Советский тыл 1941–1945: повседневная жизнь в годы войны
Шрифт:
Действительно, Советский Союз совершил в годы войны не что иное, как экономическое чудо, и сумел, «имея намного меньшую ресурсную базу и менее квалифицированную рабочую силу», к тому же на три четверти уступая Германии в обеспечении своих граждан продовольствием, превзойти ее. В 1943 г. Германия произвела 17 тыс. танков и 27 тыс. орудий, использовав 340 млн т угля и 30 млн т стали, тогда как Советский Союз произвел 24 тыс. танков и 48 тыс. орудий, потребив всего 90 млн т угля и 8 млн т стали. Именно «командная экономика», сочетавшая в себе «планирование, массовое производство и мобилизацию масс», обеспечила Советскому Союзу в войне решающее экономическое преимущество над противником, полагает историк Ричард Овери [21] . Но наиболее значимым фактором в этом смысле было со стороны советского государства безжалостное принуждение рабочих к повышению темпов производства и производительности труда, особенно в военной промышленности; при этом их уровень жизни к 1943 г. снизился на 40 % по сравнению с довоенным [22] . Ни в одной воевавшей тогда стране рабочие «не стерпели бы» подобных материальных «лишений» [23] . Да и никакой другой военный режим не посмел бы требовать подобных жертв от собственных граждан. Даже режим Гитлера, опасавшийся, что мобилизация в духе «тотальной войны» могла бы вызвать еще одну «ноябрьскую революцию 1918 года». Военная экономика Германии, находившаяся под угрозой коллапса в 1942 г., выстояла лишь благодаря принудительному труду «остарбайтеров», насильно вывезенных из оккупированных стран, включая 2,2 млн советских граждан. Тем самым вплоть до 1944 г. Германия могла позволить себе отказаться от использования труда немецких женщин [24] .
21
Overy R. Why the Allies Won. New York; London: W. W. Norton & Co., 1996. P. 182–187.
22
Harrison M. Why Didn’t the Soviet Economy Collapse in 1942? P. 146.
23
Overy R. Why the Allies Won. P. 188.
24
Mommsen H. The Impact of Compulsory Labor on German Society at War // A World at Total War. P. 181, 186; Bonwetsch B. Sowjetische Zwangsarbeiter vor und nach 1945. Ein doppelter Leidensweg // Jahrb"ucher f"ur Geschichte Osteuropas. 1993. Nr. 41. S. 532–546.
Только
25
Черепанов В. В. Власть и война. С. 183.
Действительно, советская экономика была «военной экономикой в мирное время». За годы войны ей удалось намного превзойти немецкую, невзирая на катастрофические потери и дезорганизацию после нападения в июне 1941 г. [26]
С наступлением вермахта и первыми поражениями Советский Союз столкнулся с «последним препятствием», ограничивавшим его «возможности вести войну», – хронической нехваткой рабочих рук [27] . Компенсировать ее можно было, лишь мобилизовав миллионы женщин и юных людей. Но «в экстремальных условиях» войны, когда резко сократилось потребление, политические, то есть «внеэкономические», механизмы стали более эффективными для поддержания военного производства [28] .
26
Бернд Бонвеч ссылается здесь на: Sapir J. Die Sowjetunion im Zweiten Weltkrieg 1941 bis 1945: der “Grosse Vaterl"andische Krieg” // Jahrbuch f"ur historische Kommunismusforschung. 2005. S. 19–21.
27
Barber J., Harrison M. The Soviet Home Front, 1941-45. P. 143–145.
28
Сомов В. А. Потому что была война… Внеэкономические факторы трудовой мотивации в годы Великой Отечественной войны (1941–1945). Н. Новгород, 2004. С. 6–7: «В тяжелых условиях войны заинтересованность трудящихся в материальной выгоде как мотивации труда не имела решающего значения. Внеэкономические факторы трудовой мотивации, не связанные с прямым материальным стимулированием или материальными условиями труда».
Вопрос о механизмах, с помощью которых сталинское государство мобилизовало советских граждан на изнурительную, но, в конечном счете, победоносную войну, разделил историков – восточных и западных [29] . Принимая во внимание огромные человеческие потери, понесенные советским народом в войне, – около 27 млн погибших, не удивительно, что участие в войне рассматривали как исполнение «священного долга» перед родиной, и мало кто из историков, как советских, так и постсоветских, считал возможным оценивать это критически. Даже когда некоторые аспекты войны мягко ставили под сомнение, власти – как советские, так и постсоветские – осуждали это [30] .
29
Там же. С. 22–47 («Историография проблемы»).
30
Markwick R. The Great Patriotic War. P. 701–702. См. URL:news/2016/03/16/mironenko/ («Назвавший мифом подвиг 28 панфиловцев глава Госархива ушел с должности») [16.03.2017].
Советская пропаганда военного времени и историография Великой Отечественной войны утверждали, что подавляющее большинство работников тыла, откликнувшись на призыв «Все для фронта!», активно и добровольно отдавали ему все свои силы [31] . Однако зачастую западная историография, а подчас и постсоветская подчеркивали, что в годы войны людей принуждали к труду угрозой сурового наказания [32] . В. Черепанов, например, пишет: «Рабочие и колхозники драконовским трудовым законодательством были, как рабы, прикреплены к производству, работая по 12 часов в сутки без выходных дней за скудный паек… у них не было другого выбора»; благодаря этому «Магнитогорск победил Рур» [33] . Другие российские историки, например В. Т. Анисков, пусть и признавая такой трудовой режим суровым, считают все же, что победа была обретена благодаря способности советского государства пробудить боевой дух патриотизма: «Вся страна поднялась на смертельный бой с фашизмом. Не всеобщую растерянность и страх, которые пытались вызвать вероломным нападением захватчики, а великое и нарастающее единение, лютую ненависть к поработителям, готовность биться с врагом до полного его уничтожения встретили фашисты на нашей земле» [34] .
31
См.: Единство фронта и тыла в Великой Отечественной войне (1941–1945): Материалы Всероссийской научно-практической конференции 21–22 апреля 2005 г. / отв. ред. А. А. Чернобаев. M., 2007; Куманев Г. А. Подвиг и подлог: страницы Великой Отечественной войны. 1941–1945 гг. M., 2007.
32
Западная историография акцентирует принуждение советских граждан к труду в годы войны, см.: Ganzenm"uller J. Mobilisierungsdiktatur im Krieg: stalinistische Herrschaft im belagerten Leningrad // Osteuropa. 61 (2011). Heft 8–9. S. 117–134; Berkhoff K. C. Motherland in Danger. Soviet Propaganda During World War II. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2012. В той же тональности оценивали это, напр.: Соколов А. Влияние Второй мировой войны на социально-трудовые отношения на советских предприятиях // Победители и побежденные от войны к миру: СССР, Франция, Великобритания, Германия, США / отв. ред. Б. Физелер, Н. Муан. M., 2010. С. 183212; Зефиров М. В., Дегтев Д. М. Все для фронта? Как на самом деле ковалась победа. М., 2009.
33
Черепанов В. В. Власть и война. С. 136–137.
34
Анисков В. Т. Крестьянство против фашизма 1941–1945. С. 30.
Взаимосвязь между государственным принуждением и убеждением была сложной, как показывает В. А. Сомов, исследуя «внеэкономические факторы трудовой мотивации». Принимая жесткие законы о трудовой дисциплине, советская власть, считает он, прекрасно знала, что необходимо активно влиять на сознание населения. И действительно, задолго до немецкого вторжения она подготовила политическое оправдание и законодательное обоснование жертв, которые потребует грядущая война. В 1934 г. Сталин предостерегал: «Дело явным образом идет к новой войне». Но этого обращения к сознанию лишь недавно урбанизированной, а по большей части все еще сельской рабочей силе оказалось недостаточно. Трудовая дисциплина от этого не повысилась. Требовались методы принуждения. Ввиду угрозы войны советское государство задействовало конституционные и «административно-правовые» механизмы, чтобы убедить рабочих в том, что драконовская трудовая дисциплина в интересах не только государства, но и их самих [35] .
35
Сомов
Новые трудовые законы, как правило, имели преамбулу, сводившую их смысл к необходимости защитить Родину в тяжелую годину. Так государство перекладывало ответственность за это на индивида, зарождая «в сознании трудящегося иллюзию самостоятельного выбора своей судьбы»: подчинись закону и внеси свой вклад в дело победы либо, нарушив его, пострадаешь. Приравнивание трудового дезертирства к дезертирству на фронте, также грозившему военным трибуналом, внушало «ощущение коллективной ответственности за честный труд». Суд общественного мнения, поощряемый государством, не спустил бы нерадивому работнику и тем самым оправдал бы приговор советского суда или военного трибунала. Подобное «апеллирование к сознательности рабочих свидетельствует о характерном сочетании в процессе усиления трудовой мотивации репрессивных и идеологических методов» [36] . Более того, в своем радиообращении к «братьям и сестрам» 3 июля 1941 г., то есть через 11 дней после начала войны, Сталин подчеркивал необходимость осознания неизбежности чрезвычайных жертв в условиях военного времени, когда страна находилась в смертельной опасности: «Необходимо, чтобы наши люди, советские люди поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства… чтобы они мобилизовали себя и перестроили свою работу на новый военный лад» [37] .
36
Там же. C. 61–62, 64.
37
Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. С. 13.
Речь Сталина предопределила жесткий подход советского государства к трудовой мобилизации населения в условиях национально-оборонительной войны. Даже когда в войне после битвы под Сталинградом наступил коренной перелом и победные ожидания ослабили напряжение, власть потребовала усилить контроль за исполнением трудового законодательства и ужесточить наказание для «дезертировавших» со своих рабочих мест. К декабрю 1944 г. эта политика смягчилась – рабочих военной промышленности, вернувшихся на рабочие места, амнистировали [38] . Согласно Сомову, «трудящиеся рассматривались властью, прежде всего, как граждане государства, которые обязаны были трудиться. В трудные, критические, сопряженные с опасностью завоевания периоды государство повысило требование к количеству и качеству труда и, соответственно, ужесточило репрессивные меры в отношении дезертиров производства. [Однако], не верно говорить о существовании “полицейской”, “казарменной” системы мотивации труда в годы Великой Отечественной войны. И хотя потенциально каждый рабочий должен был осознавать степень опасности нарушения трудовой дисциплины, принудительные административно-правовые методы усиления трудовой мотивации были лишь частью намного более вариативной системы» [39] .
38
Сомов В. А. Потому что была война. C. 77–78.
39
Сомов В. А. Потому что была война. C. 80. Того же мнения придерживался и Ричард Овери, см.: Overy R. Why the Allies Won. P. 189–190: «Коллективизм военного времени, как и военное планирование, был чем-то большим, нежели просто партийным лозунгом. Списывать страдания и усилия советских рабочих лишь на безысходное подчинение принуждению есть умаление как первого, так и второго. Планирование, массовое производство и мобилизация масс были столпами советского выживания и его последующего возрождения».
Очевидно, история Великой Отечественной войны продолжает оставаться острой темой для дискуссии, в том числе в отношении малоисследованной проблемы тыла. Однако прошли годы, завершение холодной войны и рассекречивание советских архивных документов дали шанс историкам подойти к ней максимально беспристрастно. Именно с этой целью Беате Физелер из Университета им. Генриха Гейне (Дюссельдорф) и Роджер Марквик из австралийского Университета Ньюкасла, пригласив ученых из разных стран, провели 4–5 декабря 2014 г. международную конференцию под названием «Повседневная жизнь в годы войны: советский тыл 19411945 гг.». Она была посвящена различным аспектам жизни советского тыла в период Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.) и запланирована в рамках совместного исследовательского проекта Б. Физелер и Р. Марквика о роли женщин в советском тылу в годы Великой Отечественной войны [40] . Этот проект сфокусирован на Ярославской области. Однако принять участие в конференции были приглашены и те ученые, которые могли представить заявленную тему во всем многообразии ее аспектов также на примере других регионов Советского Союза. Особый интерес для организаторов представляли новые подходы в изучении столь сложного предмета. Большинство представленных на конференции докладов, переработанных впоследствии в статьи, включены в данный сборник. Организаторы конференции предложили также и другим признанным специалистам по вопросам советского тыла в 1941–1945 гг. написать для него. Результатом стало предлагаемое вашему вниманию издание, затрагивающее широкий круг вопросов и освещающее множество не исследованных до настоящего времени аспектов жизнедеятельности советского общества в период войны, определившей судьбу человечества во второй половине XX века.
40
Этот проект финансировал Австралийский исследовательский совет (ARC) в рамках гранта DP110100533 («Женщины, сталинизм и советский тыл, 1941–1945 гг.»). Конференцию в Дюссельдорфе спонсировали Фонд Фритца Тиссена, Общество друзей и попечителей Университета им. Генриха Гейне (Дюссельдорф), а также Философский факультет Университета им. Генриха Гейне.
Сталинское «военно-мобилизационное» государство стало оплотом противостояния гитлеровской «войне на уничтожение». Государственный комитет обороны (ГКО), который возглавил Сталин, был центральным военным органом советского государства в 19411945 гг. Он обладал всеми инструментами убеждения и принуждения [41] , не последним из которых была апелляция к патриотизму советских граждан. Начиная с 1930-х гг. им настоятельно внушали чувство долга – защитить Родину-мать. В семь часов утра 22 июня 1941 г., спустя три часа после нападения Германии, Сталин в частной беседе сказал, что эта война станет Отечественной, она объединит людей перед лицом угрозы фашистского порабощения. В тот же день митрополит московский Сергий в послании «пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» призвал к «защите священных границ» Отечества [42] . Архипастырь, «фактический глава Русской православной церкви» (РПЦ), «занял в этом послании глубоко патриотическую позицию», как отмечает Игорь А. Курляндский в своем анализе «Вклада Русской Православной Церкви в победу над врагом», публикуемом в этом сборнике. Даже будучи безжалостно преследуемой на протяжении 1920-1930-х гг., РПЦ с первого дня войны выступила в защиту родины (хотя в своем послании митрополит Сергий не упомянул ни Советский Союз, ни Коммунистическую партию) [43] . А советское государство заняло осторожную позицию – использовало духовное влияние церкви, чтобы через нее мотивировать преимущественно верующее население, но на своих условиях. С 1943 г., с началом нового этапа в отношениях между РПЦ и советским государством, русское православие стало неотъемлемой составляющей санкционированной государством патриотической пропагандистской кампании. Однако на протяжении всего военного периода советская власть все же опасалась церкви, полагая, что РПЦ стремилась вернуть себе утраченную легитимность под лозунгом поддержки войны за свободу Отечества. Церковь находилась под пристальным наблюдением НКВД, центрального ведомства сталинского «гарнизонного государства», как называет его Лэрри Холмс [44] .
41
Черепанов В. В. Власть и война. С. 185, 341, 468–469.
42
24 июня в газетах «Правда» и «Красная звезда» было опубликовано стихотворение Василия Лебедева-Кумача «Священная война». Несколько дней спустя композитор Александр Александров обратил его в военный марш, которым впервые прощались с солдатами Красной армии, отправлявшимися на фронт с Белорусского вокзала. «Священная война» была принята с энтузиазмом, хотя и стала советским «военным гимном» лишь 15 октября. См.: Bonwetsch B. Die Sowjetunion im Zweiten Weltkrieg 1941 bis 1945: Der “Grosse Vaterl"andische Krieg” // Jahrbuch f"ur historische Kommunismusforschung. 2005. S. 13–43; здесь цит. по: Ibid. S. 17–18.
43
См.: Reese R. R. The Russian Orthodox Church and ‘Patriotic’ Support for the Stalinist Regime during the Great Patriotic War // War & Society. 33 (2), May 2014. P. 134.
44
Холмс Л. Е. После потопа: сопротивление советской эвакуации военного времени на местах, 1941–1945.