман расстилает седой, Мы к вахтам тяжелым привыкли, Мы ночью и днем охраняем И нашу весеннюю землю, И наши сады под водой, И город, поднявший высоко Багряные трубы заводов, И узкие тихие бухты С хребтами по трем сторонам, И зелень полей урожайных, И наши просторные воды, И всё, что зовется отчизной, Что близко и дорого нам. <1941> ^{13}

ВЯЧЕСЛАВ АФАНАСЬЕВ

Вячеслав Николаевич Афанасьев родился в 1903 в Тамбове. В 1918 году вступил в комсомол, стал бойцом чоновского отряда. Учился в коммерческом, затем в педагогическом училищах Тамбова.

По комсомольскому призыву Афанасьев уехал на Дальний Восток. Там он работал на Сучанском руднике, позже поступил на факультет восточных языков Дальневосточного университета.

Первые стихи публиковал в периодической печати. В 1935 году Дальгиз выпустил сборник стихов Афанасьева «Восток», в 1938 году вышел второй сборник — «Стихи», а в 1939 году в Москве — последний прижизненный сборник «Приморье».

Великая Отечественная война застала Афанасьева в Москве. Поэт ушел добровольцем в народное ополчение, затем — в партизанский отряд. Погиб Вячеслав Афанасьев в сентябре 1943 года в бою за освобождение Смоленска.

14. Цна

Под Тамбовом, под Тамбовом Протекает речка Цна. В мост высокий, в мост дубовый Ударяется волна. В той волне резвятся рыбы Серебристою толпой. К той волне склонились ивы Чуткой, трепетной листвой. Здесь мальчишкой босоногим С гибкой удочкой в руке Я по дымчатой дороге Мчался к утренней реке. Я сидел на мшистой свае Рядом с древним рыбаком, А под нами голубая Шла мечта за поплавком. Шла мечта по дивным странам На машинах, на конях, По огромным океанам, На крылатых кораблях. С той поры прошло немало. Я объездил белый свет. Всё, что видел, — миновало, Не вернуть мне этих лет. Только милого, родного Не смогли стереть года: Я родимого Тамбова Не забуду никогда. Конец 1920-х — начало 1930-х годов. ^{14}

15. Сова

Холодный вихрь листву тасует, — На дуб, убитый наповал, Зрачками древними тоскуя, Присела лысая сова. Она устала от пророчеств И старомодной седины, Ей одиночество и ночи Самой природой суждены. Старуха зябнет в серой кофте Из полусгнившего пера, Ей жжет зазубренные когти Насквозь промерзшая кора. А ветер бьет в худую грудь, Гремит вокруг сосновым яром, Вздувая лунные пожары, Убогой не дает заснуть. И слышит сквозь ушей прорезы За льстивым лаем лисенят, Как, проносясь в сухую бездну, Созвездья дикие свистят. 1932 ^{15}

16. Весна

На стене винчестер и топор, За окном ворочается бор. Выпрямляют дикие хребты Дерева небесной высоты. В черных ветках розовый туман, Строят птицы легкие дома. Серым дымом огибает ствол За волчицей сухопарый волк. Снова март над хижиной моей Зашумел в вершинах тополей, Потемнев, обрюзгла тишина В четырех бревенчатых стенах. Поседел и, заскучав, зачах Зимних дней товарищ — мой очаг. Потому несносней тишина, Потому неистовей весна. О порог колотится прибой, Вихрь зари кружит над головой. Это гул разбуженной воды, Что бежит с отрогов золотых, Это храп раздавленных снегов, Скрежет льдов у тесных берегов, Это ярость молодой травы, Взрывы в почках стиснутой листвы, Это грозный изюбриный рев, Это гром скрестившихся рогов… И над всем рокочет боевой, Гулкий грохот сердца моего. В синей мгле ворочается бор, Словно месяц, мой топор остер. Я рублю им старые стволы, Опьяненный запахом смолы, И пою без устали о том. Как высок и светел будет дом, Как дымок взовьется над трубой, Как нам будет хорошо с тобой Коротать свой отдых у огня, Дорогая, дальняя моя. 1935 ^{16}

17. Баллада о мертвом солдате

В полночный час, в глубокий мрак, Вздымая сырь и смрад, Могилы братской сбросив прах, Встает лихой солдат. Над ним клубится Млечный Путь мглой газовых атак, А в продырявленную грудь Свистит сухой сквозняк. Отважный прокричал петух, Встряхнувши свой венец, И дико смотрит в высоту Проснувшийся мертвец. Он пал, как доблестный солдат, Оставив дом, семью, И по уставу — райский сад Обещан был ему. Так королевский манифест Перед войной гласил, А черный поп, поднявши крест, Тот манифест святил… Что ж, если власть от бога им Дана, то смерть — не в счет. Пусть вместо жизни — прах и дым, Солдат свое возьмет! И вот он, вытянувшись в рост В шинельке боевой, Плывет сквозь строй осенних звезд Мотая головой. Покрытый ржавчиной крови, Плывет, скрипя, скелет, Он ищет райских врат… Увы! В пространстве рая нет. Лишь звезды вкруг, да тишина Прозрачнее стекла, Да на медалях седина Окутала орла. То славы прах низвергнут в мрак, Где только вечность — быль, Спит на казенных сапогах Космическая пыль. …Туда-сюда — устал мертвец, Тяжел средь звезд поход. В груди болтается свинец, И горечь глотку жжет. Он ковш Медведицы берет Костлявою рукой И льет в песком набитый рот Напиток грозовой. Как вепрь, колотится в кадык Солдатская душа, И багровеет мертвый лик, Ненавистью дыша. Медали прочь! Погоны прочь! И нараспашку грудь! Там ждет земля и день и ночь, Чтоб пепел войн стряхнуть. За тех, кто жив, кто точит штык На истинных врагов, Туда пронесть победный крик — Всю ярость всех веков! Солдат встает во весь свод рост, Папаха набекрень, — И вот летит с далеких звезд Его худая тень. Она, как мстительный аркан, Ложится вкруг земли, Где ждут расплаты за обман Попы и короли. 1934–1936 ^{17}

18. «Застигнутый последней метой…»

Застигнутый последней метой И не успев всего допеть, Благословлю я землю эту, Когда придется умереть. Благословлю ее за воздух, Дыша которым был я смел, За светлых рек живую воду, Где телом и душой свежел. За поле знойное пшеницы, За села и за города, За наш достаток, где хранится Зерно и моего труда. Благословлю земли просторы, Где жил я здесь в наш светлый век, Любил ее моря и горы, Как мог свободный человек. Что здесь учился у народа Петь песни ясной простоты И украшать трудом природу Во имя счастья и мечты. 1940 ^{18}