Советский тыл 1941–1945: повседневная жизнь в годы войны
Шрифт:
Принуждение, жесткая трудовая мобилизация в СССР в годы войны находятся в центре внимания многих авторов этого сборника. Миллионы женщин, детей, стариков работали тогда по 10–12 часов в день и семь дней в неделю под угрозой сурового наказания за нарушение трудовой дисциплины. Их домом зачастую были переполненные, сырые фабричные бараки [45] . Мартин Краг в своей статье «Советские законы о труде» освещает Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1941 г., устанавливавший уголовную ответственность за «дезертирство» с предприятий военного производства: «дела виновных в самовольном уходе (дезертирстве)… рассматриваются военными трибуналами» [46] . Он указывает, что, несмотря на попытки государства принудить людей к труду, «на практике наказания не были эффективны». В том числе и потому, что административно-правовая система была перегружена и пробуксовывала, власти нижнего уровня не хотели «применять к рабочим меры, которые казались излишне репрессивными». Данное нежелание было не столько показателем того, что даже сталинское государство не являлось тотально принудительным, сколько просто того, что руководители предприятий предпочитали не отдавать нарушителей под суд из-за острой нехватки рабочих рук. Вместо этого, чтобы призвать работников к порядку, они чаще прибегали к иного рода наказаниям,
45
Bonwetsch B. Die Sowjetunion im Zweiten Weltkrieg. S. 31.
46
Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1941 г. «Об ответственности рабочих и служащих предприятий военной промышленности за самовольный уход с предприятий», см.: www.libussr.ru/infdoc3.htm [08.10.2018].
Трудовое принуждение к защите социалистического государства вызывает вопрос: как объяснить столь тяжелый, угнетающий режим работы? Выражая крайнюю точку зрения, некоторые историки пишут о «крепостных рабочих, насильно прикрепленных к тому или иному заводу» [47] . Другие высказываются более осторожно относительно тотальной «милитаризации» труда в СССР в годы войны. Подобно Крагу, они указывают на de facto слабую трудовую дисциплину, несмотря на всю суровость законов [48] . Вообще этот вопрос вызвал серьезный спор на конференции в Дюссельдорфе, спровоцированный в первую очередь докладом Стивена Барнса «Принудительный труд в советском тылу: ГУЛАГ военного времени». С. Барнс утверждал, что «ГУЛАГ был одновременно микрокосмосом советского тыла и неотъемлемым участником мобилизации советского общества». По сравнению с остальными заключенные ГУЛАГа находились в условиях намного более суровой трудовой дисциплины, более строгих требований к производительности труда, притом уровень их жизни в войну резко ухудшился (это был для них практически смертный приговор, учитывая ужасные условия труда и крайне плохое питание). Но даже в военное время убеждение и политическое воспитание вкупе с принуждением рассматривались как главные рычаги повышения производительности труда в ГУЛАГе. Каким бы экономически неэффективным труд там ни был – а ГУЛАГ являлся важнейшим поставщиком военной продукции, – ГУЛАГ сохранял ключевую функцию «опоры сталинской системы».
47
Дегтев Д., Зубов Д. Будни советского тыла. Жизнь и труд советских людей в годы Великой Отечественной войны 1941–1945. М., 2016. С. 105.
48
Samuelson L. Tankograd. The Formation of a Company Town: Cheliabinsk, 1900s to 1950s. Basingstoke, UK: Palgrave McMillan, 2011. P. 228.
В обзоре «будней сельского тыла» Ольга М. Вербицкая решительно указывает на решающую роль женщин в сельском хозяйстве в годы войны. Именно на селе, более чем где бы то ни было, женщинам пришлось взвалить на себя мужскую работу. К 1945 г. они составляли 80 % рабочей силы колхозов, причем в обществе по преимуществу аграрном. В обществе, в котором государство принуждало к труду в сложившихся чрезвычайных обстоятельствах. Трудовой режим, навязанный колхозам, некоторые историки окрестили «сталинской барщиной» [49] . В военное время он стал еще суровее. Убеждая и принуждая под угрозой исключения из колхоза и потери приусадебного участка, сталинское государство обеспечило-таки поставки продовольствия из села в город и на фронт. (В отличие от царской России, потерпевшей крах в войне по большей части оттого, что ей не удалось этого добиться.) [50] В апреле 1942 г., накануне весеннего сева, колхозницы вынуждены были подчиниться увеличению на 50 % минимума необходимых к отработке трудодней, а также безжалостному изъятию семян и повышению налогов. Хотя это и привело их на грань нищеты. Фактически именно они в годы войны снабжали продовольствием Красную армию. Притом женщины в колхозах находились в еще более плохих условиях, чем в городах и на предприятиях. Им отказали в карточках на хлеб. Они вынуждены были полагаться исключительно на личные подсобные хозяйства [51] . Но Вербицкая считает, что именно личные подсобные хозяйства спасли деревню от голода. И вновь мы сталкиваемся с парадоксом: война стимулирует тыл. В целом, «несмотря на огромные нравственные страдания и материальные лишения», исполненная патриотизма решимость женщин-колхозниц не ослабла. Они стали подлинно «вторым фронтом» в войне с Гитлером.
49
Зефиров М. В., Дегтев Д. М. Все для фронта? С. 420.
50
Сомов В. А. Потому что была война. C. 74–75; The Economics of World War II. P. 24.
51
Bonwetsch B. Die Sowjetunion im Zweiten Weltkrieg 1941 bis 1945. S. 31–32.
Обязательный труд женщин, как сельских, так и городских, образовывал хребет советской лесной промышленности военного времени, о чем свидетельствует исследование Роджера Марквика и Беате Физелер, посвященное ярославской лесной промышленности той поры. Лес стал тогда главным источником энергии (топливом) как для промышленного производства, так и для транспорта. Лесоповал до войны был вотчиной ГУЛАГа. Теперь же этот тяжелейший и опасный труд лег на хрупкие женские плечи. Большинство из них никогда прежде не держало в руках топора. И хотя их материально стимулировали, поощряли, тем не менее потребовалось принудительно мобилизовать миллионы женщин на лесозаготовку. А отказ или неспособность справиться с этой работой расценивали как «дезертирство» и соответствующим образом наказывали.
Важными действующими лицами «второго фронта» были также дети. Как замечает
52
Kucherenko O. Without a Family: Public Order, Social Welfare and Street Children in the Wartime Soviet Union // Australian Journal of Politics and History. 58 (3). 2012. P. 421–436; ead. Soviet Street Children and the Second World War. Welfare and Social Control under Stalin. New York: Bloomsbury, 2016. P. 4–5, 59, 175.
Государственный контроль над информацией, установленный в СССР еще до войны, стал особенно важен с начала войны, как показывает Карел Беркхоф в своей статье «Газеты и радио советского тыла». 24 июня 1941 г. было учреждено Советское информационное бюро (Совинформбюро), гарантировавшее правительству «монополию» на радио- и печатную пропаганду. Однако, как считает Беркхоф, не столько для «очевидных целей мобилизации и воспитания», сколько для обеспечения абсолютного контроля над населением, даже в ущерб мобилизации. Были конфискованы частные радиоприемники (уникальный шаг со стороны воюющего государства!), ужесточена цензура, усилен контроль за прессой на местах. Предпочтение было отдано не радио, а газетам, публикации в которых внимательно отслеживали. В этом смысле знаменитое радиообращение Сталина 3 июля 1941 г. явилось событием исключительным, ведь Сталин и его окружение предпочитали, чтобы их речи зачитывал Юрий Левитан. Но инфраструктура для радио была крайне неразвитой, особенно на селе, да и не хватало бумаги, чтобы напечатать достаточно газет [53] .
53
См.: Lovell St. Russia in the Microphone Age. A History of Soviet Radio, 1919–1970. Oxford, UK: Oxford University Press, 2015. Ch. 4.
Помимо монополии на информацию воюющее советское государство прибегало и к другим механизмам мобилизации людей и ресурсов, в том числе к «ритуализованному» «принудительному социальному давлению», о котором пишет Кристи Айронсайд в статье «Деньги для победы: социальная динамика привлечения средств населения СССР в тылу». Она утверждает, что сбор средств в СССР в военное время следует рассматривать как продолжение довоенной политики привлечения ресурсов для сталинской индустриализации на основе «круговой поруки», вынуждавшей всех в той или иной мере принимать в этом участие. Соответственно «добровольные» денежные вклады в период войны были стилизованы под «священный долг» каждого советского гражданина. Так удалось выудить «у граждан миллиарды рублей». Более того, постоянное социальное давление подпитывалось «личными мотивами»: у каждого на фронте был родственник или близкий человек. Вклады в государственные фонды военного времени сочетали в себе, таким образом, добровольное пожертвование и государственное принуждение, заключает Айронсайд.
Однако принуждение и монополия на пропаганду не были единственными опорами воюющего советского государства. К тому же само оно не было всемогущим. Хотя «Сталин действительно получил дополнительные властные полномочия, превосходившие те, которые он имел до войны», Олег В. Хлевнюк в своей статье «Административные практики в советском тылу: между централизацией и автономией» указывает, что советское государство сконцентрировало в своих руках, централизовало власть задолго до войны. Пусть ГКО в кратчайшие сроки и перенаправило ресурсы из сферы потребления на нужды войны, дальнейшая концентрация государственной власти была невозможной. Применительно к военному времени следует говорить о «сочетании централизации и децентрализации в виде делегирования функций». Москва назначила региональных уполномоченных ГКО и ЦК ВКП(б). Принимая решения и распределяя ресурсы, она искала баланс между этими уполномоченными и местными властями. Признавая, что последние были зачастую лучше информированы о ситуации на местах, притом избегали конфликта с центром, Москва была склонна ориентироваться скорее на них, держа в узде своих уполномоченных. В результате, заключает Хлевнюк, военное время характеризуется «распространением автономных административных практик» в советском тылу.
Конкретный пример ограничения вмешательства сталинского государства в жизнь людей в годы войны приводит Лэрри Холмс в статье, посвященной размещению в Кирове переправленных туда людей, предприятий, учреждений, наркоматов. Масштабная, массовая эвакуация, организованная, пусть со многими недочетами и ошибками в столь критической ситуации, помогла СССР победить в войне, утверждает Л. Холмс. Но при этом обращает наше внимание на более чем прохладное отношение к эвакуированным по мере того, как эвакуация затягивалась, а также неудачные попытки Москвы посредством приказов из центра разрешить острые конфликты между эвакуированными наркоматами и региональными властями на местах. «Сверхцентрализованная советская система», по утверждению Холмса, «была чрезвычайно неповоротлива и неэффективна» [54] .
54
См.: Holmes L. E. War, Evacuation and the Exercise of Power. The Center, Periphery, and Kirov’s Pedagogical Institute, 1941–1952. Lanham: Lexington Books, 2012.
Несмотря на все сложности и промахи, советское государство все же демонстрировало в годы войны необычайную жизнеспособность. В том числе в преодолении разрухи и налаживании порядка в повседневности, а не только на полях сражений. Дональд Фильцер считает, что оно «спасло следующее поколение». В условиях острейшей нехватки продуктов питания государство вынуждено было принять «болезненное решение»: поставлять продовольствие в первую очередь солдатам и работникам оборонной промышленности. Как следствие, даже младенцы и маленькие дети страдали от недоедания и болезней, особенно в 1942 г. Чтобы сохранить им жизнь, инициировали разные оздоровительные кампании, открывали специальные столовые и молочные кухни, заводили приусадебные хозяйства при детских учреждениях. С разным успехом. Но, как утверждает Фильцер, астрономические показатели детской смертности резко снизились в 1943–1944 гг. – выдающееся достижение в столь ужасных обстоятельствах.